Книга памяти отца Даниила Сысоева - православного священника, миссионера и богослова, основателя Школы православного миссионера, принявшего мученическую кончину 20 ноября 2019г.

 

 Поминайте наставниковваших,

которые проповедовали вам Слово Божие,

и, взирая на кончину их жизни, подражайте вере их (Евр. 13,7)

Содержание

Юлия Сысоева. Куда пропадают четки

Слово Святейшего Патриарха Кирилла на отпевании убиенного отца Даниила Сысоева

Воспоминания

Родителей отца Даниила – иерея Алексия Сысоева и матушки Анны

Лавданского Николая

Протоиерея Дионисия Поздняева и его супруги Киры

Иерея Михаила Щепеткова

Диакона Алексия Трунина

Протоиерея Игоря Фомина

Протоиерея Илии Провады

Иерея Алексея Лымарева

Иерея Владимира Стасюка

Иерея Сергия Елисеева

Протоиерея Владимира Шмалия

Протоиерея Михаила Рязанцева

Протоиерея Вадима Леонова

Протоиерея Александра Александрова

Игумена Мелхиседека (Артюхина)

Игумена Кирилла (Сахарова)

Протоиерея Олега Стеняева

Протоиерея Константина Буфеева

Протоиерея Константина Харитошкина

Иеромонаха Димитрия (Першина)

Диакона Георгия Максимова

Иерея ТигрияХачатряна

Иерея Георгия Казанцева

Архиепископа Иоанна Белгородского

Протоиерея Артемия Владимирова

Елены Листратовой

Евгения Кудашова

Ирины Козырь

Алексея Николаева

Светланы Фирсовой

Дениса и Надежды Яненковых

Елены Крыловой

Юрия Власова

Аркадия Малера

Кирилла Фролова

Полины Фроловой

Андрея Баклинова

Дмитрия Гончарова

Серафима Маамди

Сергея Носенко

Романа Анатольевича Силантьева

Серафима Берестова

Андрея Ивановича Солодкова

Александра Сергеевича Хоменкова

Николая Беликова

Ларисы Беликовой

Светланы

Ирины Величко

Елены Михайловны Горской

Екатерины Мыц

Киры Петковой

Марии Сеньчуковой

Лилии Ивановой

Дмитрия и Инны Приваловых

Сергея Кольцова

Натальи Комаровой

Галины и Владимира Решетовых

Наталии Рогулиной

Сергея Рошки

Екатерины

Марии Емельяновой и Наталии Никишиной

Аллы Туренко

Юлии Кузнецовой

Светланы Анисимовой

Юрия Диткина

Натальи Машуковой

Сергея Станиловского

Юлия Сысоева. Вспомнить все

Послесловие

Юлия Сысоева. Отец Даниил, брат Иосиф и мироточивая икона Божией Матери

Когда привходящие житейские заботы помрачат душу твою, ты очисти ее воспоминанием о мучениках. Если ты будешь иметь это воспоминание в душе своей, то ни богатству не будешь удивляться, ни бедности не станешь оплакивать, ни славы и власти не будешь восхвалять, и совершенно ничего из дел человеческих – из блистательных не станешь считать чем-нибудь великим, а из прискорбных – невыносимым, но, став выше всего этого, будешь иметь в постоянном созерцании этого образа урок добродетели

Святитель Иоанн Златоуст

Юлия Сысоева

Куда пропадают четки

19.11.2009. Время 12:43. Из дневника.

Они пропали. Пропали самым таинственным образом — были, и вот теперь их нет. Вот уже несколько лет они служили мне верой и правдой. Из одной машины перекочевывали в другую. Они вытерлись и растянулись, но их таинственное приятное тепло всегда утешало меня. Они всегда были теплыми, такими теплыми, как бывает теплой святыня, источающая из себя невидимый свет, который согревает всех приходящих к ней. Видимо, их вязали с молитвой и отпустили в мир как еще одно маленькое оружие против вечной ночи. Откуда они взялись, я не знаю, кажется, что они были у меня всегда, но это не так. Раньше у меня были другие четки, которые тожепропадали внезапно и при невыясненных обстоятельствах.

Я никогда не покупала четки, они сами находили меня и покидали в тот момент, когда я переставала молиться, или когда я сводила свою жизнь к совершеннейшей суете. Все мои четки были одинаковым числом — тридцать, ни больше, ни меньше, такие, какие были нужны.

Первые четки были подарены мне в Оптиной, кто точно подарил, не помню.

Оптина, Оптина… Это было время прихода к вере. Я тогда могла стоять на службе несколько часов кряду, не зная усталости и лени. Я могла встать в пять утра, в синих холодных сумерках, когда сводит зубы от холода, а тело бьет крупная дрожь. Искупаться в ледяном источнике, а затем как на крыльях пойти в скит на раннюю, и стоять там, не чувствуя под собой ног, вслушиваясь в каждое слово стройного братского пения. Они, мои первые четки, пропали в тот момент, когда я ехала к духовнику своего будущего мужа, за благословением на дружбу с моим женихом.

Потом были и другие, которые появлялись и исчезали, даже не вызывая о себе воспоминаний. Но эти, последние, были со мной долго. Я теряла их несколько раз, и они всегда возвращались ко мне. Один раз я нашла их в луже возле храма. Я подняла их, такие мокрые и грязные, зажала в кулаке, и мне казалось, что я чуть было не потеряла близкое сердцу существо. В другой раз я нашла их в церковной лавке храма апостола Фомы, они примостились на прилавке, словно потерянная рукавичка, и тихо ждали меня.

— Ой, это же мои четки! — в восторге воскликнула я тогда.

— Ваши? — переспросила свечница. — Их кто-то принес, подобрали возле храма.

Пожалуй, это был единственный раз, когда посторонние люди видели мои четки. Никогда и ни при каких обстоятельствах я не вынимала их на людях.

С этого момента я больше не выносила их из машины, да и тогда было совершенно непонятно, как они оказались возле храма, потому что они всегда висели на ручкепереключения передач и ждали того момента, когда в груди начинало ныть в жажде слова к Богу, и тогда рука машинально тянулась к ним. И вот однажды я с ужасом увидела, что их нет. То место, где они лежали, было непривычно пусто.

— Может быть, завалились, — думала я, устраивая тотальный обыск, заглядывая под кресла в последней зыбкой надежде. Они исчезли, ушли, покинули меня, за суету, за неверие, за непрощение обид. Я никогда не покупаю четки, я буду ждать, когда Господь вновь даст их мне, будут ли это другие, новые, или мои старые, вытертые, вновь вернутся ко мне — не знаю.

Днем я нашла четки в машине, на самом видном месте. Знала ли я, что это последний день земной жизни моего возлюбленного мужа? Мы оба не знали.

Какие предчувствия были в его сердце, мне сложно сказать. Кое-чем он делился в эти последние пасмурные ноябрьские дни.

Сумрак над нами начал сгущаться примерно за месяц до того рокового вечера, когда отцу Даниилу было суждено уйти в вечность. Ему было тяжело.

21.11.2009.Время 0:50. Из дневника

У него два ранения — слепое в шею и сквозное в затылок, это был контрольный выстрел. Остался его окровавленный священнический крест — он лежит в алтаре. Окровавленную епитрахиль органы обещали отдать. За все время я спала 2,5 часа. Меня постоянно допрашивают, то ГУВД, то ФСБ, то еще кто-то. За мной бегают толпы журналистов. Я не выпила никакого успокоительного, так как мне надо иметь трезвую голову и держать себя в руках, взвешивая каждое слово. Все хотят что-то выудить и на чем-то подловить. Допросы будут продолжаться еще долго. Я не могу раскисать.

Сегодня утром мы едем забирать тело из морга. Вчера это сделать не удалось, так как не могли найти паспорт о.Д. Владыка благословил прощание в храме ап. Фомы в субботу и воскресенье. В понедельник будет отпевание и погребение.

22. 11. 2009. Время 10:20. Из дневника

Заехала на пару часов в опустевшую квартиру. Всю ночь была у гроба и на ранней службе.

Нашла в холодильнике остатки нашего последнего ужина. Я готовила суши-роллы, они почему-то не испортились. Последний раз мы ужинали в среду, поздно, почти в двенадцать. А в четверг он на ужин не приехал. Если бы мне кто-нибудь позвонил из храма сразу после случившегося, я застала бы его в живых. Он жил — и это чудо — почти час с простеленной шеей и насквозь простеленной головой. Но мне никто не позвонил!!!! Почему? У меня вопросов больше, чем ответов. Правда, на некоторые ответил сам о. Даниил. Эти дни потеряли время — сплошная боль и скорбь. Была и радость, почти пасхальная, когда после облачения в морге мне позволили посмотреть лицо. Чудо в том, что, несмотря на сквозное ранение, Господь ему сохранил лицо неповрежденным, без единого кровоподтека, он был почти как живой. Когда я первый раз увидела его, он мне улыбался. В этот момент мне показалось, что разлука наша закончилась, и мы теперь опять будем вместе. Да, я так думала. Я разглядывала каждую черточку на его лице, таком наизусть знакомом и родном. Даже волосок на усах, который всегда рос неправильно, и я всегда обрезала ему этот волосок, чтобы не торчал, когда стригла ему усы. Он улыбался, только было очень странно, почему он такой холодный.

У меня впереди еще одна ночь с ним. Прошу молитв, чтобы Господь дал сил вытерпеть до конца.

А когда мы его привезли в храм и меняли воздух на лице (я хотела, чтобы воздух был мой, который я шила для храма), то он был уже суровым. Я часто думала про эти покровцы, воздухом от которых мы покрыли его лицо. Знала ли я, когда вышивала их, какой воздух я вышиваю! Это были первые покровцы для храма ап. Фомы. Когда храм только открылся, я сшила почти полный комплект покровцов, почти все цвета. У этих, первых, была маленькая особенность: кресты на самих покровцах были повернуты неправильно, на что служившие в храме батюшки обращали внимание с некоторой иронией.

Вечером в субботу привезли девочек. Мы закрылись в храме и показали им его лицо, и он опять улыбался. Очень бледный только. Если бы не о. Даниил и его поддержка, я не знаю, что делала бы. Себя не жалко, детей жалко страшно. Девочки рыдали, а малышка не сразу решилась подойти близко к папе и потрогать его. Но потом она успокоилась, тянула к нему ручки, трогала щеки и говорила: «Папа». Она всегда так умилительно говорит «папа». Она родилась у него на глазах, и он как дитя бегал по родзалу и говорил: «Она мне улыбнулась, она мне первому улыбнулась!».

Было еще чудо. От облачения, в котором еще лет восемь назад о. Даниил завещал себя похоронить, уже год как потерялись поручи и пояс. Никто их не мог найти, а вчера поручи нашлись в алтаре, а пояс нашли на следующий день в ризнице. Когда приехали в морг облачать батюшку, вспомнили, что пояса так и нет. Стали звонить в храм, просили найти любой другой пояс, но чудом нашелся тот самый. А крест он купил за день до смерти, вместо того, который у нас украли из машины.

В начале ноября мы ходили с батюшкой в кинотеатр на фильм «Царь», помню, меня растрогала сцена похорон митрополита Филиппа, у меня по щекам текли слезы, и я старалась, чтобы о. Даниил этого не заметил. Знала ли я, что через две неделибуду отпевать своего мужа?Да, это был последний наш поход в кино... После сеанса мы говорили о фильме, и подумали, что после Пасхи нужно посмотреть картину «Поп». И он как-то странно и грустно сказал: «Посмотрим». А когда сели в машину, то увидели, что стекло разбито и украдена батюшкина сумка, в которой не было ничего важного, кроме иерейского креста, да и тот не представлял никакой ценности, кроме священной. Я тогда стала говорить, что это плохой знак, но отец Даниил мне строго сказал, чтобы я прекратила так думать. Я предложила поискать сумку на окрестных помойках, думая, что воры, не найдя ничего ценного, выкинут ее, тем более, что они обычно не берут кресты — это у них что-то вроде дурного знака. И мы до поздней ночи ходили с батюшкой по ближайшим помойкам, но ничего не нашли. На следующий день отец Даниил улетел в Сербию и, радостный, звонил мне из монастыря св. Ангелины, сказал, что своим Ангелинам, дочке и теще, купил кулончики с иконкой их святой. Дочкин кулончик я бережно храню, это же последний подарок от папы. Подрастет — я ей его вручу.

В среду утром (или в четверг, в последний день его жизни, — точно уже не вспомню) я погладила ему чистый подрясник, и он надел новый крест. Подрясник был особенный, темно-синий, таких у отца Даниила никогда не было. Когда я покупала ткань, она показалась мне черной, а дома стала синей, и отец Даниил почему-то всегда смеялся над этим.

Я дала ему выглаженный синий подрясник и сказала, что он теперь очень красивый, и что я хочу всегда видеть его таким. Остатки этого подрясника мне потом вернули из следственного отдела. Остатки — потому что он был изрезанный, его порезали в реанимации, когда снимали. А епитрахиль пока еще в следственных органах, кто знает, когда ее отдадут. Обещали отдать после следствия, но я боюсь, что не отдадут или потеряют.

Когда мы искали его паспорт, я видела его вещи, все в крови, а в кармане брюк каждую минуту надрывался его мобильный. Это было ужасное ощущение: в кабинете следователя в черных пластиковых пакетах для мусора лежали его вещи, и оттуда почти непрерывно раздавался виброзвонок телефона. Он отключал звук, когда был в храме и на службе, и телефон так и остался на виброзвонке, потому что Господь призвал его прямо в храме. Это логично. Храм он любил больше всего на земле. Люди звонили ему, почему они звонили, когда уже знали, что случилось, когда все каналы вещали главную новость? Наверное, потому что не верили, хотели сами убедиться, хотели услышать, что это ошибка. Однажды ночью, уже после похорон, я тоже позвонила ему на мобильный, просто так, потому что привыкла с ним созваниваться. Мне так хотелось услышать его голос.

Потом звонили мне, и мелодия, что была тогда на моем телефоне, отпечаталась в моем мозгу навсегда.

Это было 20-е число. У меня разрывался телефон. В то хмурое, почти сумеречное ноябрьское утро Москва жила своей обычной жизнью, море машин двигалось в сторону центра. С раннего утра и целый день я ездила и ездила по Москве, одна. Из больницы в морг, из морга в прокуратуру, из прокуратуры в храм, потом опять в прокуратуру. Да, в этот страшный день я была одна, и лишь телефон звонил непрерывно. Сложно сказать, что же я чувствовала тогда. Скорее, ничего. Я просто была убита.

Ночью я собралась поспать, хотя бы пару часов. Я не могла находиться дома, и лежала в батюшкиной бытовке при храме, на его кровати. Ненадолго заснула, а в четвертом часу меня разбудили собаки, которые грызлись и лаяли прямо под полом бытовки. Я оделась, вышла на улицу. Москва спала, в окнах почти не горел свет, город замер, редкие машины проносились по проспекту. Тихий безмолвный храм, еще с утра заваленный цветами, черное небо над головой, и, словно осиротевшая, батюшкина машина, в которую он так и не сел тем вечером.

В далеком детстве я видела старика с собакой, они всегда гуляли вместе, и однажды старика сбила машина, его увезли, а собака осталась. Она сидела у обочины дороги, в том месте, где потеряла своего хозяина, грустно озиралась по сторонам и никуда не уходила. Сердобольные прохожие пытались ее кормить, но она лишь нюхала еду, а потом опять начинала озираться, печальными глазами заглядывая в лица людей. В тот моментя смотрелана эту машину и чувствовала себя той самой собакой, сидящей у обочины, которой больше некуда идти. Я была отрезана от жизни и брошена в пучину страдания, которое еще предстояло пережить, чашу которого надо было испить до конца.

24. 11. 2009. Время 00:21. Из дневника.

Так тяжко. Весь день смотрели по телевизору разные передачи о нем. Показали какую-то беседу с ним, Ангелина узнала его и начала лепетать: «Папа, папа», и потом еще что-то, вроде «приди ко мне». Потом схватила его подрясник, прижала его к себе, и снова — «папа». Глядя на это, я боюсь, что сорвусь.

Когда несли гроб, уже на кладбище, я в такую скорбь опять впала, не выразить, и вдруг прямо под ноги — букет фиолетовых ирисов. Я сразу поняла, что от него. Именно такие ирисы он подарил мне на первом свидании. А в последние дни сказал, что хотел мне цветы подарить, давно не дарил, за всей этой кутерьмой, что у нас была. Да так и не подарил. Вот сейчас подарил. Я этот букет взяла и поняла: надо и ему что-то подарить. Когда я в 94 году ездила в Израиль, то на Гробе Господнем просила жениха достойного, я знала, что Господь обязательно даст достойного. Не знала только, какого достоинства он удостоится. В той поездке я купила тоненькое золотое колечко с маленьким бриллиантом и не снимала его все эти годы. Оно давно не снималось с пальца, и я подумала, что если смогу снять, то ему отдам. Оно снялось, и я, перед тем как гроб закрыли, вложила его в руку о. Даниила.

Сейчас позвонил из Вашингтона отец Виктор, сказал много утешительного, и не просто утешительного, а со смыслом, словно мне о. Даниил отвечает на мои вопросы. 
В вещах о. Даниила надо разбираться, и хочется, и не могу, ну, потихоньку. Он свой кожаный пояс от подрясника просил отдать Владимиру, регенту. Когда заберу из прокуратуры его вещи, в которых он умер, не знаю, они ничего не говорят.

27.11. 2009. Время 21:34. Из дневника.

Сегодня нашелся его нательный крест с веревочкой. Когда вчера в прокуратуре мне отдавали подрясник, ремень, четки и носильные вещи, то креста не было, и документов на машину не было (я, конечно, напряглась из-за этого, начала нервничать), потом оказалось, что они в больнице остались, мы их сегодня и нашли. Как-то все батюшка устраивает. А епитрахиль и рясу не отдали. Епитрахиль мне вчера дали подержать в руки, я приложилась к ней. Запах крови такой сильный. Не отдали, так как там нашли пулевое отверстие. Он, видимо, когда падал на лицо, то упал лицом на епитрахиль, она задралась и пуля прошла, вернее, вышла через нее. Но это мое предположение, больше этим отверстиям неоткуда взяться. Теперь остается молиться, чтобы ее отдали, так как с пулевыми отверстиями в принципе не отдают. Это у них называется «вещдоки». Но я уже уверена, что батюшка опять все устроит.

Он мне приснился первый раз после похорон, стоит возле храма спокойный, немного грустный, и смотрит расписание служб, я к нему подошла и увидела шрамы на лбу. Он снится редко, почему-то люди очень часто спрашивают, снится ли он. Но если снится — всегда вижу шрам на лбу, заживший, с розовой кожей. Думаю, что мученики будут воскресать со следами от своих мучений, потому что такие следы — это их свидетельство. Ведь Христос явился своим ученикам после Воскресения и показал им свои раны, а мог явиться и без ран. Значит, это свидетельство было нужно. Может быть, поэтому я и видела во сне отца Даниила со шрамами от страданий.

В тот последний вечер я начала ему звонить через минуту после выстрела, он не взял трубку, и я ужасно рассердилась. Сказал — скоро приеду. Я подумала, что опять «зацепился» с кем-то языком, опять обманул, а я ужин приготовила, жду его, приятное ему хочу сделать... В тот момент была я на дне земной жизни и понимания. Когда отец Даниил смотрел в вечность и встречался с ангелами, я, грешная, думала о суете, о котлетах и о своих обидах. Да простит меня Господь — замужняя угождает мужу, поэтому и котлеты. Получается, до последнего мужу угождала, ужин-то для него был. Все годы, что мы жили с ним, я всегда старалась угождать ему, ведь он был как ребенок в бытовом смысле, а, следовательно, и заботиться о нем надо было как о ребенке. Он был далек от житейских забот и проблем, он всецело был поглощен богословием и служением, поэтому все бытовые проблемы всегда были на мне. И лишь сейчас я поняла, какой жребий мне выпал, я часто роптала, смотрела на других батюшек, которые гвозди дома забивали, а оказывается, Господь дал возможность послужить и поугождать такому великому человеку.

Может быть, так было надо, чтобы только через час после случившегося мне сказали, что в него стреляли и что он ранен. Я как полупьяная, как в бреду, села в машину и поехала в храм. «Поехала» — мягко сказать, я погнала, и по дороге думала: «Если он останется жив, вдруг станет инвалидом». Я не знала, что он уже скончался. Ехала и думала: «Свершилось, вот они, мои предчувствия…». А потом как — в кино, оцепление вокруг храма, телевидение, нервно курящие милиционеры, и я бегу, прорываюсь через это оцепление и сразу попадаю на допрос. Потом зачем-то еду к больнице, где у закрытых ворот растерянно топчутся его прихожане и кто-то из батюшек. Потом опять еду в храм, иду к нему в бытовку, там стоит ноутбук, открытый на его странице в ЖЖ, где он сделал последнюю в своей жизни запись, и недопитая кружка с чаем, желтая такая, с улыбающейся мордочкой, я смотрю на эту кружку — то ли это бред, то ли реальность. Мордочка продолжала улыбаться и смотреть на меня своими глупыми глазами. Я уже слышала, что в храме изъяли компьютер, и начинаю понимать, что ноутбук тоже должны были изъять, но забыли или не заметили. Я хватаю его, судорожно запихиваю в сумку, чтобы никто не видел, и выхожу в ночную прохладу, где под черным небом священники и люди собираются служить литию. Это небо напомнило мне Пасху, когда мы в безмолвии стояли со свечами перед этими же храмовыми дверями, нам мерцали звезды, и в полной тишине мы начинали петь «Воскресение Твое, Христе Спасе, ангели поют на небесех». Ко мне бросилась рыдающая старшая дочь, которую привезли мои родители (младшие в тот момент спали), и мне еще предстояло утром сказать средней — Дорофее, что папу убили. Мы пели литию, растерянные и шокированные, не веря в реальность происходившего с нами.

А потом, возле его гроба, я сокрушалась о своем малодушии, корила себя, просила у него прощения за все. Думаю, что когда в него выстрелили, он больше всего испугался за меня и детей, поэтому и было сделано все, чтобы меня подольше удержать дома и помягче сказать. Вот почему мне никто не звонил, а когда позвонили, то сказали, что он ранен, так лучше было — поэтапно. Он не хотел, чтобы я его увидела в луже крови, не хотел.

27.11. 2009. Время 21:34. Из дневника.

Самое мучительное — коротать вечера, ставшие длинными и никчемными. Вечера, которые проходят в привычном ожидании его прихода. Сегодня была у владыки, потом решила пройтись пешком. О. Даниил любил Остоженку, храм Ильи Обыденного, переулки Пречистенки. Прошлась — серое небо, тепло и сыро, вспоминала разные эпизоды, связанные с этими местами и с батюшкой. И все думала о том, насколько сильно в одночасье перевернулась моя жизнь, и насколько я не могу еще этого осознать и воспринять умом. Одно только я поняла: теперь на земле меня держат только мои дети. Душа моя стремится туда, где он. А он туда стремился всегда, когда я копалась в земле как червяк.

Отец Даниил всегда жаждал святости, и всегда говорил об этом. Ему мало было просто спасения. Он говорил, что неверно рассуждать, что «в раюшку хоть с краюшку». Ему было мало «с краюшку», он хотел высшей славы и высшей награды на небе. Иногда он буквально шокировал людей, которые приходили креститься или крестить детей, спрашивая: «Вы обещаете, что станете святыми, вы обещаете, что ребенка воспитаете святым?» Он часто в своих проповедях говорил о добрых делах, которыми мы «зарабатываем капитал» на небе, строим там себе дома и даже дворцы. Недаром и временный храм был назван именем апостола Фомы, который построил небесный дворец царю Гундафору.

17.03. 2009. Из дневника.

Прошло четыре месяца, даже удивительно: всего четыре, а мне казалось, что прошло лет пять, не меньше, только эти пять лет — сплошная и бесконечная зима. И ныне — середина марта, а холодно. Батюшка говорил мне, чтобы я приезжала к нему на могилу, когда будет особенно тяжко, вот и езжу. Привожу ему пятнадцать фиолетовых ирисов, теперь это наш с ним обычай. Пятнадцать по числу прожитых вместе лет. Иногда мне кажется, что это сон, иногда думаю, что все, что у меня осталось — это могила с цветами. У него всегда много цветов. Вот они стоят замерзшие и побитые морозом, понурив свои разноцветные головы, засыпанные снегом. Кто-то поставил фотографию батюшки, горят фонарики. Удивительно то, что могилу его я точно, до мелочей, описала еще при жизни батюшки в своем романе «Бог не проходит мимо», который он благословил и всячески меня поддерживал. В романе я описывала могилу почившего старца. Вот это описание:

«Могила старца была увенчана простым деревянным крестом с крышей домиком, под крестом в красном фонарике теплилась неугасимая лампада, могильный холмик был весь сплошь завален букетами с цветами, припорошенными, словно пыльцой, белым пушистым снегом. Первый снег тонким полупрозрачным ковром застилал землю, в воздухе неспешно кружилось множество молчаливых снежинок. Старая яблоня с побитыми морозом побуревшими яблоками склонялась над крестом».

Кто знает, что чувствует человек, которому стреляют в затылок? Именно это я описываю в романе — казнь мученика, не отрекшегося от веры, от Христа, мученика, убитого исламистами именно таким способом — выстрелом в затылок. Почему именно это было описано за два года до кончины батюшки — это тайна, как тайна и многое другое, происходившее в нашей жизни. О предзнании мы часто говорили с отцом Даниилом, впервые — когда шли пешком в Гефсиманский скит по кривым улочкам старого Сергиева Посада. Именно в этот день я поняла сердцем, что мне суждено быть с ним. Я поняла это не как влюбленность, а как волю Божию, которую понимают и боятся принять. Тогда смеркалось, на небе задрожали первые звезды. Он спросил; знаю ли я, что такое предзнание. Я ответила, что знаю, потому что в тот момент со мной происходило именно это. Тайны Божии открывались мне в этот спокойный, тихий осенний вечер. Мне было страшно, потому что я чувствовала повеление Божие.

Слово Патриарха Московского и всея Руси Кирилла

после отпевания иерея ДаниилаСысоева

Сегодня мы провожаем в путь всея земли отца Даниила Сысоева, всем нам хорошо известного московского пастыря. Его жизнь оборвалась по злой человеческой воле, он умер насильственной смертью. Казалось бы, служение священника есть самое мирное служение, потому что к миру призвал нас Господь. И все то, что говорит священнослужитель, обращаясь к людям, исполнено этим Божественным призывом: строить жизнь свою на основании Божиего закона, утверждая мир в отношениях с ближними и дальними.

На протяжении двух тысяч лет существования Церкви это свидетельство о мире Божием многими и многими воспринималось с радостным биением сердца. Люди открывали и открывают навстречу Евангелию свое сердце, свой разум, пленяются Божественной истиной. Несмотря на многие искушения, соблазны, стереотипы жизни, которые формируют иное миробытие, чем бытие евангельское, люди тем не менее пытаются устраивать свою жизнь на основе Божественного Слова.

Но та же самая двухтысячелетняя история Церкви свидетельствует и о другом. Для многих это Слово — огромный вызов, требующий переосмысления всей жизни, своих внутренних установок. Иногда это Слово вызывает не радостное биение сердце, а невероятную, невыразимую злобу; и люди отдают все свои силы для того чтобы бороться с этим Божественным Словом. И наше время не является исключением. Как в прошлом, так и сегодня нередко против тех, кто свидетельствует о Божией правде, человеческая злоба обрушивает, в том числе, насильственные действия. Нет ничего нового в человеческой истории. Как замечательно сказал Тертуллиан, «кровь мучеников — семя христианства». Злобу и насилие обрушивают на тех, кто провозглашает Божию правду, те, у кого нет иных аргументов, у кого злоба застилает глаза. Не имея возможности умственно и сердечно противостоять слову священника, эти люди обрушивают на пастыря либо потоки клеветы и злых слов, либо даже поднимают руку.

Отец Даниил многое сделал для утверждения Божией правды. Он участвовал вразличного рода дискуссиях, диспутах. В меру своих сил и талантов он отстаивал Божию правду. Но, наверное, самое сильное слово, которое он произнес, это то слово, свидетелями которого мы все являемся. Если человека убивают за Божию правду, то это значит, что правда сия разит людей, ее не приемлющих, это значит, что она обладает огромной силой. Вот почему слова Тертуллиана были подтверждены всей историей христианства. И каждая новая кровь, проливаемая за Христа, сеяла обильно семена веры, и собиралась жатва. Знаем, что и этот подвиг жизни и смерти отца Даниила есть великое семя, которое, будучи посеянным в плодоносную почву, принесет свой плод.

Для всех нас, кто посвятил себя служению Господу, предстояние сему гробу должно побудить к глубоким размышлениям о смысле и характере проповеди в современном мире, о важности служить делу Божиему так, чтобы каждое наше слово достигало ума и сердца слушающих, чтобы не впустую, не в духовной праздности и лени проходили дни нашей земной жизни.

Верим, что Господь примет душу раба Своего в небесные Свои обители, потому что он был верен Ему даже до смерти. Пусть и в наших сердцах сохранится вечная молитвенная память о убиенном рабе Божием иерее Данииле.

 

Родители отца Даниила – иерей Алексий Сысоев, клирик храма первоверховных апостолов Петра и Павла в Ясеневе и матушка Анна

И е р е й А л е к с и й С ы с о е в .

Об отце Данииле как о ребенке лучше говорить маме, в его воспитании и становлении мама играла большую роль, чем я, он был ее надеждой, ее утешением, она глубже общалась с ним с самого начала и до последнего момента.

Даниил с детства много читал, был любознательный, многим интересовался, и мы часто с ним беседовали на разные темы, вместе задумывались над вопросами истории христианства или догматики, это было нашим любимым занятием. Но Господь каждого ведет своим путем, каждый учится на собственном опыте, собственном деле, собственном понимании...

Он был горячим и смелым человеком, хотя по характеру был нервным и болезненным. Болезненный человек обычно бывает скромным, а он воспитывал, именно воспитывал в себе какие-то силы, мужество. Он мне не раз рассказывал, как в школе был вынужден защищать свою идентичность, свою независимость, так он воспитывал себя, готовился к своему будущему положению, к служению Церкви. В Духовной Семинарии он был не столько учеником, сколько захватчиком, он интересовался буквально всем. Ему не хватало знаний, его не устраивало спокойное положение, когда семинаристы сидят на лекции на задних партах и занимаются своими делами. Он был неординарным человеком, даже, когда он заканчивал Семинарию, он постоянно выискивал то, что ему было интересно.

При этом он хотел служить. Священник всегда должен сделать свой выбор, найти свое место. И вот он находит свое место, свою тему — это мусульманская тема, татарская, по матери он — татарин, но сказать, что это влияние крови, нельзя ни в коем случае, скорее, это был просто богатый мир. Невозможно сказать, насколько глубоким было его проникновение туда, насколько серьезно он воспользовался кровным правом нести свою проповедь, причем делая это нестандартно, своим методом, абсолютно искренне, просто, и — сокрушительно.

Он очень много читал, делал это быстро и легко, прочитывал тома за часы, и все это хранил в памяти, и не для того, чтобы перед кем-то показаться. Это было в его стиле, до грубости простом, поспешном, но так ему было надо, потому что он спешил, чувствовал, что ему отмерено немного времени. Это был ритм современного человека, его восприятия, в первую очередь, восприятия Небесного, Божественного. Он брал для проработки четыре-пять тем, все записывал, и, как сейчас показывает успех его книг, это был самый лучший стиль работы. Он весь был такой необычный человек: необычная судьба, необычная подготовка, необычное духовное делание. Он не стал накапливать знания, вырабатывать какие-то глубинные мысли, чего требует Господь от иных священнослужителей. Он обладал хорошим вкусом, хорошим богословским умом, и, одновременно — был оригинальным и смелым.

Многие люди сейчас выражают восхищение качеством и броскостью изложения его рассуждений. Его стиль, лишенный шор, шаблонов, плакатный, яркий, даже вызывающий, приносит и укрепление в вере, и утешение, помогает верующим лучше познать свою веру.

Мы с матушкой были несколько готовы к тому, что случилось. Потому что существовало то, что называется — по загадочному слову апостола Павла — «я каждый день умираю», и Господь готовит к этому. Мы должны были привыкнуть, мы знали, что, когда он однажды пережил клиническую смерть, то встречался с дьяволом, видел ангелов. То, что мы видели — было его крестоношение. Мы вручаем свою жизнь в руки Господа Иисуса Христа, Он ее Творец. Случайностей не бывает, хотя сейчас, когда устанавливаются звенья этого злодеяния, интересно было бы подумать об этом. Нельзя не заметить, что отец Даниил был таким проповедником, который иногда провоцировал, в этом был смысл его веры, он не хотел толерантности, не хотел, чтобы Христа ставили на одну доску с Магометом, Буддой или Иеговой и им молились. Он не мог этого терпеть, и не хотел терпеть, поэтому он сам готовил себе такую участь.

Отец Даниил не забыт, его чтут люди, к которым была обращена его проповедь, они знают, что между Небесной Церковью и земной не такая уж и большая пропасть. Они читают его книги, лекции, проповеди, все это сегодня востребовано.

Уже и Китай, и Америка, и Сербия, и Греция, и Афон, по-моему, запросили материалы из жизни и творчества, религиозного наследия отца Даниила. Некоторые из священников включают его опыт в свой опыт, в свои знания, в духовный багаж. Для Церкви отец Даниил жив, его помнят. Он не забыт, сюда приезжают разные люди, разных направлений, в том числе и из провинции, из разных стран. В Доме культуры «Замоскворечье» прошел очень интересный вечер памяти отца Даниила, и все, что там происходило, было с благодатью. Показывались фильмы, видеоматериалы. Там были люди, которые знали отца Даниила, это был праздник, пусть и не официальный, но это был церковный праздник.

М а т у ш к а А н н а .

Отец Даниил был наш первенец, и, конечно, это был сын, данный Богом. Я очень его ждала, и когда он родился, поняла, какая это ответственность, какой это удар по моей свободе, и — какое это чудо. Но мы тогда боялись чудес, мы были невоцерковленные люди, даже некрещеные, и тот образ жизни, который я вела, никакого отношения к Церкви не имел. Но, без сомнения, Господь нас вел во всем и всегда. Мой отец умер, когда я еще не родилась на свет, его случайно убили на охоте, и как-то раз один батюшка сказал мне: «Ты Божья детка, Господь твой отец, он тебя вел, он тебя и привел».

После рождения Даниила я поняла, что у меня на руках не просто ребенок, а целый космос, наполненный некимисверхэнергиями (потом оказалось, что так оно и было). Первое короткое время у нас все было так, как обычно бывает в семьях, где родители молодые, и когда у них рождается первый ребенок, они продолжают жить своей жизнью и надеются, что так оно всегда и будет. Но очень быстро Господь смирил меня именно тем, что, имея на руках младенца, я попала в некий затвор, как это и происходит с молодыми мамами, и этот затвор привел меня на берег той реки, которая называется Церковь. Я очень быстро поняла, что все приходит туда, и нужно идти только туда. Мы крестились с отцом Алексеем практически одновременно, но ребенка крестить не могли, потому что наши родители были убежденными партийцами, и моя мама устроила целую серию спектаклей на тему «Если вы крестите ребенка, то я его у вас заберу». По тем временам это была довольно серьезная угроза, и она даже бегала в комитет по религиозным или молодежным делам, узнавала, что тут можно сделать.

Сами мы, конечно, в храм ходили, ездили загород к отцу Дмитрию Дудко. Потом Даниилу уже исполнилось три года, потом почти четыре, и все это время, пока мы заигрывали с миром и с Богом, он ждал. Это было совершенно точно видно по его глазкам, но он не говорил с нами на эту тему, хотя мы постоянно и о разном с ним разговаривали, он был очень развитый ребенок. У нас было много книг, которые он читал, были прекрасные художественные альбомы, в которых было помещено большое количество икон — «Московская школа живописи» и «Новгородская школа живописи», он их открывал, часами разглядывал и потом смотрел на нас вопрошающим взглядом: «Почему вы меня не берете с собой туда? Почему вы меня отделили от себя?» Я этот взгляд до сих пор помню.

И настал момент, когда ребенок очень сильно заболел. После того, как прошла первая волна этой тяжелой болезни, я поехала к отцу Димитрию, а него в гостях была одна матушка, насколько я сейчас понимаю — тайная монахиня. Она, услышав, что Даниил до сих пор некрещен, говорит мне следующее: «Ну, поступай, как знаешь, только помни, что тебе будет геена огненная за это, а ему будет земля мерзлая». Что для меня было страшнее — геена для меня или мерзлая земля для моего ребенка? Его я любила слишком сильно, и, когда я представила мерзлую землю для него, это стало для меня решающим. И мы его повели креститься, сразу же отложив все другие попечения и человеческие угождения. А когда мы его крестили, его крестный, выйдя из крестильной, говорит: «Он сказал, что перед ним был ангел, он его видел». Я подумала: «Вот выдумщик наш Даниил!». Но так было очень часто, он часто говорил такие вещи, которые я своим житейским умом даже не впускала себе в голову.

Ребенок он был, конечно, необычный. Он был очень одарен интеллектуально, но самое главное — необычайное горение, которое даже пугало. Когда он стоял на Литургии (мы тогда ходили в Николо-Кузнецкий храм) и пел «Верую», даже батюшки выходили из боковых врат, посмотреть, кто это так громко поет. И видели шестилетнего тощенького заморенного ребенка, который просто вопил, пел громче всех. Я очень стеснялась этого, думала, как бы его уговорить петь потише.

Однажды отец Олег Стеняев рассказывал свои детские ощущения от алтаря: он был уверен, что там и находится Царствие Небесное, а когда ему разъяснили, что Царствие Небесное находится не совсем там, он был очень разочарован. И мне кажется, что Даниил так кричал потому, что он обращался непосредственно к Богу. Кто его знал, тот знал, что его эмоциональность часто проявлялась именно возгласами к Богу, я думаю, что так до конца жизни он и кричал к Богу, он всегда обращался прямо к Нему. Однажды мы ездили в Иерусалим, и там попали в тяжелые обстоятельства, сели кузовом машины на камень — это было на Мертвом море, вокруг никого не было, был уже вечер, наступала темнота. И мы думаем: «Ну все, надо молиться». Мы стали кто, как мог, кричать, звать на помощь, а отец Даниил просто воздел руки к небу и стал взывать, то есть, было прямое стремление туда, и это просто потрясло. И, конечно, избавление пришло сразу, мимо проезжали две машины, остановились, оттуда вышли два палестинца и радостно побежали нам помогать.

Было очень интересно наблюдать, как он начал собирать с этого мира для своей души. Так как мы отцом Алексеем рисовали, он тоже рисовал, писать он еще не мог, но в пять лет уже читал. Рисовал он бесконечно, и рисовал какие-то совершенно неправильные вещи, я никогда такого не видела. Он рисовал целые страны, в этих странах были горы, горы падали в водопады, в горах были кельи пустынников, а внизу — деревни с людьми. Это были еще советские времена, храмы были закрыты и находились в страшном поругании, а он рисовал цветущие страны, города, какие-то деревни, в каждой деревне по пять-шесть храмов, на улицах — крестные ходы, батюшки, леса наполнены огромным количеством животных и рыб, и, главное — космос, небо. Оно постоянно присутствовало у него каким-то невероятным сверканием. Эти рисунки были очень интересны, и, наверное, это было начало слова, начало литературы, ведь в дальнейшем он много писал.

Когда ему исполнилось шесть лет, Патриархия первый раз сумела издать двухтомник «Настольной книги священнослужителя», вот эти книги и были его любимыми. Мы постоянно читали с ним жития святых в прекрасном издании Академии наук, книга называлась «Византийские легенды», а числе ее составителей ее были Аверинцев и Лосев. И он знал ее практически наизусть.

Был период, когда он очень часто «служил», но я думаю, что у всех священников дети «служат» дома, да и не только у священников. Первое, что начинает дома делать православный ребенок, и девочки тоже — это выносить большую книгу и кричать «Паки и паки!» или «Мир вам!». А так как Даниил пришел к Богу уже подросшим, то подошел к этому делу очень серьезно, осмысленно. У него были облачения, был Потир, в таком, конечно, игрушечном варианте, и он обязательно говорил проповеди. Однажды — ему еще не исполнилось семи лет — мы прочитали с ним Иоанна Мосха «Луг духовный», это подлинная литература, и там описывается такой случай: греческие пастушки из одной деревни собрались вместе, делать им было нечего, и они решили послужить Литургию. Все священнические молитвы они знали наизусть, вино у них было, в Греции это обычный напиток, и хлеб был. И, судя по всему, произошло претворение хлеба и вина в Тело и Кровь Христову, тогда с неба сошел Ангел, ударила молния, дары были истреблены, и камень был истреблен, чтобы не было осквернения. И я ему говорю: «Данила, а тебе не кажется, что ты тоже с молнией играешь, свои бесконечные Литургии служишь?» Ему мои слова, конечно, не понравились, потому что он очень любил служить, он уже тогда говорил, что будет священником, он даже собирался быть патриархом, и говорил об этом совершенно серьезно. Я думаю, что это было простое и прямое стремление его веры.

Я ему предлагаю: «Давай спросим духовника о твоем служении». Мы подошли к батюшке, и он Даниле сказал: «Если ты спрашиваешь об этом, значит, уже есть какие-то сомнения. Если так получается, то не служи больше». И Данила с грустью, с тоской сердечной прекратил свои «служения», но все-таки я иногда заставала его в «облачении», с «кадилом». Спрашиваю: «Даня, ты что? Зачем ты снова служишь?» А он отвечает: «Мамочка, ну дай хоть молебен с акафистом послужить, что ж ты меня всего лишаешь!».

Конечно, его детство было очень наполнено. Когда он подарил нам с отцом свою первую книжку, написанную им еще в диаконстве, то подписал ее так: «Моим дорогим родителям за счастливое совместное детство». Детство с ним было долго, вплоть до последних лет. Он жил тем, что впитал в себя в детстве.

Читайте своим детям жития, читайте по вечерам, перед сном, несмотря ни на что, ни какой их возраст, и подросткам читайте, они тоже хоть как-то, но будут слушать, и вы почувствуете, какая великая благодать идет на вас и на вашего ребенка. Вам дается возможность, и может быть, вы потом будете вспоминать всю жизнь, как ваше сердце и сердце вашего ребенка билось в одном ритме. Это настолько утешающе, это укрепляющая связь на всю жизнь, и это очень важно. Мы читали много мученических житий, и Данила очень переживал эти сюжеты. А потом он пошел в школу, и там ему Господь дал возможность стать исповедником. Когда он пошел в первый класс, у него как раз была вторая волна его тяжелой болезни, он умирал, был в клинической смерти, и он видел себя со стороны, видел ангела, который приказал ему вернуться назад. Я узнала об этом только потом, через год. Данилы в школе не было целый месяц, и к нам домой пришли учителя, узнать, почему ребенок не ходит в школу. Я была немного растеряна, впустила их, они вошли и увидели иконостас, а это был 1981-82 год, самый застой. Как они были возмущены! И затем вопрос о Данииле и нашей семье поднимался в РОНО, и не один раз, мне рассказывали об этом. Они начали совершенно официальное перевоспитание верующего мальчика, которого нужно было спасать, и когда он после болезни пришел в класс, к нему сначала стали применять политику «пряника»: его повели записываться в библиотеку. А первоклассники сначала проходят азбуку, учатся читать, и только в конце года их записывают в библиотеку. Тут же его просто взяли под «белые ручки», он пришел домой очень счастливый, сказал, что может теперь читать, что хочет. Но ему обязательно засовывали в его пачку книг какой-нибудь страшный атеистический рассказ, и он очень удивлялся этому, он же был простодушный по характеру. Однажды принесли в класс некий механизм, который делает молнии, там надо покрутить ручку, и между шарами проскакивает электрический разряд в виде молний. И весь класс восторженно крутил ручку и наблюдал молнии, а к нему обращались персонально: «Вот видишь, Данила, как молния получается». Наш богословски развитый мальчик, который уже наизусть выучил «Настольную книгу священнослужителя», искренне не понимал, при чем тут заряды и при чем тут Бог. Но пока это были игрушки, но потом настало время, и его поставили перед всем классом. Учительница стала его позорить, подняла на смех, говоря: «А вы знаете, дети, что у нас тут есть боговерующий?» Конечно, это было устрашающе для ребенка первого класса, когда учитель заставляет детей смеяться над ним, и все смеялись. «Ты, Данила, боговерующий? Ты, может быть, еще и в церковь ходишь? Ты, может быть, еще и молитвы знаешь?» — спрашивала она с издевкой, и весь класс хохотал. А Данила тогда устоял и ответил: «Да, я верю в Бога, и хожу в церковь, и знаю молитвы». Я считаю, что такое исповедничество — великая честь от Бога, за его горение Господь и дал ему пройти через это, в знак будущей судьбы, потому что его горение никогда не прекращалось. Ведь очень многих детей Господь просто покрывал, по молитвам родителей, многие дети были верующие, ходили с крестиком, но прятали его, зашивали куда-то, а здесь была именно прямая исповедь. Он во многом был — по земным понятиям — дерзким, прямым, не принимающим никаких разночтений.

Данила часто спрашивал меня, чувствую ли я Таинство, у него было удивительное мистическое чувство, он очень ярко ощущал Таинство. Не могу сказать, что у нас были какие-то общие семейные молитвы, молился каждый сам, но мы вместе шли к Богу, каждый по отдельности, но одной дорогой, и он шел вместе с нами, не как наше дитя, а как сотоварищ. Он всегда был нам сотоварищ, я очень многое от него узнавала, он много мне помогал, но и меня слушал. Бывало, сидит и слушает, что я ему рассказываю, так внимательно…

Когда он стал постарше, началась перестройка, и школе стало не до верующих детей, в старших классах с ним уже ничего не случалось. Там у него уже были обычные мирские искушения, соблазны, сквозь которые он прошел Божией милостью. Школа его практически не касалась, он очень много читал и узнавал дома. У меня мама химик, профессор, и она безумно боялась к нам тогда приезжать, потому что он задавал ей такие вопросы по химии, на которые она уже не могла ответить. Во-первых, возраст, а во-вторых, она была химик-технолог. «Я химик-технолог, я уже не помню химии! — говорила она, — что он меня спрашивает!». Помимо богословских книг, он читал и научную литературу, чего он только не знал: и минералогию, и историю, и литературу, он все сам добывал, сам находил то, что ему было нужно. Он рано начал писать, а когда ему было 13 лет, он дарил мне в подарки календари — на каждый месяц был свой рисунок и выдержки из Писания — из книги Ездры, например. Он был широко живущий человек, находящий смысл во многом.

В школе он ценил математику — за логику, а остальные предметы его не удовлетворяли совершенно, там для него все было проштамповано. В последний год учебы в школе он думал пойти на исторический факультет МГУ, ходил даже на курсы, но не стал сдавать вступительные экзамены, а поехал в Лавру. Это был 1991 год, первый набор времен перестройки, без уполномоченных. Я сейчас понимаю, что вся почва была собрана в детстве, но — сколько наших детей знают и любят храм, а потом все останавливается, не растет, куда-то уходит. Там, у преподобного Сергия, у него был сильный рост, там раскрылся его дар: все, что он получил, все, что собирал, пошло в рост, мощный, быстрый.

Когда ему было 14-15 лет, произошло первое остужение горячей детской веры, началась вера разумная, и он очень интересно переключился: стал заниматься церковными канонами, Уставом, богослужением. Он приходил в храм Донского монастыря с полным рюкзаком богослужебных книг и сверял, правильно ли они служат, да еще стоял в несколько надменной позе, как ревизор. Это было начало его следующего скачка, как боголюбец он уже несколько затормозился.

Мы из Ясенева приезжали в Донской монастырь, там было очень хорошо. Как раз тогда произошло открытие Даниловского монастыря, и первые службы даниловцев проходили в Донском, потому что свои храмы у них еще не были отреставрированы. Данила очень много ездил в это время, у него отец такой же, он тоже с 14 лет начал ездить по России. Когда из Москвы переносили мощи преп. Серафима, Даниил пешком вместе со всеми ходил крестным ходом, он и в Оптиной пустыни тогда был, жил там, когда она восстанавливалась. Он побывал во многих местах, как совершенно самостоятельная личность, независимо от меня, попав в это яркое новое движение нашей Церкви после перестройки.

Николай Лавданский, художник-иконописец, друг детства

В детстве, когда Данила с родителями жил на улице Инессы Арманд, отец Алексий, тогда еще дядя Леша, занимался с нами живописью, акварелью, и я часто бывал у них в доме.

Как-то раз мы с Данилой пошли гулять в Битцевский лесопарк, который начинался прямо на границе их двора. Мы тогда были совсем дети, еще дрались между собой. Заходим в парк. Недалеко от входа — компания подростков вешает кошку на дереве. Надели ей на шею петлю, перекидывают через сук веревку. А кошка цепляется за дерево, визжит, и умирать никак не хочет. А они все смеются, потом стаскивают ее, раскручивают веревку, бьют кошку о ствол. Мы с Данилой стоим — и у обоих катятся слезы. Потом одновременно срываемся с места, бежим к ним и кричим: «Прекратите!». Нас, конечно, избили. А кошка убежала.

Все случаи из детства, которые вспоминаются теперь, связаны с какими-то происшествиями. В другой раз мы ехали к моим родителям в Чертаново. Стоим на автобусной остановке на улице Обручева. Два накаченных парня очень грубо приставали к девушке, и я что-то сказал им. Один из них схватил меня за шею, держит, а другой начал бить. Они были сильнее, и невозможно было сопротивляться. Данила говорит: «Ребята, не надо. Хотите — бейте меня». Парни так удивились, что прекратили меня бить, и Данилу бить не стали. А мужчины, которые стояли на остановке, продолжали усердно читать газеты. Нам тогда было лет по двенадцать.

Однажды мы вдвоем поехали в Данилов монастырь звонить в колокола. Видим, идет какой-то батюшка. Оказалось, архимандрит Евлогий:

- Батюшка, а можно мы в колокола будем звонить? Благословите!

- Ну, идите, детки. Звоните!

Тогда у нас было детское религиозное рвение. Мы стояли все службы, даже длинные, ночные, в первых рядах, не шелохнувшись, не пытаясь отойти побегать. Когда нам было лет по четырнадцать, ездили в Оптину пустынь. Ее только начали восстанавливать, и мы — Данила, я и еще один наш друг, помогали, собирали мусор, битый кирпич, копали.

Потом, когда стали старше, появились какие-то сомнения, всех куда-то кидало — из огня да в полымя. Одного из друзей мы потеряли из виду надолго. Потом я его встретил, оказалось, что он стал скинхедом…

Кидало всех, но не Данилу. Он с детства знал, что хотел, с самого начала. Он часто рассуждал не как ребенок или подросток — Данила действительно очень много знал, и при этом не был забитым «ботаником». Он никогда не пытался отойти в сторону от Православия, и не из-за какого-то страха, просто ему это было неинтересно.

Мне нравилось, что он всегда был очень веселый, ко всему относился со здоровым чувством юмора. Ему было несвойственно понурое состояние подростка, у которого в теле играют гормоны, в голове полный ералаш, и который не знает, что со всем этим делать.

Когда мы повзрослели, то стали встречаться редко, у нас уже были параллельные жизни. Но я всегда следил за его выступлениями, за его полемикой с мусульманами и инославными. Все-таки в детстве он не был слишком отчаянным и смелым, но как компенсировал это впоследствии! У отца Даниила была серьезная и правдивая смелость, а его оппоненты, бедняги, часто сидели красные и не знали, что ответить. Он выступал настолько открыто и умно, что это, безусловно, вызывало уважение.

Когда его убили, это был шок до слез. Мне звонили разные люди — байкеры из «Ночных волков», например. Это была злая пощечина всем нам. Православная вера — наши корни, то, на чем мы должны воспитывать наших детей. Уход отца Даниила, который так живо и правдиво нес Слово — это утрата, которую восполнить невозможно.

Протоиерей Дионисий Поздняев,настоятель прихода святых первоверховных апостолов Петра и Павла в Гонконге (Китай), супруга Кира Поздняева

О т е ц Д и о н и с и й .

В среде абитуриентов Московской духовной семинарии быстро складывались кружки земляков: ребята общались в основном с теми, кто приехал из тех же мест. Так я познакомились с москвичом, будущим священником Даниилом Сысоевым, и мы быстро подружились, потому что нас многое связывало: оба были из интеллигентных семей, оба крестились не с самого раннего детства, объединяли нас и взгляды на духовную, церковную жизнь — все это обуславливало какую-то общность языка. Каждый студент нашего потока был самобытной, яркой личностью, но, пожалуй, именно отец Даниил был постоянным источником идей, которые у него многие заимствовали. Причем, для него не существовало авторитетов: он мог публично, ничего не опасаясь, поспорить с любым человеком, даже с профессором, если считал, что тот в чем-то ошибается.

Первой же учебной осенью мы полюбили гулять вокруг Лавры, смотреть на желтые листья, кататься на старых качелях или каруселях, которые были рядом. Недалеко находился Гефсиманский скит, тогда еще не возвращенный Церкви, стояла золотая пора, и мы ходили туда, иногда прихватив с собой вино и сыр. Беседовали мы в основном на богословские темы, говорили о многом, но чаще всего — об экзегетике, толковании библейских текстов, литургике. Вопросы литургики занимали нас тогда больше всего, можно сказать, мы жили богослужением.

В одном классе мы с отцом Даниилом не учились, просто были в одном потоке, а я еще и переходил из класса в класс. Закончили учебу мы в разное время, я немного раньше. Но нам было легко общаться и понимать друг друга, поэтому наша дружба продолжилась и после учебы. Уже став священником, я венчал его с супругой Юлией, это был особый день и, пожалуй, особое венчание. Таинство совершалось в храме апостола Иоанна Богослова при православной гимназии в Ясенево. Венчался отец Даниил в подряснике — одним из первых, теперь такие случаи в порядке вещей; когда венчаются, например, чтецы, то они венчаются в подряснике. Но тогда это выглядело необычно, можно сказать, что такой стиль был задан именно отцом Даниилом.

М а т у ш к а К и р а .

А на нашем венчании будущий отец Даниил держал надо мной венец. Мы где-то прочитали, что венцы над женихом и над невестой должны держать мужчины, и пригласили двух своих ближайших друзей. Еще со времен Лавры я помню его ярким, убежденным и бескомпромиссным, он имел твердое мнение и готов был спорить с кем угодно, принципами не поступался никогда, но, при этом, всегда был смеющимся, радостным.

Мы дружили семьями и частенько бывали друг у друга в гостях. Отец Даниил и матушка Юлия сначала жили в центре, на Маяковской, где всегда жила интеллигенция, и где была особая обстановка. Там родилась Иустина — старшая дочь отца Даниила и матушки Юлии, и я стала ее крестной матерью. Мне кажется, отец Даниил не был строгим со своими детьми, он сильно их любил и относился к ним очень хорошо.

Общались мы постоянно. Даже в последние годы, когда наша семья жила в Китае, мы никогда не пропускали 30 декабря, день ангела отца Даниила. Этот день выпадает на рождественские каникулы, и мы в это время всегда приезжаем в Москву. Мы никогда не планировали на 30 декабря никаких других дел, этот день всегда был «отложен» для встречи с отцом Даниилом и его семьей. На именины мужа матушка Юлия всегда устраивала застолье, каждый год готовила какое-нибудь коронное блюдо. Людей собиралось много, кто-то приходил из года в год, но часто появлялись и новые лица.

О т е ц Д и о н и с и й.

Так получилось, что и служение наше протекало в одном направлении — миссии по отношению к традиционно неправославным народам. Да, миссионерство тоже стало результатом общности наших интересов, но должен сказать, что важность миссии была не в общении с людьми другой веры, другой культуры, то есть, с теми, кого в старину называли «инородцами», а в осознании универсальности Православия, желании сделать христианство всеобщим, донести его до как можно большего числа людей. Эта тема вообще была очень близка отцу Даниилу, и он не проводил никакой линии разделения, для него не имел значения языковой или национальный контекст.По его справедливому мнению, взгляд на Православие как на традиционную религию России — это препятствие к его распространению среди других народов. Каждый человек должен слышать о Христе — в этом мы оба были уверены, и со временем у нас сложились конкретные формы работы. Так получилось, что у меня стали появляться прихожане-китайцы, а отец Даниил начал проповедовать среди мусульман.

У каждого из нас была своя практика, но мы задавали друг другу вопросы, сравнивали ситуации, в которых нам приходится миссионерствовать. Вообще, из этого опыта я вынес мнение о том, что миссия должна носить универсальный характер, меньше концентрироваться на различиях, потому что многое приложимо и к китайцам, и к мусульманам, и ко всем остальным. Правда, большое значение имеет язык, поэтому миссия все-таки должна принимать во внимание языковые особенности. Те же китайцы сегодня готовы слышать о Православии, при этом число католиков и протестантов в Поднебесной ежегодно увеличивается на 13%. Они хотят, чтобы истину им говорили на их языке, они не обязаны усваивать чуждые им культурные формы, чтобы через них пробираться к Богу. Ведь во многих странах, где христианство стало традиционным, с изнанки оно как бы прошито народными, языческими нитками, то есть хорошо сочетается с местной культурой. Так что специфика тоже имела место, поэтому советоваться друг с другом нам было почти не о чем, и в последние годы, во время телефонных разговоров и личных встреч мы просто обсуждали что-то, сверяли свои взгляды на события современности, в том числе, церковной жизни, и наши мнения чаще всего совпадали.

У нас были общие миссионерские проекты, например, в 2005 году мы вместе ездили в Иркутск, куда я приехал из Китая со своими прихожанами. Эту поездку мы задумали как паломничество для моих китайских прихожан, у которых нет возможности спокойно помолиться в православном храме или съездить в паломничество у себя в стране. Мы такие поездки устраивали периодически — например, были в Благовещенске, затем выбрали Иркутск. Отец Даниил согласился приехать очень быстро, с ним вообще всегда легко было что-то организовать, всегда все получалось хорошо. Из Китая приехало около десяти человек, мы провели в России две недели: служили, молились, посещали разные храмы. Отец Даниил беседовал с ними, проповедовал, совершал Таинства. Одна китаянка в то время была в очень сложной жизненной ситуации, у нее были тяжелые обстоятельства, и она подробно исповедовалась отцу Даниилу (женщина хорошо знала русский язык). Могу сказать, что на этой исповеди она получила очень верное направление жизни.

Во время этой поездки отец Даниил занимался и другими проектами: участвовал в работе с наркозависимыми, также мы проводили совместные лекции в университете. Конечно, мы ждали отца Даниила к нам в Гонконг, он хотел посмотреть, как в Китае организована миссия, что делается, как можно расширить свою деятельность, да и сама страна была для него интересна. Кроме того, мы обсуждали возможность миссионерства среди протестантов Океании: это не требует серьезных вложений и достаточно реально. Он все время собирался приехать, но так и не успел…

Но чаще всего наши совместные проекты касались издательской деятельности. Например, отец Даниил помогал нам подготовить перевод на китайский язык Закона Божьего и «Диалогов» отца Валентина Свенцицкого. Закон Божий, к сожалению, до сих пор не издан, потому что перевод оказался очень сложным, китайский текст не раз менялся в процессе перевода, и эта совместная работа должна была расшириться, если бы не произошедшая трагедия.

Последний раз я видел отца Даниила 3 ноября 2009 года. Я приехал в Москву на очень короткий срок, у меня совсем не было времени. Он просто подвозил меня на машине из одного места в другое, и мы решили, что хотя бы в дороге поговорим. В тот день он, как будто между прочим, рассказал мне, что ему в последнее время много угрожают. И даже посмеялся, полушутя сказав: «А, может, и убьют!». Не могу сказать, что он относился к этому несерьезно, но все это точно было для него где-то на периферии жизни.

М а т у ш к а К и р а.

Я видела отца Даниила в последний раз в мае 2009. Я приехала в Москву в командировку, и у меня образовалось два-три свободных дня. В таких ситуациях я обычно никуда не выбираюсь, остаюсь с родителями, но мы созвонились с отцом Даниилом и решили повидаться. Сели в кафе недалеко от Сретенского монастыря и разговаривали часа полтора, а потом он подвез меня к месту уже другой встречи. Сейчас, вспоминая обо всем, я воспринимаю время, проведенное мной в машине, как некую точку. Тогда отец Даниил сказал мне: «Приезжай летом, я научу тебя миссионерствоватьна улице». Я удивилась: «Как так, выйти и начать миссионерствовать? Это не для всех!», но он убеждал: «Да нет, это может всякий!». Но летом выбраться у меня не получилось.

О гибели батюшки я узнала из Интернета, утром следующего же дня. Пришла на работу, открыла Яндекс, и — первая же новость — убийство священника в Москве. Сначала я даже ничего не поняла, начала читать… И сразу же пришла мысль: это — настоящее мученичество за Христа.

О т е ц Д и о н и с и й.

А я в это время летел в самолете. Мобильный, конечно, был выключен. А когда самолет сел, и я включил телефон, мне тут же позвонила Кира и обо всем рассказала. Возникло очень горькое и тяжелое чувство, что утеряна часть жизни. И теперь каждый раз, когда я приезжаю в Москву, то ощущаю эту пустоту, зияющую дыру. Можно сказать, стало меньше смысла приезжать сюда.

М а т у ш к а К и р а.

Есть люди, для которых Бог, несомненно, находится в центре жизни, но таких немного, для большинства из нас Бог пребывает на периферии. Отец Даниил был из первых, и он такое отношение ко Христу в себе не воспитывал, это просто дар, он был таким с самого начала. Все остальное в жизни он воспринимал как приложение, и поэтому в нем и не было ни елейной приторности, ни жесткого нравоучения, ничего искусственного. Такая вера зажигает окружающих. На какую тему мы ни начинали бы говорить, отец Даниил все сводил к богословию. Любил «ткнуть носом» в житие твоего святого: мол, подумай, как твоя покровительница поступила бы в этом случае? Это было очень интересно, и радостно, что среди молодых священников есть люди, которые живут своим служением, Церковью. Ведь сейчас, к сожалению, и в церковной среде происходит обмирщение.

О т е ц Д и о н и с и й.

Православие для отца Даниила было не мировоззрением или комплексом убеждений. Он был готов говорить о Христе больше, чем о Церкви, если можно это разделять. Он владел четкостью и ясностью формулировок, никогда не пускался ни в какие дипломатические игры. Его прямолинейность, готовность сказать правду, да еще и повторить ее, привлекали людей. Сейчас, обсуждая церковную жизнь, люди часто говорят об этом буднично, рассуждают о Церкви просто как о каком-то социальном институте или общественной организации.

Я считаю, что нам всем не достает серьезного, продуманного внимания к его успешному опыту миссионерства. Если бы этот опыт систематизировали на общецерковном уровне, это могло бы иметь весьма положительный результат.

М а т у ш к а К и р а.

Одна из прихожанок отца Даниила заметила, что при жизни его, конечно, многие знали, многие читали и его книги, но того, что случилось после его смерти, трудно было ожидать. Невозможно оценить, сколько людей услышали о нем, стали читать его труды, а через это — обратились, пришли к Богу!

 

Протоиерей Михаил Щепетков, благочинный Малинского округа Московской епархии, преподаватель Коломенской духовной семинарии

Мы познакомились с отцом Даниилом в конце 1991 года, во время учебы в духовной семинарии.

Главная его особенность была в том, что он был очень начитанным и учился хорошо, без троек, никогда ничего не зубрил, потому что еще до семинарии получил достаточно неплохие знания. Нрав у него был веселый, жизнерадостный, он очень любил беседовать со всеми, спорить, часто вступал в дискуссии с администрацией и преподавателями (особенно с известным профессором А.И. Осиповым), причем, дискуссии очень длительные, прямо во время лекций, за что его даже иногда наказывали. Он отлично знал Устав, очень чтил его и всегда хотел все делать по Уставу. У нас были определенные послабления, которые он требовал исправить: например, когда он читал Канон, то обязательно читал его на шесть тропарей, как по Уставу, хотя велели читать на четыре. Его даже прозвали «ходячий Типикон», и тот, кто чего-то не знал, сразу шел к Сысоеву, который всегда знал все.

Когда нам поставили ректором владыку Филарета, то отец Даниил с группой товарищей первым делом обратились к нему с требованием, чтобы вечерние молитвы читались студентам полностью, без всяких сокращений. Помню, что он был не согласен с разрешением вкушать рыбу Великим постом, и желание некоторых студентов поститься полностью стало учитываться именно с его подачи.

В нарушение всех семинарских правил некоторые из нас, и о. Даниил тоже, Великим постом ходили на службы в Лавру, хотя делать нам это было запрещено. На первой неделе Поста мы должны были молиться в Покровском храме при семинарии, но все равно мы ходили в Лавру, хотя нас отлавливали и наказывали. Нам не нравилось ходить в семинарский храм, где хор пел слишком громко, просто кричал, и где одновременно царили официоз и разгильдяйство: на балконе для хора студенты могли сидеть или даже лежать во время службы, не было там нормальной молитвенной атмосферы. И это было просто удручающим для человека с высоким полетом души, какая была у отца Даниила.

В семинарии мы с ним сдружились, я тогда жил недалеко от Сарова, и он ко мне приезжал в гости. Летом мы часто ходили в лес, в сторону Сергиево-Посадского кладбища, и там читали акафисты, нам это очень нравилось. Бывало, что нам неохота было идти в семинарию, и тогда мы тоже читали акафисты, такая у нас была традиция.

Однажды мы с ним ездили в гости к моей родственнице, которая жила рядом. Она была очень легким человеком, ничего ей особо было не нужно. Мы приезжаем к ней голодные, а у нее в доме из еды ничего нет вообще, даже непонятно, как она питалась. Ну что делать? Пошли собирать грибы. Принесли грибы — хлеба нет, а я вспомнил, что в поселке есть часовня, которую строил еще мой прадед, пошли мы туда, там нашли какие-то сухари, засохшие пряники. Взяли их, вернулись назад, нашли несколько картофелин, соли тоже не было. Вот такой у нас был аскетический обед. А потом мы пошли в часовню служить службу, отыскали Минеи, Октоиха не шли, и по Минеям мы с ним вдвоем отслужили вечерню беспоповским чином. Это и было наше первое с отцом Даниилом совместное служение, хотя и он, и я тогда были просто студентами семинарии.

Ездили мы в Дивеево, которое тогда только открылось, там еще и полов не было, а был полный развал, и мы вдвоем с отцом Даниилом после Литургии пели акафист Серафиму Саровскому; священник служил, а мы пели.

Однажды приезжает он ко мне веселый, довольный, подпрыгивает до потолка (у него вообще была такая привычка — подпрыгивать при ходьбе), говорит, что его духовник благословил в священники. Начал он подыскивать себе матушку, но не смог найти себе невесту ни на регентском, ни на иконописном отделениях.Как-то раз встретил я его рядом с девицей Юлией, и, что интересно, они поженились в тот же день, когда меня рукоположили в диаконы, 22 января 1995 года. Поженились они тихо, в очень скромной атмосфере, потому что ее родители были против этого брака. Хитрый отец Даниил, чтобы не покупать костюм, женился в подряснике (кстати, я его вообще никогда не видел в костюме, он его не носил), а матушка сшила себе платье сама. Началась у них очень своеобразная семейная жизнь, потому что они везде прятались от ее родителей, он был мужем, а прятался, как любовник, и так продолжалось до тех пор, пока отец Юлии его не признал. Дьяконом о. Даниил был долго, и жили они бедно, да и я с женой жил тогда бедно, мы с отцом Даниилом даже как-то выясняли, кто из нас беднее живет.

Конечно, бывали друг у друга в гостях, он приезжал вместе с женой, детьми, мы ходили в лес, за грибами, к источнику ездили. Но когда его рукоположили в священники, то времени для общения оставалось гораздо меньше, мы встречались реже.

На мой взгляд, отец Даниил изменился в последний год жизни, он буквально стал другим человеком. Видимо, какие-то неприятности, связанные с его борьбой с ересями, с исламом, или с борьбой за строительство храма, конечно, сделали свое дело. Видна была внутренняя усталость, ведь он слишком много ездил, слишком много боролся, работал, книги писал. Мне его писания нравились, слог у него был хороший. Мы с ним в семинарии увлекались экзегетикой, любили читать святых отцов, толкования, но все это иное, нежели догматика. Если и были в его текстах ошибки, то, в основном, связанные с историей. Я как раз занимался историей и мог указать ему на какие-нибудь неточности. Да, иногда он несколько увлекался, и приходилось его «подтягивать», в частности, у него была излишняя склонность к мистике в истории. Конечно, история построена на Промысле Божием, но он полностью переносил Библию на историю, как кальку: например, связь между нравственным состоянием древнего израильского народа, отношение к нему Бога или его к Богу он полностью переносил на другой народ, русский, американский, любой. С этим можно было, конечно, поспорить.

Последний раз мы виделись 26 октября 2009 года, в день памяти иконы Божией Матери Иверской, он приехал ко мне поздно вечером, и мы сидели часов до четырех утра, разговаривали, о чем-то спорили. Он был очень уставший, и радовался, что у меня дома тихо и можно спокойно посидеть в тишине. Он говорил, что хочет создать объединение или общество уранополитов, мечтал, чтобы все священники России начали заниматься миссионерской деятельностью. Конечно, я и раньше знал от него, что ему неоднократно угрожали смертью, что ему писали на Интернет-почту, звонили, и это были не шутки, потому что по шариату человек, который отвратил кого-то от ислама и обратил в другую веру, подлежит смертной казни. В тот вечер он мне прямо сказал, что его убьют, но хочет, чтобы его убили на Пасху, в следующем году. А я ему говорю: «Да на Пасху-то еще надо заслужить, на Пасху самых лучших убивают…» Мы с ним, конечно, посмеялись, и все-таки его слова я не воспринял серьезно.

Вспоминаю Евангелие, эпизод, когда Христос говорил ученикам, что Он будет отдан язычникам и его распнут в Иерусалиме. Ученики не могли это воспринять всерьез, и всегда такие предсказания вспоминаются и воспринимаются уже после событий. Конечно, я тоже осознал то, что он мне говорил, только потом, когда его убили. И это было очень горько и обидно, потому что человек мог еще много сделать и для Церкви, и для своей семьи. Это был удар «под дых», удар по всей православной России, потому что отец Даниил был, в общем-то, самым активным человеком и священником, и вдруг Господь все-таки забрал его Себе…

Я постоянно чувствую, что мы недостаточно общались, что столько времени тратилось на всякие пустяки, вместо того, чтобы заниматься делом. Надо ценить общение, потому что человеческая личность вырастает в общении с другими личностями. И мне горько, что так много часов и дней было потрачено на глупости, а не на общение с ним, с отцом Даниилом. Чувство недоговоренности осталось, шел диалог, и этот диалог прервался на середине.

К сожалению, вместе мы служили всего один раз, всенощную под Успение Божией Матери в 2005 году (не считая нашей службы в часовне во времена студенчества, да еще можно еще посчитать за совместное служение службу крещения моего сына Тихона, в 2001 году). У отца Даниила был отпуск, и он приехал ко мне в храм. Конечно, он служил благоговейно и внимательно, этого не отнять. Мог немного чему-то улыбнуться, как все люди, но никаких особых отвлечений я не видел. Это, конечно, должно быть правилом для всех священников, потому что алтарь — это место, где никаких развлечений быть не может. Одним словом, служил он, как и должен служить священник.

Алексей Трунин, диакон храма Всех скорбящих Радосте на Ордынке

Мы с отцом Даниилом вместе учились в Духовной семинарии, поступили в 1991 году. Москвичей было очень мало, поступали в основном ребята из области, с Западной Украины, а мы, москвичи, выглядели инопланетянами, поэтому круг общения у нас был довольно узкий. Даниил был, конечно, человек неординарный, и мне с ним всегда было интересно, я его слушал с удовольствием, а он радовался, что его слушают. Его волновала только церковная тема, и это всегда было живое любопытство, живое знание. Например, читает он Златоуста, и для него все, что там написано, сразу становится его жизнью, он сразу же бежит к кому-то, пересказывает то, что прочитал, обсуждает. Конечно, многим это казалось чудачеством, и кто-то отмахивался от него, но он был абсолютно незлой человек, он никогда не обижался, а спокойно отходил. Да, ему не хватало собеседника, но мы были и так перегружены богословием, и еще говорить о нем в свободное время? Богословие, так или иначе, проецируется на твою личную жизнь, и если ты его изучаешь, если ты учишься богословию, то ты должен просто стараться выглядеть и вести себя соответственно, вот и все. Ну а иначе надо быть совершеннейшим фанатиком, каким и был о. Даниил.

Мы учились в параллельных классах, но пели в одном смешанном хоре, в котором он был уставщиком. Он ходил и в иконописный кружок, он всегда ходил на любое живое дело, был очень активен. У нас был кружок знаменного пения, вечером мы собирались и пытались петь по крюкам, Данила и туда ходил. Его юношеский максимализм, его горячая личность, его действительно большие богословские познания — все это делало его непримиримым борцом со всяким равнодушием, консерватизмом, в чем-либо проявляющейся атмосферой синодальной эпохи. Он хотел, чтобы в церкви все было живое, активное, он был полностью человеком времени — начала 90-х, просто весь фейерверк. Я всегда удивлялся, как он умудрялся лавировать, все-таки семинария есть семинария, это система, которая требует соответствия каким-то рамкам, а Данила не вписывался ни в какие рамки.

Преподаватели по-разному на это смотрели, но, конечно, он был знатоком предметов, и многие вещи он наверняка знал не хуже преподавателя. Ему не хватало выдержки, и я думал, что годам к пятидесяти, когда он установится как личность, настанет золотая середина, его горячность уйдет в прошлое, а к знаниям прибавится еще и опыт.

С ним было хорошо общаться именно в том мире, в каком он существовал. Да, у него не было никаких интересов, кроме церкви, кроме Господа, но он был человеком со своими страстями, с трудностями, с проблемами — этого было много, как у всякой яркой личности. Безусловно, в нем была глубокая убежденность, что он делает правое дело, он владел глубокими знаниями, но формы, в которые он облекал свою проповедь, привлекали далеко не всех. Конечно, он иногда «перегибал палку». Другое дело, что у нас все остальные ее «недогибают», просто ничего не делают. Много у него было мальчишеского, но теперь, когда прошло время, я думаю, что когда Господь сказал «Будьте как дети», может быть, это и имелось в виду. У отца Даниила был такой подход: если христианство не горячее, если немедленно не оставить все — и за Христом, то все не считается.

Конечно, так и должно быть, но люди разные, не все так могут, не всем Бог дал такой талант, были мученики, а были аскеты-пустынники, кто-то — мгновенно, а кто-то — долго… И я свидетельствую, что он всегда мечтал быть убитым в храме, это было для него лейтмотивом. Ему говорили: «Данила, ну все, успокойся», — а видите, как получилось. Сколько времени прошло со студенческой поры, а некий внутренний стержень он держал постоянно, огонь его не угас за эти двадцать лет. Мы все искушались, глядя на него, мол, пора взрослеть, Данила, но совершенно неизвестно, что будет с нами, а Данила-то свой подвиг совершил. Непримиримая борьба с неверием, со всем прочим подобным — это была его тема, и вне этой темы его ничто не интересовало, а интересовал его только Бог, пришедший в Силе. У него не было зашоренности, какая бывает у воинствующих, за счет своего внутреннего огня он очень точно чувствовал временное внутри Церкви. Он не имитировал любовь к Святой Руси, ему искренне нравилось все, что там было, и древность была ему абсолютно созвучна. Поэтому, когда мы пели в семинарии Пасхальный канон (а он поется обиходным распевом на мотив «Барыни-сударыни»), он возмущался, считал, что так петь нельзя. А мы ему отвечали, что может быть, это «Барыня» списана с Пасхального канона, но он все равно говорил, что это неважно, все равно нельзя так петь.

Каких-то увлечений, которые разбивали бы цельность его натуры, у него не было. Все было ясно и понятно, и личные трудности, включая его личные страсти, тоже были включены в его образ. Конечно, он проделал над собой некую работу, прошел путь, потому что та форма, в которую он облекал свое семинарское житье, для нормальной жизни была нереальна. У него под кителем был мешок, а в мешке лежало Евангелие. Я спрашиваю его: «Зачем ты всюду носишь Евангелие, ведь ты не едешь никуда, ты в семинарии, положи на тумбочку в спальне», а он: «Нет! Евангелие должно быть всегда на груди».

У него были действительно огромные знания, и откуда — понять было нельзя, потому что тогда литературы почти не было, только начали делать репринты. Любовь его к каноническим правилам не была сухой и схоластичной, он искренне спрашивал: «Как же вы не понимаете?» Он сам зажигался, он сам не был заштампован.

Я не могу точно сказать, как он учился — хорошо или плохо. Любознательных студентов преподаватели любят, но он был не просто любознателен, он все время вступал в полемику. Лет за десять до того, как мы поступили, такого человека, как он, просто не приняли бы в семинарию, или выгнали сразу же: он вообще не вписывался никуда. В третьем классе мы начинаем говорить проповеди, за вечерней молитвой. Помню его первую проповедь: о. Даниил разгорячился чрезвычайно, конечно, говорит не по бумажке (хотя первоначально заставляли эту проповедь писать и сдавать на проверку). А тема была «Симеон Новый Богослов», краткая выжимка из его освежающего для того времени взгляда, что Бог постижим в реальной жизни. И помню, как о. Даниил стоял на амвоне и кричал: «И поэтому не говори никто, что Бог непостижим в жизни, Он очень даже постижим!». Начальство его даже похвалило, хотя уже эта первая его проповедь не вписывалась в общую канву, даже по накалу интонации. Не церковная она была у него…

Я знаю, что старшее поколение верующих не понимало манеру поведения о. Даниила. На его отпевании мы с о. Игорем Фоминым сказали друг другу, что многие считали его чудаком, а Бог принял его, и это для нас было откровением.

Протоиерей Игорь Фомин, клирик Казанского собора на Красной площади

Мы с о. Даниилом вместе учились в семинарии, и это был первый набор, когда для поступления не требовалось пройти армейскую службу. Но я в армии отслужил, а он пришел сразу после школы. Он сильно выделялся из толпы своим юношеским задором, живостью, в шумных моментах семинарской жизни был на передовой. Конечно, в этих «шумных» моментах ничего плохого не было, чаще всего — просто живое обсуждение каких-то тем. Он был очень общительным и одновременно — очень собранным и целеустремленным, прекрасно учился, но помимо учебы, у него были свои изыскания и исследования. Он очень внимательно относился к Священному Писанию, всегда обсуждал его, всегда задавал вопросы, причем, эти вопросы были такие, что поражали тебя до глубины души: ты мог хорошо знать этот момент из Писания, много раз его читать, но когда отец Даниил задавал свой вопрос, все высвечивалось по-другому.

Он говорил как бы немного вызывающе и с некоторой ехидцей, но это не была обидная ехидность, она была совершенно нормальной. Иногда он ставил вопрос совершенно жестко, ребром, но все равно по-доброму, потому что человек он был литургический и, благодаря общению с ним, я пришел к мысли о частом причащении и придерживаюсь этого взгляда и по сей день. В семинарии вопрос о частом причащении был поднят именно им, и это сослужило хорошую службу и мне лично, и нашему общению.

Мы с ним общались и после семинарии, он приглашал меня домой, мы встречались в храмах, просто по-дружески где-то пересекались, говорили о многом, хотя это было не очень часто. Он был очень интеллектуальный человек, образованный, умный, начитанный, прекрасно владеющий языком. Он никогда не забывал о канонических нормах, спорить с ним было почти невозможно, хотя он и пытался вызвать человека на спор.

Он был разносторонним человеком, но, конечно, выстраивал свою жизнь вокруг Христа. Мы очень часто выстраиваем Христа вокруг своей жизни, а у него Христос был центром, и от Него он уже выстраивал все. Рассматривая бытовые ситуации — поездку в метро, чаепитие, застолье, он все равно отталкивался от Христа. Мы затрагивали разнообразные темы, но глубоких богословских бесед все-таки не вели, мы могли говорить о машинах или о чем-то подобном. В последнее время нас волновала постройка наших храмов — об этом мы говорили очень много, он уже был настоятелем строящегося храма, а я только получил указ о настоятельстве тоже в строящемся храме. И в основном мы говорили об общении с чиновниками, о выбивании земли, приобретении стройматериалов и т.п. Спектр его внимания был очень разнообразным, и, так как он был человек очень эмоциональный, то мог с большим интересом говорить на любую тему.

Помню, однажды я не смог приехать к о. Даниилу на именины, приехал уже после Крещения, все-таки хотел его поздравить. Традиционно елка у нас убирается после майских праздников, поэтому она у них стояла до сих пор. И он рассказал, как она, находясь в воде и песке, проросла, потому что они покропили ее святой водой, и елка дала побеги. Такой, в общем-то, малозначащий факт, но и об этом он говорил с восторгом, вот эти вещи были очень интересны. Жил батюшка довольно скромно, у них была небольшая квартира, но там всегда было радостно, он мог из всего сделать праздник, хоть из философской беседы. В квартире у них висело два зеркала, друг напротив друга, я думаю, матушка так повесила, чтобы готовиться к выходу на улицу. И о. Даниил мне говорит: «Смотри, вечность». Действительно, зеркало в зеркале отражается, и получается бесконечность. Человек видел во всем сходство с Божиим миром, достаточно почитать его книги, чтобы понять, чем он жил и дышал. Может быть, у него были какие-то ошибки, но не ошибается тот, кто ничего не делает. А он искал, находил, показывал, рассказывал, в общем, он был очень интересным человеком.

Однажды он показывал фотографии, которые сделал на Святой Земле, и это его паломничество тоже было занимательным. Когда через несколько лет и я очутился на Святой Земле, то, оказываясь в тех же местах, всегда вспоминал, что рассказывал о. Даниил. Он был человек неравнодушный, очень радостный, его интересовало абсолютно все вокруг, и он живо во все «вклинивался». Такое возможно только тому человеку, которого переполняет радость. Он всегда смеялся, всегда улыбался.

Приблизительно за полгода до его смерти я приехал к нему на вечер, который они устраивали у себя в храме, отец Виталий рассказывал про Индию, а потом было живое обсуждение. Отец Даниил подчеркивал какие-то особенности индийских христиан, и обязательно не забывал пошутить, оживить общение, это вообще было его свойством и залогом его миссионерского успеха — человеческая радость.

Он непосредственно воспринимал Христа, это правда. Мы очень часто воспринимаем Христа через платочки на голове, через внешние слезы, а ведь слезы, покаяние — это сокровенные, внутренние вещи, а общественное, публичное для христианина — как раз то, что было у отца Даниила — радость, ведь человек создан для сорадования с Богом.

Тему миссионерства мы с ним не обсуждали, хотя он был, конечно, одержим этим. Его проекты поражали своим размахом — например, он мечтал поставить на каждом рынке часовню и служить там на языке, на каком говорило большинство торговцев — на азербайджанском. С таким проектом мог справиться только он, и не думаю, что сейчас кто-то, кроме него, сможет осуществить подобное. Мы с ним говорили и о школе повышения квалификации священнослужителей, жаль, что мы в наших рассуждениях не пошли глубоко и далеко. Мы даже начали вместе что-то писать, составлять программу, концепцию таких курсов, где священники могли бы повысить свои знания, потому что знания со временем уходят, а у каждого есть какие-то особенности в служении, для одного важны исторические моменты, для другого — догматические вещи. Отец Даниил беспокоился об этом, и меня это тоже интересовало, было мне созвучно. Конечно, многогранность его деятельности поражала, причем, казалось, что он всегда доведет до какого-то логического конца все, за что брался. Но, к сожалению, вышло по-другому, не все задуманное он успел воплотить. Слава Богу, на эту тему опять заговорили, но начало положил отец Даниил, он даже обсуждал этот вопрос со священноначалием.

Мы говорили с ним и о строительстве миссионерского Центра, который он хотел построить. Он молодым закончил свою жизнь, а молодому человеку всегда свойственны мечты, причем, мечты о большем, чем возможно сделать. Строительство такого Центра могло стать, конечно, бомбой, это был бы мощный Центр, и о. Даниил сделал бы это. В первую очередь, благодаря своей вере, которая могла бы и горы двигать, и чиновников двигать. Он был глубоко верующий человек.

Он постоянно ходил в рясе, и однажды сказал мне: «Ты знаешь, я понял, что надо всегда ходить в рясе. У меня был случай: я шел по улице в подряснике, и ко мне подошла женщина и попросила благословения на самоубийство». Естественно, он начал разговаривать с ней, и, в конце концов, она отказалась от этих мыслей, стала ходить в храм и так далее. И о. Даниил говорит: «А подошла бы она ко мне, если бы я был без рясы?» Даже в этом он видел служение ближнему — в том, что постоянно ходил в рясе. То есть он ждал человека, он был настоящий апостол, настоящий рыбак, ловец душ человеческих, который дает возможность каждому человеку зацепиться за него.

С момента окончания семинарии и до последних своих дней отец Даниил оставался прежним, тот духовный задел, который он получил в своей семье, был очень глубоким. Конечно, он взрослел, но душой всегда оставался тем же, такое же большое сердце, вмещающее всех. Он рассказывал, как в далеком детстве он очень сильно болел и умирал, но потом Господь помиловал его и он остался жив. Он говорил: «Значит, Господь меня для чего-то сохранил до времени». И теперь мы знаем, для чего: чтобы вспыхнуть, как звезда на небосклоне. Пройдет время, и мы оценим полностью его труды и порывы, хотя он очень мало прожил на этой земле.

Его смерть повлияла на меня в положительную сторону. Я могу сказать, что Христос жив, и те, кто самоотверженно служит на ниве Божией, находятся точно в том же положении, как и в первые века христианства, как и в первой половине ХХ столетия в России, т.е. действительно страдают за Христа, причем, мы видим подлинные физические страдания. Да, Господь жив, и стояние в вере о. Даниила является для всех нас примером, темные силы, естественно, не терпят такого. Я, конечно, не хочу его идеализировать, не хочу говорить о том, что он был святой, праведный или что-то в этом роде, это решит общецерковный разум. Я говорю о том, что человек вполне реально может жить со Христом, жить во Христе и посвятить себя Христу, причем, даже в таком трудном служении, которое выбрал себе отец Даниил — среди иноверцев в православной стране.

Протоиерей Илья Провада, клирик храма Рождества Иоанна Предтечи в Ивановском

Впервые я увидел отца Даниила в коридорах Московской духовной семинарии. Многие абитуриенты в нашем потоке были уже с высшим образованием, с определенным жизненным опытом, и, безусловно, гораздо лучше сдавали вступительные экзамены. Будущего отца Даниила не заметить среди них было невозможно, он отличался от всех необыкновенной активностью. Я очень часто видел, как он, еще мальчишка, обязательно с кем-то спорил на богословские темы, самозабвенно отстаивая свои взгляды. Причем, многим его сверстникам эти темы были еще совсем непонятны — например, спор мог идти о некоторых нюансах Вселенских соборов.

Вскоре мы стали друзьями. С ним невозможно было не сойтись: он был абсолютно открытым, живым человеком. С ним можно было подружиться сразу — взять, и подружиться. Оба мы из священнических семей, только он — из Москвы, а я жил в Сергиевом Посаде. Как-то я пригласил его в гости, и с тех пор мы стали общаться тесно, на занятиях сидели за одной партой.

Как и в каждом учебном заведении, у нас были уроки, требующие внимания, а были и такие, на которых можно было отвлечься. На этих уроках Даниил переводил церковные песнопения на знаменный распев, который он очень любил и рьяно выступал за его использование. Он брал в библиотеке ноты и составлял чинопоследование знаменного распева для разных треб, намереваясь потом использовать знаменное пение в своем будущем приходе. В храме апостола Фомы на Кантемировской он и применил свои заготовки.

На вечерние молитвы мы собирались в храме Иоанна Лествичника в семинарском корпусе. Хором управлял наш однокурсник, человек с хорошим музыкальным образованием. Он выбирал гармонические произведения — витиеватые, с многоголосьем. Однажды после того, как регент вышел с молитвы, к нему подбежал Даниил и дал по голове Типиконом. Тот возмутился: «Данила, да ты что?», а Даниил в ответ показал статью о козлогласовании. Когда пели гармонический распев, он иногда даже пускался в пляс — танцевал вальс, чтобы показать, что эта музыка не для молитвы.

Даниил был максималистом во всем. Как-то мы разрабатывали маршрут похода на велосипедах по линии Маннергейма — по Карелии, Финляндии. Даниил возражал: «Зачем нам линия Маннергейма? Сейчас надо свою линию Маннергейма создавать, уехать куда-нибудь в глушь и основать монастырь!». Он мечтал о монашестве, но по своему темпераменту, эмоциональности был человеком не для монашеской жизни. Из нашего потока я женился самый первый, и он приходил ко мне домой почувствовать семейное тепло, погреться душой. Духовник благословил его на женитьбу, и буквально на следующий день после этого благословения мой друг начал влюбляться в девушек из регентского класса. Мы пели в смешанном хоре, и они все время были у нас перед глазами — на службе, на репетициях, спевках. Влюблялся Даниил в первую, которую видел, и влюблялся с головой. Он сразу же приглашал ее погулять, пойти в кино, и немедленно просил выйти за него замуж. Девушку его порыв пугал: «Даниил, я тебя, конечно, люблю, но не настолько, чтобы сразу замуж…». Он же всегда свою поспешность аргументировал так: «А надо месяц встречаться? Год? Все равно все эти встречи ради одного — чтобы жениться. Надо сразу расставлять точки над i». Он был человек прямолинейный, и история повторялась. После очередного отказа он приходил ко мне в депрессии, и мы с супругой его утешали. На девушке из регентского класса ему жениться не удалось.

Когда прошло время, и я размышлял об его отношении к женитьбе, то понял, что у него был удивительный, редкий талант — любить каждого человека. Если ты христианин, то действительно можешь любую девушку полюбить, жениться — и любить ее всю жизнь. У Даниила было именно такое восприятие.

Я наблюдаю за своими младшими детьми: если вступить с ними в игру, они никогда первыми ее не прекратят, будут к тебе вновь и вновь подбегать, вновь заигрывать, им будет весело. У отца Даниила была именно душа ребенка, он вплоть до смерти был веселым, пылким и открытым человеком, и некоторых это настораживало. Когда отец Даниил уже стал священником, публиковал книги, читал лекции, претендовал на то, чтобы быть богословом, многие люди, имеющие в богословии свой статус, скептически улыбались, слыша его имя. Но можно прожить жизнь ученого-богослова, не сделать никаких богословских ошибок — ни в словах, ни в научных трудах, и при этом прожить серую однообразную жизнь. Отец Даниил всегда был ярким человеком, он говорил и писал слова, с которыми можно было поспорить, но он этим горел. Если он увлекался чем-то, то с головой, целиком. Он начал изучать креационизм, когда был еще дьяконом, и вот он уже создал вокруг себя кружок по этой теме, начал писать статьи. Затем отец Даниил начинает заниматься деятельностью сект, и сразу же уходит с головой и в эту тему. Так было всегда: если он что-то прочел, изучил, воспринял, он просто не мог в себе это хранить — ему надо было поделиться своими знаниями с людьми.

Отец Даниил был проповедником, он был человеком Церкви. Его не интересовало накопление денег, он не мечтал купить новую машину или сделать в квартире дорогой ремонт. Его интересовала только жизнь Церкви. Служил он самозабвенно. Как-то мы сидели с ним вдвоем, разговаривали, и он сказал так искренно: «Ты знаешь, я хочу не просто спастись. Я хочу быть святым».

Осознание смерти отца Даниила произошло не сразу, может быть, спустя несколько недель. Сердце защемило — ушел друг, пылкий, подлинный человек… Но сама его смерть стала свидетельством того, что он угодил Господу.

Иерей Алексей Лымарев, клирик храма святителя Николая в Толмачах

Мое знакомство с отцом Даниилом произошло во время его разговора с нашим инспектором. Даниил сидел на вахте и читал какую-то книгу, которая с трудом могла быть освоена кем-либо из нас. Вероятно, это был некий философ, потому что философию, и античную, и средневековую, он знал прекрасно и любил погружаться в нее «с головой». Инспектор стал журить Даниила за то, что тот причащается за каждым богослужением. Даниил действительно старался причащаться каждый воскресный день и говорил, что этого требует святоотеческая традиция, поскольку богослужение совершается для того, чтобы люди причащались, а не присутствовали за Литургией как сторонние богомольцы. Тут же завязался нешуточный богословский диспут тогда еще совершенно «зеленого» студента 1-го класса с уже маститым священником, монахом, игуменом, инспектором семинарии. Но Даниил отвечал ему на равных, причем отвечал не от собственного благочестия, а именно так, как исторически было принято отвечать на подлинных богословских собраниях, где решались сложнейшие вопросы о сущности природы Сына Божия, о синергии, вопросы тринитарные и многие другие. На основании канонических правил, изречений святых отцов, текстов богослужений и священнических молитв, которые для нас вообще тогда были неизвестны, Даниил с легкостью доказал, что человек должен причащаться на каждом богослужении. Тогда инспектор сказал, что это не традиционно, это не принято, что перед причастием необходимо поститься и совершать правило, на что Даниил совершенно спокойно ответил: «Я все правила совершаю». Инспектор не мог в это поверить, поскольку он не знал внутреннюю сторону жизни Даниила, который ежедневно келейно прочитывал богослужебное последование, успевая прекрасно сдавать зачеты и экзамены по нашим семинарским предметам. До этого дня я знал Даниила только внешне, несмотря на то, что он учился со мной в одном классе. Мне все время хотелось с ним познакомиться, поскольку он был из числа студентов особых, увлекающихся, словно составляющих некий кружок. В круг таких студентов входил Алексей Трунин, который писал иконы в древнерусской манере, причем сам растирал краски и левкасил доски. Даниил сам не писал, но понимал искусство глубинно, поскольку его мама — художник. Когда его родители пришли к вере, она научилась писать иконы, написала венчальные иконы и о. Даниилу. К этим же студентам относился Костя Степанов, который вырезал настолько тонкие миниатюры, что иному художнику невозможно кистью повторить то, что он творил резцом. Рядом с ними был и Андрей Бойцов, который сейчас служит в Италии. Интересно, что Андрей с легкостью освоил несколько языков, пока нес послушание дежурным вахтером. Буквально за полтора года он изучил латинский и итальянский языки и приступил к изучению еще одного. Вот такая интересная группа людей разносторонних, отдающих свою жизнь интересам Церкви и богословской науки, сложилась около Даниила. И мне очень хотелось познакомиться с этими людьми, и познакомиться не просто формально, а войти в их круг, поскольку они были для меня примером в церковной жизни.

У Даниила была изумительная работоспособность. Как-то он сказал, что нет ничего сложного в том, чтобы за день прочесть две-три книги. Я удивился, как это можно — две- три книги за день? Для него же это было просто и естественно. Он читал настолько быстро, что.кроме чтения художественной и богословской литературы, успевал прочитывать и богослужебное последование в те дни, когда мы не присутствовали в храме. Это не значит, что он не всегда ходил на службу; когда это было возможно, Даниил посещал храм вместе со всеми: он пел в хоре по воскресным и праздничным дням, или в «десятке», когда нес послушание чредного певчего на клиросе. Но кроме этого, он ежедневно вечером совершал вечерню и утреню, причем по Уставу, так, как это положено, с библейскими песнями. Для нас это все было откровением, поскольку в храмах нигде не исполняются библейские песни, за исключением дней Великого Поста. Нашим братьям, которые, в отличие от Даниила, входили в Церковь, не имея такого богослужебного опыта, требовалось, наверное, несколько месяцев, чтобы освоить науку петь до пометы «на 14» или до пометы «на 6». Эта уникальная память, эта способность быстро читать и усваивать давала Даниилу возможность свободно чувствовать себя в богословии, любить и знать его.

Мы все любили богословие, но редко кто мог похвастаться тем, что знал учение святых отцов. А Даниил знал. Именно поэтому его любили многие студенты, и по этой же причине у него возникала масса трудностей с преподавателями. Естественно, когда студент превосходит педагога в своих знаниях, это не может не вызывать определенного рода недоумения. Для Даниила лекции превращались в некое творческое осознание, в творческую переработку того, что он прочитывал. Иногда, если что-то из слов лектора «резало» его слух, он отрывался от книги, смотрел сквозь очки на педагога, тянул руку и тут же начинал отстаивать точку зрения, которую считал святоотеческой, зачастую приводя преподавателя в замешательство.

Отношение педагогов к о. Даниилу было не однозначным: они видели в нем талантливого молодого человека, но понять его до конца не могли. С одной стороны, он знал жизнь Православной Церкви советского времени, поскольку его отец в те годы принял священный сан, и атмосфера в Церкви того периода — это традиция, в которой он был воспитан. А отличалась она известной терпимостью и даже неким либерализмом. И, тем не менее, он мог смотреть на церковную жизнь иначе, с позиций ревнителя чистоты веры, некоего ригориста. Безо всяких оснований Даниила обвиняли в католичестве, так как он четко стоял на так называемой юридической позиции искупления, считая, что это позиция святителя Григория Богослова и отцов Каппадокийцев. И при этом его называли диссидентом и неообновленцем, т. к. он старался вернуться к жизни первохристианской общины, очень часто воспринимали и как выскочку, самоучку, начетчика.

Лекции Даниил посещал потому, что это было единственное время, которое он мог посвятить чтению книг. Дело в том, что семинарский быт складывался очень интересно: на лекциях обязательно должны были присутствовать все, и сидеть настолько тихо, чтобы было слышно, как муха летит. В другое же время, помимо лекций, учиться было практически невозможно, поскольку семинария жила братством любви, ревности по Богу, общими интересами и юношеским задором. Поэтому-то о. Даниил очень любил лекции, потому что только на них можно было предаться размышлениям и чтению книг. Это было самое начало 90-х годов, тогда только-только стали выпускать духовную литературу. Библия еще была редкостью, хотя уже иногда появлялась в продаже. Но собрание нашей академической библиотеки ни с чем не сравнить — оно было просто уникально: в нем хранились редкие книги, начиная с 16-17 веков, там было множество литературы и на иностранных языках. И конечно, всем этим сокровищем постарался воспользоваться студент Даниил Сысоев. Я как-то спросил его, почему он не слушает лекции, и он совершенно искренне и со смирением ответил: «Все, что нам здесь преподают, я уже знаю». Дело в том, что когда его родители пришли к вере, христиане жили одним братством, и, несмотря на то, что времена были советские, книги, сохраненные в годы лихолетий, читались и выучивались почти наизусть (к сожалению, сейчас, при изобилии литературы, уже нет такого трепетного отношения к книге). Более того, в конце 80-х годов, когда готовилось празднование 1000-летия Крещения Руси, и наметилось некоторое потепление в отношении Церкви, некоторые академические преподаватели выступали с лекциями в Москве. Даниил уже тогда ходил слушать А. И. Осипова и других известных богословов. Он лично их знал, лично уже освоил тот материал, с которым мы только-только знакомились. Потому слушать лекции ему было неинтересно, а интересно было постигать новое.

Практически все свободное время он занимался переводом «крюков» и «топоров», т.е., древнерусского способа записи музыки, на итальянскую нотацию. Он считал, что подлинное пение, подлинный настрой, которые были в богослужении в прошлые времена, в 14-16 столетиях, сейчас утрачены. И в своем храме, много лет спустя, уже став настоятелем, хор он составил народный, люди там пели, как правило, в одну ноту, без всякого многоголосья. Возникает удивительное чувство, когда поет весь храм, поет пусть нестройно, пусть нет той красоты партесного пения, той гармонии, к которой привык современный человек. Но в таком пении есть гармония человеческих душ. И к этой гармонии он стремился всегда, несмотря на свою внешнюю резкость, поскольку она была только внешней. А внутренне он горел правдой, горел жизнью, горел любовью. Этим переводом нотных записей он заражал и многих других, даже тех, кто вообще не имел музыкального образования. Однако Даниил умел увлечь, такое свойство — что-то любить и передавать любовь другим — сохранилось в нем, наверное, до последнего его дня. Он мог остановить меня в коридоре и сказать: «Послушай… Послушай, как красиво звучит стихира Пасхи!». Давал тон, и начинал распевать мелодику на византийский мотив. Мне, правда, иногда казалось, что он не «строит», но дело было не в этом, важно было именно то, что человек может забыть про все и увидеть красоту, казалось бы, в невидимом.

Даниил очень любил людей и не выносил одиночества. Ему постоянно нужен был друг, товарищ. Один студент, желая погрузиться в богословскую науку, на двери своей кельи написал: «Друзья — похитители времени». А Даниил был совершенно другим человеком, он успевал все. И его живая натура, и его любвеобильная душа требовали себе друзей, он не мог ограничиться одним или двумя друзьями, он был открыт всем и каждому. Несмотря на то, что у нас могли быть совершенно разные взгляды на ту или иную проблему, и он мог с церковной точки зрения осудить мое мнение или мнение любого другого человека, это не означало, что он не любил его. Он искренне любил всех и каждого. Но его взрывной, открытый, и, как иногда, казалось, резкий характер не сразу давал найти с ним контакт, бывало и наоборот, что человек даже несколько отдалялся от него. Но те, кто знал Даниила изнутри, могли сказать, что у него была настоящая любовь к человеку, который, например, чего-то не понимает, а потому страдает и, значит, требует заботы. Прежде всего, богословской заботы. Он очень хотел донести до ближнего то великое сокровище, которое он постиг сам, и искренне удивлялся, как это можно не понимать, как это можно не знать, ведь это так красиво! Я вспоминаю наши семинарские годы и вспоминаю состояние души Даниила, души творческой, ревностной, живо все воспринимающей, и, в то же время — очень нежной и ранимой. И если с ним происходили, как это обычно бывает в юные годы, какие-нибудь «маленькие трагедии», вырывающие его из привычной и накатанной колеи, он скорбел и плакал, плакал так, как порой плачет ребенок. Тогда он открывал Канон к Пресвятой Богородице,ходил кругами по Лавре и читал его. И кто мог, кто знал его — присоединялся и вместе с ним молился.

В семинарии он проходил послушание уставщика. Хотя тут ему особенно не везло, поскольку его любовь к истовому исполнению богослужения требовала постоянно двоить и троить тропари, чего не позволял наш церковный студенческий быт. Студенческие богослужения связаны с процессом обучения, с постоянным режимом. А богослужения, где тропари и стихиры повторялись дважды или трижды, длились невероятно долго, поэтому Даниила через некоторое время постарались сместить с этой должности, и на нее поставили человека более лояльного. Даниил очень любил богословие не только как православную философию. Он любил любое проявление православия в жизни, точнее — любил саму жизнь с Богом, и любой момент ее был для него дорог. Он жил одновременно и в нашем мире, и, в то же время, он жил с Богом, который наполнял всю его жизнь, независимо от того, учился ли он, служил или общался с человеком. Однажды я заметил, что он не ходит на завтраки. Я замучил его расспросами, и оказалось, что по средам и пятницам он не принимает пищу до 9-го часа, как говорит Типикон, т. е. до 15-ти часов дня — до нашего студенческого обеда. И так было на протяжении всей студенческой жизни.

До недавнего времени многие в богословском мире не воспринимали его как серьезного богослова, но это мнение опровергают, в частности, события, связанные с восстановлением единства Русской Православной Церкви и Русской Православной Церкви за рубежом. Московская Патриархия призвала о. Даниила в качестве консультанта, чтобы выяснить, как в исторической перспективе совершались подобные объединения. Для меня, имеющего высшее богословское образование, здесь было много вопросов, однако о. Даниил буквально за пять минут рассказал мне, как обстояло дело с подобными проблемами в истории и какие возможные пути их решения он видит сегодня. Причем для этого ему не требовалось заглядывать в справочники, он извлекал информацию из своего сознания, извлекал эти глубочайшие знания, полученные в семинарии, с такой скоростью, с какой подчас их невозможно достать из глубин Интернета.

Закончив семинарию, он, безусловно, хотел остаться в Академии, но ему не позволили, т. к. отец Даниил был уже семейным человеком и принял священный сан, а в то время священнослужителей не хватало катастрофически. Поэтому он был отправлен на приходское служение, так что Академию он заканчивал уже заочно. Мне вспоминается самое начало его будущей семейной жизни: когда он познакомился с прекрасной девушкой, то понял, что семья невесты его не примет. Были даже «щелчки» со стороны будущего тестя: берегись, обходи наш дом стороной. Но день свадьбы все-таки настал. Венчание новобрачных совершилось в гимназии «Радонеж», где его отец был тогда директором. Со стороны невесты не было никого, ни матери, ни отца — венчание для невесты было тайным от ее родителей. Она поступила, как Авраам, который покинул свое отечество и ушел туда, куда ему повелел Господь. Но с точки зрения канонов это было возможным, поскольку девушка уже была совершеннолетней: по Церковному праву в случае запрета родителей на брак она могла принять это решение самостоятельно. Только через несколько лет родители его жены поняли, что это — жизнь их дочери, и поделать ничего невозможно. Главное, чтобы люди были друг с другом, чтобы понимали друг друга.

Любовь к Православию и подлинное его знание не позволяло о. Даниилу спокойно смотреть на то, как другие не знают Господа.Однажды мы обсуждали с ним планы и перспективы миссии, и о. Даниил сказал, что подлинным миссионером может быть только тот, кто видит, что другой человек находится в духовной опасности и по своим убеждениям не может наследовать жизнь вечную. Имея нравственные заблуждения или заблуждения в вере, он не может приобщиться к Богу, не может быть вместе с Богом. Концепция о. Даниила о том, что человек ненравственный, неискренний, не ищущий истины не может обрести подлинное счастье своей жизни, давала ему силы для миссионерской проповеди, и он шел на нее, не стесняясь, не смущаясь и не страшась опасностей. О. Даниил не боялся ничего. У него не было ложного стыда или страха перед протестантами, перед мусульманами, или даже перед людьми, которые просто проходили мимо. Он мог идти по улице и совершенно запросто остановить идущего человека, заговорить с ним, подсказать ему пути, как преодолеть эту трагедию жизни, личную трагедию незнания Бога.

Отец Даниил всячески помогал тем людям, которые уже потеряли веру, потеряли Бога, потеряли главные устои жизни. Для каждого у него находилось время, удивительно, что при его колоссальной занятости он ни одному человеку не отказал в слове поддержки, в слове утешения. После окончания семинарии один из наших сокурсников несколько отошел от церковноприходской жизни, к тому же у него пошатнулось здоровье, и, вдобавок, случилась трагедия в семье. Несмотря ни на что, о. Даниил его не бросил и всячески поддерживал и материально, и морально, постоянно приезжал к нему, приглашал к себе в гости и, как только мог, старался помочь ему остаться в Церкви. До последнего времени у них оставались очень теплые отношения.

Всегда он был ко всем одинаково ровный и никогда не испытывал никакой неприязни к человеку. Он мог испытывать только недоумение — как человек может не видеть истину, не понимать традиций святых отцов, не понимать то, что оставлено нам через поколения. Отец Даниил призывал людей к истине, он звал их не к себе в храм, а звал ко Христу. Служил он очень много, несмотря на то, что жизнь его была наполнена лекциями, которые он читал и в храме, и на Крутицком подворье, и в семинарии, и в других местах.

Он неоднократно проводил общественные диспуты и с протестантами, и с представителями ислама, и с представителями других конфессий. На эти диспуты он приходил один или с другими миссионерами, которые не участвовали во встрече, а просто учились аргументации, смотрели, как о. Даниил миссионерствует. Выступал он один, ему были не нужны помощники, потому что он считал своим помощником Бога. Отец Даниил удивлял участников диспута знанием Священного Писания, обычно протестанты прекрасно знают текст Библии, но о. Даниил не просто цитировал, он воспроизводил наизусть огромные фрагменты. Я помню, как выглядела его Библия, которую он буквально за пару лет настолько «зачитал», что она просто разваливалась. Мне ее пришлось переплетать, и обложку я сделал с металлическими вставками, чтобы она послужила ему еще очень долго. Отец Даниил знал Священное Писание гораздо лучше, чем знают его протестанты, знал, как те или иные места толкуют святые отцы золотой эпохи христианства, знал, что об этом писали комментаторы Средневековья. Он мог воспроизвести оригинал на иврите или на греческом, хотя нельзя сказать, что он прекрасно знал иврит или свободно мог читать на древнегреческом языке. Но трудные места Священного писания он запоминал в оригинале, и, самое главное — он знал, как эти места понимали носители этого языка, он мог сравнивать переводы: греческий вариант, древнееврейский, сирийский, славянский. Как говорил святитель Игнатий Брянчанинов, «его ум плавал в водах Священного Писания», и это действительно было уникально. Это поражало протестантов и ставило их в тупик. На предложенные им вопросы они часто не находили ответа, и в то же время не было ни одного вопроса, на который не мог бы ответить о. Даниил.

Нечто подобное было и на диспутах с мусульманами. Однажды на такой диспут о. Даниил пригласил своих студентов из семинарии, которые стали свидетелями того, как он владеет текстом Корана, как ставит вопросы, как сводит трудные места коранических текстов и вскрывает те внутренние противоречия, которые существуют в Коране. После этого многие люди с недоумением смотрели на своих учителей — имамов, не понимая, как они могут не знать текст Корана так, как знает его православный священник. О. Даниил не смущался ничем, предлагая мусульманам встретиться еще раз и подготовиться к ответам на те вопросы, на которые им было трудно найти ответ, более того, он заранее предлагал тему диспута. Чтобы его не смогли обвинить в том, что он плохо знает ислам и неправильно толкует его, он спрашивал разрешения посещать лекции по богословию в исламской среде, а для того, чтобы у мусульман не сложилось превратного представления о православии, он приглашал их на свои собственные беседы, которые проводил еженедельно в своем храме. О. Даниил считал, если человек действительно хочет познать истину, ничто ему препятствовать не может, и сам он был готов к любому диалогу подойти непредвзято: «Если кто-нибудь сможет доказать, что мы на пути заблуждения, что мы неправы, мы готовы отказаться от наших убеждений». Такие искренние слова о. Даниила очень подкупали тех людей, с которыми он беседовал.

Одно время я жил недалеко от о. Даниила, потому у меня была возможность часто общаться с ним, видеть, как он живет, что происходит на его приходе. Сегодня он шел к протестантам, завтра — к мусульманам, послезавтра служил молебен для татар на их родном языке. Он взял благословение у Владыки на проповедь среди татар, и это уникальный случай, от которого было очень много плодов. У него в приходе было много именно татар, тех, кто пришел из ислама. Однажды после одного из диспутов он мне рассказал, что ему угрожают убийством, и в течение месяца обещают привести приговор в исполнение. Я отнесся к этому весьма скептически, поскольку с трудом понимал, как можно убить человека за то, что он не принимает твоего мировоззрения, да и как вообще можно лишить человека жизни?Именно поэтому прозвучавшую угрозу я не воспринял как настоящую, хотя о. Даниил не раз говорил мне: «Меня убьют, а ты не забудь, о чем мы с тобой говорили». В одну из последних встреч, когда у нас было достаточно времени, чтобы посидеть и поговорить, он снова произнес, так спокойно и уверенно, как будто бы ему был пророческий голос: «Меня зарежут, а ты не забывай моего дела». Я мог бы сказать ему, что нужно думать о жизни, о тех людях, которых Господь тебе вручил, о семье, о трех дочках, которые каждый день ждут своего отца домой, но он весь был не такой, как мы. И детишек своих он назвал необычными именами, а для него они были совершенно обычны: Иустина, Дорофея и Ангелина. Почитайте жития этих святых — вам многое станет ясно.

Отец Даниил философски относился к жизни и смерти еще со студенческих лет. Над его кроватью висела табличка с надписью: «Все пройдет». И казалось порой, что перед нами — один из древних античных философов, который не заботится ни о чем земном, а заботится, прежде всего, о душе. Действительно, это был философ, для него ничего не существовало из материального, внешнего мира. Его абсолютно не интересовало, что одеть или что съесть, он жил только одной любовью к Богу и к людям. Именно поэтому еще со студенческой скамьи он мечтал о том, чтобы стать мучеником, или говорил, что хорошо уйти в конце жизни в монастырь, чтобы закончить жизнь так, как один из великих подвижников. Но мне казалось, что это ребячество, казалось, что все эти слова — просто в духе максимализма Даниила. Какое в 20 веке может быть мученичество?

Я назвал его жизнь жизнью философа, но еще это была и жизнь праведника. Он был человек веры, который не хвалился тем, что он делает, а жил так, как его научили святые отцы. Действительно научили, потому что он их любил, по-настоящему любил, поэтому и знал.

Перефразируя слова одного древнего мыслителя Востока, хочется сказать отцу Даниилу: «При жизни, возлюбленный брат, ты был беспокойным ревнителем, и умереть ты не мог спокойно, поэтому да примешь от Господа славный венец мученика!»

Иерей Владимир Стасюк, кандидат богословия, проректор по учебной работе и заведующий кафедрой богословия Перервинской православной духовной семинарии

Мы с отцом Даниилом вместе учились на одном потоке в Московской духовной семинарии, но в разных классах. В те годы на курс набирали до 120 человек, общение с однокашниками происходило в основном в своем классе и на послушаниях. Но на общих лекциях присутствовал весь курс, там я и обратил внимание на будущего отца Даниила, потому что он очень любил спорить с преподавателями, в частности, с профессором А.И. Осиповым, который вел у нас основное богословие.

Непосредственно лицом к лицу я увидел его на последнем курсе, в 1995 году. Я был тогда экскурсоводом академического музея (ЦАК), и к нам приехала съемочная группа из Южной Кореи, снимать репортаж о русском православии, о Лавре. А так как я занимался представительской работой, то меня попросили сопровождать группу. Корейцы сняли общие виды монастыря, и пришли в академию. Администрация нашего учебного заведения благословила студента Даниила Сысоева дать им интервью, мы пошли в читальный зал библиотеки, и он так ярко выступил перед ними, что я поразился, насколько человек горит желанием проповеди, миссионерства, как будто хочет обратить весь мир. Это была такая внутренняя энергия и напор, которых я ни у кого из окружающих никогда не видел. И я тогда подумал: «Какой интересный человек, он прямо «горит» своей идеей! Я так, наверное, никогда не смогу».

Позже он женился, рукоположился в сан диакона, стал клириком храма Болгарского подворья Успения Божией Матери в Гончарах. А я как раз жил на Таганке, недалеко от храма, и частенько заходил туда приложиться к чудотворной иконе Божией Матери «Троеручица». Таким образом, мы иногда виделись и общались.

В 2000 году я стал проректором по учебной работе Перервинской духовной семинарии, а в 2004 году отец Даниил пришел к нам преподавать. Сначала ему поручили читать лекции по литургике на катехизаторском (вечернем) отделении. Он очень ответственно относился к преподаванию, был довольно строг, и на него даже приходили с жалобами, говорили, что он «дерет три шкуры», не дает жить, а он отвечал: «Зато будут знать предмет». Конечно, он старался привить студентам элементарные знания и любовь к Богослужению. Затем он стал преподавать миссиологию на дневном факультете, то есть то, чем именно он и занимался в своей пастырской деятельности. И опять зарекомендовал себя как очень ответственный человек, никогда не пропускал занятий, был интересным и ярким преподавателем. А в последний год его жизни мы предложили ему вести еще и догматическое богословие. В нашей семинарии принято, что преподаватель берет курс и ведет его три года, от начала до конца, и только отец Даниил взял курс — через два месяца погиб.

26 октября 2009 года на ученом совете о. Даниилу поручили подготовить речь на Актовый день семинарии. Актовый день — это своего рода «день рожденья» семинарии, он отмечается один раз в году и очень торжественно. Обычно этот день начинается с Божественной литургии, которую совершает архиерей. После службы все собираются в зале семинарии, приезжают представители других духовных школ, местной светской администрации. Проректор по учебной работе зачитывает пространный годовой отчет за прошедший учебный год, после которого один из преподавателей выступает с так называемой актовой речью на заданную тему. Так вот, в тот день батюшка выступил перед всей семинарией и присутствующим архиепископом Верейским Евгением в своем темпераментном миссионерском стиле, фактически разговорным языком, манере, немного шокирующей людей, но очень яркой (эта речь опубликована в Трудах Перервинской духовной семинарии. М., 2010. №1. С.134-139).

Но ведь так и должно быть, потому что у миссионеров особый род деятельности, миссионер — это не преподаватель, который систематически, а иногда даже нудно, в спокойной академической атмосфере излагает свой предмет. Миссионер общается с живыми людьми, проповедует, свидетельствует о Христе, поэтому он должен держать внимание людей, привлекать их яркими, захватывающими образами. И этими приемами вполне владел о. Даниил.

Иногда у нас с батюшкой проходили богословские обсуждения, и часто я пребывал в недоумении от его некоторых, порой очень резких, суждений. В конечном итоге я приходил к пониманию, что он так говорил сознательно, для того, чтобы обратить внимание человека, захватить его ум, чтобы человек начал думать. Миссионер в своей работе проводит такие полемические приемы, которые в обычной среде выглядят странно и даже вызывающе. Тут могут применяться, конечно, разные методы, но цель-то одна — привести людей ко Христу, и отец Даниил это успешно делал. Однажды он удивил меня, сказав, что категорически против преподавания «Основ православной культуры» в школе (а мы на педагогических курсах при семинарии готовили преподавателей этого предмета): «Зачем культуру преподавать? Надо Закон Божий преподавать!» Я ему говорю: «Да ты что? Это же противоречит законодательству, нам никто не позволит!» — «Нет, мы уже пробиваем это, и есть уже результаты, после уроков Закона Божия дети приходят в храм, а после «культуры» кто туда пойдет?». В этом вопросе он был радикален, но его радикализм всегда приносил добрые плоды.

Бывало, мы с ним обсуждали некоторые догматические моменты, например, говорили на сложную тему о трехчинах приема в Церковь — как в разное время принимали через крещение, миропомазание или покаяние. Он тогда, помню, сказал, что поначалу в этом вопросе был горячим сторонником идей свщмч. Илариона (Троицкого), а потом внимательно изучил позицию Святейшего Патриарха Сергия (Страгородского), разобрался в ней и согласился с его взглядами. Поражало его знание церковных канонов и истории. Конечно, это был очень начитанный и подготовленный человек.

Кроме того, что о. Даниил был действительно ярким проповедником и миссионером, да и просто интересным собеседником, он оказался поистине милосердным христианином. Во-первых, он приглашал меня к себе служить (я тогда был диаконом) во время моего ежегодного отпуска, и тем поддерживал меня материально, за каждую службу давая мне тысячу рублей. У него даже священник столько за службу не получал, но он объяснял это тем, что священник может заработать на требах, а дьякон — нет. Еще пример: мы получили новую квартиру, до моего рукоположения, ее надо было ремонтировать, денег не было, и он неоднократно давал мне взаймы, поддерживал меня, хотя говорил, что у него и самого денег нет, живет только на требы. Он был отзывчивым и милосердным человеком, очень помогал в те трудные времена.

Но и это еще не все. В храме на Кантемировской была татарская православная община, и ее меценаты организовали раздачу продуктов для неимущих. И как раз был период, когда денег в моей семье не было практически вообще. Отец Даниил говорит мне: «Ничего страшного, умереть с голоду не дадим, у нас в храме акция по раздаче продуктов бедным. На юго-западе Москвы находится наша благотворительная организация «Соборность», пока тяжело, можешь пользоваться ее услугами». И целых два или три года я каждый месяц ездил и получал продукты: подсолнечное масло, крупы, печенье, конфеты и пр. Причем, к Рождеству Христову и Святой Пасхе дополнительно давали подарки, и все это было для моей семьи очень большой поддержкой. А потом я попросил за своего племянника, у которого тоже было плохо с деньгами в семье, и он тоже ездил за этой помощью. Я очень благодарен о. Даниилу за то, что в тяжелую минуту жизни он мне реально помог, и не на словах, а на деле. Конечно, мы сугубо молились за него, и за всех наших благодетелей. Как мог, я и сам его поддерживал морально, знал о проблемах храма, он мне много рассказывал о своих приходских делах. До сих пор в каждый свой отпуск по воскресеньям я приезжаю на приход св. ап. Фомы, служу там Божественную литургию, приобщаюсь к духу общины и оказываюсь опять как бы рядом с отцом Даниилом.

Батюшка был прекрасный проповедник. Я никогда не видел, чтобы священник проповедовал за одну службу не один раз, а два или три — после Евангелия, после Креста, и на вечерней службе после Евангелия, перед помазанием елеем. И всегда находил слова, и говорил по сути, по делу, говорил интересно. Скажу по себе, когда готовишься к проповеди, заставляешь себя думать, соображаешь, что и как сказать, а тут — просто экспромт, с цитированием Писания наизусть, большими кусками! Он очень любил пророка Даниила, часто его цитировал, приводил примеры из его жизни. Конечно, у него был особый проповеднический талант, Божий дар, и не знаю, кто бы из наших священников-однокашников мог сравниться с ним. Слава Богу, все его проповеди сохранились, надо их слушать, изучать.

Отец Даниил прекрасно понимал, что делается на приходах, каково состояние дел в нашей Церкви. Как-то он рассказал мне, что даже составил письма Патриарху о том, что надо бы изменить в миссионерской деятельности, где наши слабые места. Идею о быстровозводимых модульных храмах я впервые услышал от него еще года за три до того, как об этом начали говорить официально. Он считал, что буквально в каждом московском дворе надо поставить часовню, маленький храм на сто-двести человек, чтобы люди из соседних домов могли молиться. Он уже продумывал, как это можно сделать, узнал, что есть технология быстрого возведения, и даже существует завод, который изготавливает модульные строения. Конечно, все звучало как полная фантастика, но это была правильная идея, и сейчас на наших глазах она начинает воплощаться в жизнь в программе «200 храмов»: первый такой храм будет поставлен на Дубровке, следующий — в Люблино, и так далее.

У отца Даниила была идея построить Миссионерский Центр на базе той Миссионерской школы, которая существует сейчас, и в которой работают некоторые преподаватели нашей семинарии. Не знаю, что будет дальше, потому что второго такого человека, с такой харизмой, как о. Даниил, найти очень трудно. Но часто бывает, что основатель, учитель заложил основы, а ученики поддерживают и развивают его дело, и, слава Богу, что это есть, и чем больше будет подобных Центров, тем лучше.

Далее возьмем его идею миссионерства на улице — кто у нас в Москве еще занимается этим? Я сначала эту идею не понял, потому что уж очень это похоже на то, что делают сектанты. В Православной Церкви это не принято, наши храмы все открыты, можно зайти, спросить, и любой батюшка на любой вопрос ответит (правда, не всегда священники у нас бывают доступны, да еще и не каждый пойдет в храм). А тут — православные миссионеры на улицах: например, скромная девушка подходит к группе молодых людей, начинает разговаривать о смысле жизни, о вере, приглашает в храм, кто-то откликается, кто-то ругается, но удивительно, что некоторые все-таки приходят и даже остаются. И, слава Богу, если хоть один человек придет в церковь, приобщится к Богу, к вечной жизни! Однажды отец Даниил рассказывал, что обратил одного ваххабита, тот сам искал встречи с ним, и в итоге о. Даниил крестил его. Кстати, знаменательны были его диспуты с мусульманами в Московской соборной мечети, где православные оказались на высоте.

Конечно, у нас есть и другие миссионеры, но это всегда отдельные (и немногие) выдающиеся личности, те, кто свободно может говорить с сектантами, иноверцами, это очень узкая специализация. Безусловно, так знать Писание, изречения отцов, все искажения Православия, течения еретических сект, особенности всех религий, как знал о. Даниил — это, конечно, особая заслуга. В своем пастырстве он просто фонтанировал, и любое общение с ним было очень полезным для души и ума. Он был выдающимся человеком нашего времени, несмотря на то, что не все в церковных кругах к нему однозначно относились. Многие вещи в исполнении о. Даниила звучали резко, даже вызывающе, и они не воспринимались тепло-хладной частью нашей церковной общественности, или вообще воспринимались отрицательно.

На меня всегда очень большое впечатление оказывало посещение храма ап. Фомы, потому что была возможность послушать проповеди о. Даниила, пообщаться с ним, посмотреть на строительство. Сначала это был небольшой садовый домик, когда он перестал вмещать всех молящихся, пристроили трапезную часть с колокольней, вскоре и эта пристройка наполнилась людьми. Сейчас брусовые стены храма обложены кирпичом, расширен и красиво отделан алтарь.

Отец Даниил оставался самим собой и в алтаре во время богослужения, где всегда поддерживалось благоговение. Никаких праздных разговоров не было, в то же время мы все в полной мере участвовали в богослужении. Например, в большинстве случаев на приходах предстоятель один читает молитву «Иже Херувимы…» во время исполнения Херувимской песни, а отец Даниил предлагал и сослужащим ему священникам читать эту молитву. То же было и во время освящения Святых Даров.

Дай Бог, чтобы храм св. пророка Даниила, базилика в Византийском стиле, который так хотел построить отец Даниил, был когда-нибудь построен. В Москве вообще нет таких храмов, русская церковная архитектура знает в основном крестово-купольные типы храмов. Первый в России храм-базилика был построен до революции в Кронштадте в честь Владимирской иконы Божией Матери, он существует и сейчас, и это единственный базиликальный храм в России. Тем более что базилика рассчитана на большое количество людей за счет большого внутреннего пространства, как раз такие храмы нам сейчас и надо строить в спальных районах. Поэтому этот замысел — и возвращение к истокам, и оригинальность, и необходимость.

Отец Даниил запомнился мне, как человек очень светлый, деятельный, активный, он всегда относился ко всему оптимистически, после разговора с ним всегда оставалось светлое ощущение. Он был наделен многими добродетелями: это и христианское мужество, Богоугождение, любовь к храму Божию, любовь к людям, к миссионерству, к свидетельству о Христе, милосердие, отсутствие даже тени фарисейства или гордыни. И при этом он всегда был в центре внимания, всегда будоражил ум, провоцировал бурные дискуссии.

Мы все понесли очень большую утрату. Эта утрата ощущается и в нашей Перервинской духовной семинарии, ведь отец Даниил был сильным преподавателем, и восполнить такую потерю невозможно по причине уникальности дарований этого человека. Мы все были просто шокированы его гибелью, никто, конечно, не ожидал этого. Помоги, Господи, матушке его и деткам нести этот крест.

Наша последняя встреча произошла буквально накануне его гибели: в среду, как обычно, он приехал в семинарию преподавать, и мы случайно встретились на площади перед Никольским собором, поговорили немного, и разошлись. Но у Бога нет случайностей, видимо, Ему было угодно, чтобы мы попрощались. Память о священномученике отце Данииле навсегда останется в наших сердцах. Вечная ему память.

Иерей Сергий Елисеев, клирик храма Покрова Пресвятой Богородицы Московской духовной академии, преподаватель Московских духовных школ, кандидат богословия

Я познакомился с отцом Даниилом Сысоевым во время обучения в Московской духовной семинарии. Учились мы в разных группах, поэтому и познакомились только в третьем классе. К этому времени у нас уже были общие приятели, которых мы иногда вместе навещали, вдобавок мы оба любили порассуждать о богословских вопросах. Думаю, что это тоже нас сближало.

Я поступил в семинарию в 1991 году. 18 августа во время обеда прямо в столовой нам зачитали список зачисленных в МДС, а на следующий день после Литургии на праздник Преображения Господня нас на несколько дней отпустили домой. Тогда я не знал и не понимал, что происходило в эти дни в Москве, тем более, что все мои мысли были только о Лавре и семинарии.

В духовной школе у нас был очень хороший курс, со многими я до сих пор поддерживаю добрые отношения. Большинство моих однокурсников было не из священнических семей, даже из семей нецерковных, некоторые только недавно стали посещать храм. В каком-то смысле наше воцерковление проходило именно в Духовной семинарии у мощей преподобного аввы Сергия, на лаврских и академических богослужениях, в общении с преподавателями и администрацией, на академических послушаниях и просто в общежитии, в кельях, рассчитанных на два десятка человек, где мы вместе пили чай или жарили картошку на обогревателе (плитки были запрещены), беседовали, спорили, молились.

В отличие от многих из нас, у отца Даниила к этому времени уже было свое сформировавшееся церковное мировоззрение. Своей цельностью, ревностью в исполнении уставных предписаний, например, относительно церковного поста, он подкупал многих. Помню, как он всю Великую Пятницу старался ничего не есть, в то время как большинство после службы выноса плащаницы приходили в столовую на первую трапезу. Впрочем, потом я узнал, что таких ревностных молодых людей в семинарии тогда было много.

К богословию он относился также ревностно и горячо. Во время лекций часто спорил с нашими преподавателями, и больше всех «доставалось», конечно, преподавателям догматики и основного богословия. Трудно было себе представить, что когда отец Даниил уже станет священником и будет обременен приходскими и семейными заботами, он перестанет интересоваться богословием.

Нужно сказать, что у него не было сомнений в том, чем он будет заниматься после окончания семинарии. Многие из нас тогда хотели продолжить свое обучение в Духовной Академии, в том числе и по той простой причине, что еще не определились с выбором своего жизненного пути: кто-то думал о супружестве, а кто-то о монашестве. Но отец Даниил точно хотел поскорее жениться и стать священником, чтобы активно участвовать в приходской жизни.

После семинарии мы виделись редко. Отец Даниил женился, рукоположился, полностью отдался приходскому служению. Я иногда встречал его в Лавре, у мощей преподобного Сергия, или передавал ему поклон через наших общих знакомых. Заходя в церковные книжные лавки, я видел там книги отца Даниила, а иногда кто-нибудь из академических преподавателей, листая церковную периодику, находил какую-нибудь полемическую и, как всегда, бескомпромиссную статью отца Даниила, обсуждение которой сразу заполняло перерыв между лекциями.

В последний раз я видел отца Даниила и общался с ним приблизительно в ноябре 2007 года. Мы встретились на конференции «Православное учение о церковных Таинствах», организованной Синодальной Богословской комиссией. Во время одного из выступлений мы вышли попить кофе, обменяться суждениями по прозвучавшим докладам. У отца Даниила, как всегда, были ответы на все вопросы, я же высказывал сомнения относительно ряда его суждений. Он поделился своими планами о написании диссертации, о возможной ее защите в Московской духовной академии. Поговорили мы тогда хорошо, и мне тогда показалось, что Данила повзрослел, стал более спокойным и основательным человеком, думаю, что и более терпимым к чужому мнению. Все-таки семейная и приходская жизнь многому его научили.

После его кончины его сокурсники по семинарии вспоминали, что отец Даниил всегда хотел быть мучеником, и открыто говорил об этом. Его слова мы тогда воспринимали как юношеский романтизм, никто и не думал, что времена мучеников могут вернуться. Неслучайно после его кончины звучали слова, в том числе и из среды духовенства что, мол, сам виноват, слишком неосторожно себя вел. Конечно, можно не соглашаться с богословскими взглядами отца Даниила, с его миссионерскими методами, но то, что он посвятил свою жизнь Церкви и пострадал как мученик за Христа — этого отрицать нельзя.

Протоиерей Владимир Шмалий, проректор общецерковной аспирантуры

Я знал отца Даниила двадцать лет, хотя не отношусь к числу его близких друзей, или людей, которые знали его очень хорошо.

Мы с ним были рукоположены в священники примерно в одно время, он — буквально за несколько дней до меня. Я присутствовал при первом Крещении, которое совершал отец Даниил, помню, как он с радостным выражением лица говорит своим крещаемым: «Теперь вы — воины Христовы!».

Для меня отец Даниил — это, конечно, воин Христов. Кто бы мог представить, увидев его в 1991 году в семинарии, что этот милый, очень активный молодой человек станет таким известным свидетелем Христовой истины? Я сразу обратил на него внимание, потому что он был удивительно живым, и в нем, несмотря на молодость, уже очевидно чувствовался серьезный продуманный христианский опыт. Многие, в том числе и взрослые люди, пришли в семинарию, чтобы проверить себя, воцерковиться, подумать о том, как жить дальше, ответить на какие-то вопросы, А у отца Даниила все вопросы были уже сняты — он пришел служить Церкви. Это чувствовалось во всем. Он был полон теми проблемами, которые для меня были не то, что чужды, но у нас был разный опыт, предшествовавший семинарии: я воцерковлялся по преимуществу в Лавре, в системе лаврских монашеских метафор. Монахи очень скептически относились к той живой церковной ситуации, которая была в конце 80-х и начале 90-х годов в Москве — либерализм, экуменизм и т.п., поэтому я и не участвовал в этих спорах и размышлениях. Но отец Даниил, очевидно, был погружен в подобные раздумья — например, о том, как часто нужно причащаться; что делать, если снова будут гонения. Яркое впечатление, которое осталось у меня в памяти: отец Даниил совершенно серьезно рассуждает о том, что нужно создать особый набор правил или регламент, как должны вести себя христиане в случае гонений; нужно использовать опыт мучеников и исповедников (для него это было особенно важно); как совершать Евхаристию в экстремальных условиях особым кратким чином. Я был изумлен, я впервые столкнулся с полной уверенностью в том, что Церковь должна быть гонимой, и она обязательно будет гонима, и нужно быть готовыми к этому. И он был готов. Для меня это был очень важный положительный пример.

Еще один отчетливый сюжет: сидит отец Даниил рядышком, по-моему, с будущим отцом ДионисиемПоздняевым, они перебирают картошку (мы часто перебирали картошку, это было наше послушание) и обсуждают какие-то тонкости исихастского наследия. Это было настолько занятно! Человек не мог оторваться от своих богословских рассуждений даже тогда, когда он перебирал картошку. Кто-то из семинарских властей даже называл его «исихастом», немного посмеивался над ним.

Христианство было абсолютным содержанием его жизни, а богословие — важнейшим элементом христианства. Он очень живо воспринимал богословие, считал, что богословие нужно изучать, и всю свою жизнь он этим и занимался. Был ряд сюжетов с ним, которые подтверждали его живой интерес к богословию не просто как к теоретическому занятию, а к тому, что может и должно быть использовано в его христианском служении. Для него богословие было важным элементом Церковного Предания, и он был уверен в том, что всякий христианин должен его освоить. Думаю, что он был вдохновлен следующей идеей: излагать богословие нужно более здраво и понятно, и, с одной стороны, его нельзя искажать, а с другой — не нужно и умничать. Я так предполагаю, это моя гипотеза. Может быть, он размышлял как-то по-другому, но то, что он был всегда заинтересован в богословии как в церковном наследии — это факт. По крайней мере, это подтверждалось во время нашего с ним общения в дальнейшем. В двухтысячные годы мы начали проводить конференции по линии богословской комиссии, и отец Даниил всегда приходил в один из дней, и мне это было очень приятно.

Насколько я помню, он всегда старался причащаться часто, и это даже вызывало непонимание со стороны церковного начальства. Кто-то его критиковал за это. На Светлой Седмице он причащался каждый день, и однажды говорит мне: «Мне сказали, что я уже колбасу ел, что я не могу причащаться!». А ему это было совершенно непонятно, как так? При чем тут колбаса? Где колбаса, и где Бог!

Ну и, конечно, все всегда отмечали его радость. Это невозможно было не заметить. Я просто ни разу не видел его угрюмым. Он всегда радовался, всегда готов был пошутить, и шутки у него были вполне живыми. Он никогда не был «замоленным», потупившим взор человеком, а был очень живым и радостным, и эта радость была, конечно, христианской. У него не было никакого другого содержания, я не помню ни одной беседы с ним, которая была бы о чем-то помимо христианства. Он был погружен в свое христианство абсолютно.

В 1993 году я уже закончил семинарию, и мы с отцом Даниилом стали встречаться реже. Я стал нести послушание в Отделе внешних церковных связей, раз-другой он туда приезжал, потом мы виделись на общецерковных мероприятиях, и всякий раз меня поражало одно и то же: я мог быть в угрюмом настроении, а он всегда был радостный, подходил первый. «Привет! Как дела? Чем ты сейчас занимаешься? Что изучаешь?». Мы с ним обсуждали или богословие, или жизнь Церкви, то есть церковную политику, но его она интересовала только в связи с тем, что нужно делать. Меня поражало то, что он совершенно всерьез начинал рассуждать о вещах глобальных. Он говорил: «Нам для Церкви требуется издать…», «я вот сейчас готовлю исследование…», «ты имей в виду, я сейчас этим занимаюсь…». Насколько я понимаю, помимо того, что он готовился к своим лекциям, к выступлениям, к миссионерской работе, у него был и свой академический исследовательский проект.

Однажды мы несколько дней служили с ним вместе в Храме Христа Спасителя во время Святок, соответственно, достаточно много общались. Меня тогда поразило, насколько он чувствует себя в Церкви как дома. Он с легкостью воспринимал какие-то «поповские штучки», рассказал мне, что у правильного священника карманы должны быть большими не только в подряснике, но и в рясе, чтобы туда можно было даже бутылку засунуть. Мы жили рядом, и после службы несколько раз вместе ехали домой. Он мне показывает: «Вот пивной ларек, куда я хожу пива выпить с мужиками, поговорить о Христе». Я ему говорю: «Слушай, отец Даниил, это нормально, что ты едешь в метро в рясе, по улице идешь в рясе? Это значит, что любой может подойти!». — «Да, любой».

Я думаю, что он никогда не снимал рясу. Он считал, что это важно — все время быть в рясе, потому что священник — воин Христов, и он должен быть всегда готов дать отчет о своем уповании. Он был полностью теологическим человеком, всегда заряженным на разговор. Любой может быть в плохом настроении, просто быть не расположенным к беседе, все, что угодно. Отец Даниил был расположен к общению всегда. В нем не было никакой раздвоенности, он не считал, что храм — это сакральное, а здесь — профанное, я одеваю профанную одежду и становлюсь просто гражданином Сысоевым, меня не трогайте, я пошел домой. Для него было вполне нормально подойти к мужикам, выпить с ними пива и поговорить о Христе. Он идет не для того, чтобы выпить пива, ему гораздо комфортнее было бы выпить бутылку пива дома, а он идет говорить о Христе, но, пользуясь тем, что мужики пьют пиво. Он так и говорил: «Я сначала выпиваю с ними пива, а потом говорю о Христе». Вот эта способность говорить о Христе в тех контекстах, которые нам кажутся профанными, думаю, отсутствует почти у всех «работников нашего цеха». Для отца Даниила не было никаких профанных контекстов. Если он человек Церкви, то для него все становится местом проповеди. Меня поражало это, и я просто не понимаю, откуда у него была такая внутренняя энергия и способность постоянно говорить, вести диалог, спорить.

У него была очень жесткая позиция по разным вопросам, опять же, вопреки многим. Например, он спорил с теми, кто положительно относился к Русской Православной Церкви Заграницей, по крайней мере, в тот момент, когда я с ним разговаривал об этом. Он говорил: «Если эти люди не находятся в общении с Русской Православной Церковью, значит, они раскольники. Нужно прямо сказать об этом». В отличие от многих людей, которые не договаривают некоторые вещи, касающиеся Церкви, он всегда договаривал все до конца. Это, видимо, было просто принципом его жизни: если ты христианин, проговаривай до конца все следствия, к которым приводит твое бытие в Церкви. Но не помню случая, чтобы он озлобленно с кем-то ругался, он всегда общался с людьми уважительно. Даже с теми, с кем он полемизировал. Он всегда спорил с улыбкой, даже, когда был еще совсем молодым. По крайней мере, это у меня осталось в памяти.

Поскольку я в ОВЦС занимался взаимоотношениями с инославием, я помню его точку зрения на эту проблему. В то время было модно быть жесткими антиэкуменистами, то есть отрицательно относиться к практике диалогов с инославием. Отец Даниил никоим образом не сочувствовал экуменизму как человек, который был абсолютно погружен в Христову истину и был бескомпромиссным. Тем не менее, он положительно относился к идее диалога, но говорил о том, что такой диалог, такое свидетельство должно быть очень четким, очень ясным. Мы с ним конструктивно обсуждали возможность этого диалога, он был очень разумный человек. Разумный, рациональный богослов-практик, богослов-свидетель, со здравой, спокойной точкой зрения.

Помню такой эпизод: приезжает он в ОВЦС, заходит ко мне в гости, и мы с ним обсуждаем тему первенства Константинопольского Патриарха. У нас в Церкви принято очень скептически относиться к этому первенству, редуцируя его иногда до практически внешнего и случайного, и это считается важным показателем нашего церковного патриотизма. Если ты принадлежишь к Русской Церкви, ты должен Московский Патриархат всячески поддерживать, а к Константинопольскому Патриархату относиться иронически, вроде бы это давно Стамбульский Патриархат. И отец Даниил абсолютно серьезно говорит, что это очень большая и опасная ошибка, что, конечно, Русская Православная Церковь занимает важное место, но правда в том, что Константинопольский Патриархат на протяжении веков действительно выполняет первенствующую функцию. И мы должны эту правду исповедовать, должны сохранять единство.

Люди по-разному относятся к тому, что делал отец Даниил. Многие считают, что он провоцировал мусульман, а это неправильно, потому что нужно беречь религиозный мир. Я не был свидетелем его жестких диспутов (если таковые вообще были), но важно, что я никогда не видел его озлобленным. Поэтому я с легкостью могу себе представить, что когда он полемизировал с представителями других религиозных традиций и культур, скорее всего, он делал это с любовью. У меня есть достаточные основания так предполагать, потому что я присутствовал при других его спорах, и все они были крайне доброжелательны.

Вот что еще мне кажется очень важным в его образе. Если ты христианин, если тебе велено свидетельствовать об истине, почему ты должен ограничиваться проповедью среди расцерковленных, так называемых этнических христиан в России? Универсальность Христовой истины требует, Сам Христос от тебя требует, чтобы ты шел, благовествовал, свидетельствовал всем. И дар отца Даниила, его харизма благовестника были, конечно, очень мощными, он просто не мог это скрыть в себе. Свидетельствовать об истине он мог и тем пресловутым мужикам, и мусульманам, и сектантам. В нем не было никакой второй, сомневающейся, натуры, не было пространства, в котором он превращался просто в гражданина Сысоева. Он был всегда христианином, а если ты христианин, если ты всерьез воспринимаешь христианство, ты должен идти и свидетельствовать о Христе.

Он был совершенно гармоничен в своем христианстве. Мы не гармоничны в своем христианстве, потому что мы политичны в своих отношениях. Мусульмане говорят: у нас так, а у вас так. А он прямо говорил: «Не может быть двух истин. Если истина во Христе, то тогда у вас нет истины». Он мужественно свидетельствовал об истинном Боге. Большинство из нас, прикрываясь политикой, на самом деле ленятся и боятся свидетельствовать о Христе. Он выполнял за нас то, что мы должны были бы делать. И он не был экстремистом, хотя его пытаются таковым представить. Но всякая искренняя вера будет считаться экстремизмом у некоторых людей. Да, он всегда, что называется, «заводился с пол-оборота», он мог спорить, проговаривать какую-то линию своих полемических рассуждений. Но я не помню, чтобы он когда-нибудь оказался вовлечен в спор эмоциально, чтобы он злился. Ему важно было доказать преимущество своей позиции, потому что он свидетельствовал о Христе. Никакой злобы в этом быть не могло, и его образ православного экстремиста, который пытались создать — это, конечно, абсолютно ложный, лживый образ. Он был совершенно другим.

Мы встретились с ним на богословской конференции незадолго до того, как отца Даниила не стало. Я был рад его видеть, и говорю: «Отец Даниил, привет! Тебя еще не убили?». Вот такой вопрос я ему задал, и потом, когда это случилось, я всегда вспоминал об этом с ужасом. Мы с ним часто шутили, у нас всегда была достаточно шутливая форма общения, но тогда он мне ответил серьезно: «Пока нет». И добавил, что ситуация, действительно, очень тяжелая. Он все понимал. Мне было страшно за него, конечно. Я знал, насколько он «безбашенный», в хорошем смысле слова, что он никогда не будет останавливаться. Если он взялся за свидетельство мусульманам, то он не остановится. В каком-то смысле его гибель была ожидаема, это должно было произойти. Думаю, что Церковь приобрела еще одного свидетеля и мученика.

Иерей Михаил Рязанцев, настоятель строящегося храма Успения Пресвятой Богородицы в Матвеевском, клирик храма Троицы Живоначальной в Борисове

Я познакомился с о. Даниилом в годы своей учебы в Московской духовной семинарии. Мы не были одноклассниками, он учился курсом старше, но выделялся среди студентов столь ярко, что не заметить его было невозможно. Первая наша встреча произошла поздним вечером в одном из коридоров семинарского спального корпуса. У о. Даниила была традиция — каждый вечер он отправлялся на первый этаж, чтобы вымыть ноги непременно холодной водой. Вся комичность этой ситуации заключалась в том, что «омовение» он совершал в раковине, балансируя на одной ноге в закатанной штанине, так как душевыми и ванными комнатами корпуса оборудованы не были. Эта процедура сопровождалась бурным обсуждением различных сторон церковной жизни группой студентов, которая непременно собиралась вокруг о. Даниила. Свидетелем этой странной картины я и стал, и живость суждений о. Даниила в сочетании с его доброй иронией меня сразу к нему расположили. В дальнейшем, при встречах мы всегда находили темы для обсуждений. О. Даниил, зная, что я несу послушание иподиакона Святейшего Патриарха Алексия, всегда живо интересовался новостями церковной жизни за пределами стен Лавры.

В отличие от многих своих сверстников он очень серьезно относился к духовному образованию, большую часть свободного времени предпочитал проводить за чтением книг. Нас, студентов, особенно изумляла его способность приводить по памяти огромные цитаты из Типикона, который он глубоко изучал по собственной инициативе. За годы студенчества между нами сложились добрые отношения, мы не были близкими друзьями, но мне всегда было неизменно приятно его встречать.

После окончания Московской духовной семинарии я на несколько лет потерял его из виду. Вновь мы встретились на одном из общемосковских церковных мероприятий, о. Даниил был в сане диакона. К тому времени уже была издана его книга «Шестоднев против эволюции», которую я прочитал, и, увидев о. Даниила, не замедлил сказать ему, насколько она мне понравилась. Он был страшно смущен. Я никогда не мог подумать, что для него будет важно мое мнение.

Следующий памятный эпизод из наших встреч был связан с разговором о спасении в современном мире. О. Даниил, уже священник, сказал о том, что лично для себя видит возможность спасения только через мученическое страдание за Христа, а это в современном мире маловероятно. Это разговор не носил никакого трагического или мрачного характера, напротив, я помню, что сказал ему тогда: «Что захотел! Это еще постараться надо!».

Получилось так, что практически одновременно мы были назначены настоятелями строящихся храмов. Многие священники, оказавшиеся в подобном положении, предпочитали лично не вникать в юридические, земельные и строительные вопросы, ограничиваясь лишь общим духовным окормлением, находя исполнителей для рутинной работы. О. Даниил, напротив, был в курсе буквально всех тонкостей этого непростого дела, и мы с большим взаимным интересом делились своими радостями и трудностями. Рассказал он мне и своих планах по строительству большого каменного храма на 2000 человек.

При последней нашей встрече о. Даниил спросил меня, как я отношусь к идее миссионерской работы в районах, где пока нет действующих православных храмов.

Весть о его кончине меня потрясла. Истинный пастырь, достойный пример для подражания — это не только общие слова, которые говорят обычно в таких случаях, это мое восприятие этого человека. Это пример лично для меня. Его кончина — это великая честь для любого священника, удостоиться ее — значит заслужить особую милость Божию.

В моей памяти он жив всегда — ревностный, добрый, неизменно ироничный, с неиссякаемой энергией.

Протоиерей Вадим Леонов, клирик Патриаршего подворья храмов в Зарядье, доцент, кандидат богословия

С отцом Даниилом, тогда еще просто Даниилом Сысоевым, я познакомился в 1993 году, когда поступил в Московскую Духовную семинарию. Он там учился на курс старше, но у нас с ним было одинаковое послушание — петь в смешанном хоре в семинарском храме. Мы пели на разных клиросах, а спевки всех хоров часто проходили вместе, поэтому встречались мы постоянно. Даниилу и мне приходилось петь басом, и мы сидели рядом, в одной партии, а во время паузы — например, когда разбирали произведение по голосам, обсуждали события разного масштаба.

Сразу бросалось в глаза, что Даниил человек яркий, умный, неординарный. Он всегда привлекал к себе внимание, потому что резонировал по любому поводу. Ни одно действие регента или вообще какое-либо событие нашей семинарской жизни не обходилось без его выразительных комментариев, и всегда они были остроумны и оригинальны. Понятно, что не всегда эти комментарии нравились тем, кого они касались, но Даниил всегда открыто выражал свое мнение, не лукавил, не человекоугодничал, и иногда ему за это доставалось. Тем не менее, в семинарии его любили, все понимали, что он говорит искренне, незлобно и с желанием помочь, поэтому в духовных школах недоброжелателей у него не было.

Оригинальность фонтанировала из Даниила постоянно. Помню, как на первых спевках я увидел его с книгой сказок про Винни-Пуха. В паузах он комментировал это произведение, восторгаясь теми или иными поступками главного героя, давал богословское толкование его словам. Получалось весело и забавно.

Конечно, во время учебы у него было много друзей. Я не могу сказать, что мы с Даниилом были очень близки, но по многим темам, по различным богословским вопросам у нас были схожие взгляды. Это нас, конечно, объединяло.

После окончания семинарии я поступил в Духовную Академию, а Даниил женился и ушел на приход. Позже в Академию, на заочное отделение, поступил и он. Наши пути на какое-то время разошлись, но вести о его бурной деятельности в Москве вольно или невольно всегда приходили в МДА.

В 2000 году мы вновь встретились, произошло это в Храме Христа Спасителя. Меня пригласили туда на Рождественскую службу, которую возглавлял Святейший Патриарх Алексий. Конечно же, я приехал заранее, а поскольку времени до начала службы было много, то спустился в нижний, Преображенский храм собора, и зашел в алтарь. Там, в полумраке, я увидел отца Даниила со священническим крестом на груди. Он сидел и сосредоточенно молился про себя, и я подумал о том, что он сильно изменился. Мне трудно было раньше даже представить его молчащим, сидящим спокойно, он всегда фонтанировал энергией, был неуемным, а теперь он скрылся от всех и общался только с Богом. Я подождал немного, но потом подошел к нему, мы поздоровались, он рассказал, что над ним недавно была совершена хиротония. Потом мы вместе пошли на службу, и после этой встречи мы снова стали общаться чаще.

Отец Даниил постоянно участвовал в богословских дискуссиях, конференциях. Как и раньше, по многим вопросам наши позиции совпадали, но иногда он выдвигал радикальные идеи и методы их осуществления, тогда я возражал. Отец Даниил прекрасно понимал, что он может ошибаться, и если в ходе наших обсуждений ему приводились ясные аргументы, тут же корректировал свои взгляды. В нем не было безрассудного упрямства, он никогда слепо не продавливал свое мнение. Иногда люди его не понимали, уходили в сторону, и, боясь оказаться в неудобном положении, говорили: «Он настолько напорист, энергичен, что я не могу общаться с ним». У меня таких проблем не было. Да, он был напорист. Да, он был энергичен. Но в религиозной жизни, если вопрос касается вероучения и фундаментальных принципов духовной жизни, никакие компромиссы невозможны.

Особенно близко мы сошлись с ним во время богословской дискуссии о Таинстве Евхаристии. В 2004 году вышла некая спорная статья на эту тему, и я отреагировал на нее своей публикацией. Вскоре мне позвонил отец Даниил и сказал, что полностью меня поддерживает. Мы договорились продолжить публичное обсуждение этого вопроса. Поскольку эта тема тогда была очень острая, наши статьи согласился опубликовать нонконформистский журнал «Благодатный огонь». Развернулась дискуссия, а спустя некоторое время этот вопрос стал предметом обсуждения на Богословской Синодальной комиссии. Было вынесено решение в пользу тех взглядов, которые отстаивали мы, один из наших оппонентов пересмотрел свою позицию, и это было воспринято о. Даниилом не как победа над личностью, а как торжество Истины. Он был рад за этого человека.

После этого мы с отцом Даниилом стали созваниваться чаще, обсуждать другие темы. В последние два-три года он говорил мне о том, что собирается писать докторскую диссертацию, в которой будет системно изложено вероучение Церкви на основе материалов и постановлений Вселенских Соборов. Подход очень интересный, а поскольку Вселенские Соборы — это непререкаемый источник вероучительной Истины в Православной Церкви, то могла выстроиться убедительно обоснованная система догматических положений. Конечно, в этой теме есть много тонкостей, сложных для интерпретации, но сама идея правильная и еще не разработанная. Мы созванивались с отцом Даниилом, обсуждали многие вопросы, работа шла. Отец Даниил уже составлял библиографию, уже был задел, но завершить свой труд он не успел. Дай Бог, чтобы нашелся человек, который продолжит эту тему, а может быть, отец Даниил оставил какие-то материалы, и, если они достаточно проработаны, можно их опубликовать.

Известие о том, что отец Даниил Сысоев убит, стало для меня шоком. Он неоднократно рассказывал, что ему в очередной раз угрожали, что его уже десять раз приговаривали к смертной казни различными способами. Отец Даниил говорил об этом так легко, полушутя, что не хотелось в это верить, хотя в серьезности этих намерений никто не сомневался: публичные выступления отца Даниила были столь выразительными и яркими, что иной реакции ожидать было сложно.

Смерть священника в храме в наши дни — это кажется чем-то невероятным, но это факт, который свидетельствует о реальном состоянии нашего общества. Исповедническая жизнь отца Даниила завершилась яркой озаряющей вспышкой на церковном небе.

Отец Даниил был абсолютно цельным человеком — в своих богословских взглядах, в своих внутренних убеждениях. Он не искал смерти, но всегда готовился к встрече с ней. Его смерть испугала многих людей, но его она не застала врасплох. Его мученическая кончина — самое главное доказательство его правоты, самая важная его победа.

Протоиерей Александр Александров, настоятель храма Рождества Иоанна Предтечи п. Северный Белгородской и Старооскольской епархии

Познакомились мы с о. Даниилом в 1991 году в Духовной семинарии, когда нас выбрали нести певческое послушание в смешанном хоре (мы его тогда называли «помешанным») регентских классов. Мы очень быстро подружились, несмотря ни на 15-летнюю разницу в возрасте, ни на мою недовоцерковленность. Хотя мы и учились в разных классах (он в 1-м, я во 2-м), тем не менее, довольно часто общались. Не раз мы прогуливались по аллеям Лавры, и он был лектором, а слушателем, в основном, — я. Многие проблемы, которые послужили о. Даниилу темами для написания книг, были проговорены на этих прогулках. Иногда наши беседы, особенно, когда мы не находили консенсуса, заканчивались тем, что один из собеседников, тот, кто послабее, оказывался головой в сугробе, либо в кустах (в зависимости от времени года). И тогда в округе можно было услышать возгласы «Не затыкайте мне рот!», или «Свободу попугаям!», или, наконец, «Не мешайте мне жить!». Нас тогда серьезно интересовали самые основные христианские проблемы, особенно хорошо я запомнил наш разговор, в котором о. Даниил доказывал себе и мне, что самый «оптимальный» путь войти в Царство Небесное при наших немощах — это путь мученичества, если, конечно, Господь сподобит.

Однажды зимой я заболел воспалением легких и оказался в изоляторе. Они с Денисом Поздняевым приходили меня навестить и вовсю старались рассмешить свежими анекдотами из семинарской жизни, это было очень трогательно.

Я проучился всего два года и по собственному желанию получил благословение преподавать в Курской семинарии, затем в 1995 году женился и рукоположился в Белгородской епархии. Дружба наша хотя и не расстроилась, но постепенно ушла в прошлое. Виноват в этом, скорее, был я, у меня было отвращение к эпистолярному жанру, поэтому и не писал, хотя несколько раз удалось мимоходом встретиться, я знал историю знакомства о. Даниила с его будущей женой и начала их супружеской жизни. Последняя наша встреча произошла в Белгороде, всего несколько часов мы пообщались с о. Даниилом на приходские и епархиальные темы. Внешне он выглядел как обычно, но все-таки я почувствовал напряжение, и когда мы уже попрощались, у самой стойки аэропорта о. Даниил обернулся и помахал мне рукой, а в глазах у него я увидел слезы. Мне сразу пришла в голову мысль, что он прощается со мной. Я сел в машину и долго не мог тронуться от печали, которая сжимала мне сердце.

В ноябре 2009 года я с двумя священниками нашей епархии был в паломнической поездке на Афоне. Накануне трагического вечера мы ехали на автобусе из Хиландара в Ватопед. Уже тогда Ватопед находился на осадном положении, и просто так попасть в него было невозможно. Нам пришлось выдумать совершенно невероятную историю, чтобы проехать через пропускной пункт, и, когда мы проехали, предварительно забив голову охраннику своими небылицами, то долго смеялись. Начало темнеть, и тут вместо веселья на меня такая туга навалилась, даже пришлось пожаловаться отцам, что подобную тоску в сердце я испытывал только перед смертью своего отца, который тогда был очень далеко от меня. Порешили, что это от усталости, и тут пришла СМС об убийстве о. Даниила.

Во время ночной афонской службы, в полной темноте, когда мое сердце сжималось от боли, а из глаз текли слезы, я почувствовал, как будто о. Даниил стоит рядом со мной и гладит по руке, утешая. Это чувство было абсолютно реальным.

И еще хочу поделиться сонным видением моей супруги Натальи, которое случилось около сорокового дня после смерти о. Даниила. Ей приснилось, что мы с ней пришли в гости к о. Даниилу в какое-то очень светлое место. Посредине стоял праздничный стол, а встретил нас сам о. Даниил, очень радостный, улыбающийся, в белом подряснике, со словами «Христос Воскресе». Мы долго и по-доброму беседовали, но она не запомнила, о чем. Вот и вся история нашей дружбы, хочется только добавить, что он навсегда останется в моем сердце.

Игумен Мелхиседек, настоятель храма святых апостолов Петра и Павла в Ясеневе

Отец Даниил служил в храме апостолов Петра и Павла в Ясенево всего лишь раз в неделю, по четвергам (в субботы, воскресенья и праздники он был на Крутицком подворье), и я очень жалею, что не смог сделать так, чтобы он стал постоянным клириком нашего храма. На службах мы с ним пересекались редко, потому что именно по четвергам я нес послушание в Доме престарелых. Но все же иногда нам удавалось сослужить вместе — например, в Крещенские или Рождественские сочельники, на службе Великой Пятницы.

В нашем храме отец Даниил готовил людей к крещению, проводил с ними огласительные беседы. Мы обсудили с ним, в какой форме это должно быть, чтобы, с одной стороны, это не было слишком кратко, с другой стороны — чтобы не затягивать, как это было в первохристианские времена, когда у Кирилла Иерусалимского оглашение шло в течение года. Мы решили, что человек должен прослушать круг из пяти лекций, причем, с какой лекции начинать — значения не имело, иначе каждый раз надо было начинать заново, и группа не смогла бы набираться. Главное, чтобы человек был на всех пяти занятиях, и это было доступно для любого. Крестить о. Даниил предложил по древнему чину крещальной Литургии, который он отыскал в библиотечных архивах, этот чин уже практиковался у о. Владимира Воробьева в храме святителя Николая в Кузнецах. Они служили такую Литургию по субботам, со всеми ее особенностями, и о. Даниил разучил это богослужение с нашим хором. Это, конечно, уникальное событие, когда во время богослужения происходит рождение нового человека для вечности, крещаемые присутствуют на Литургии в белых одеждах, и подходят к Святой Чаше как к апофеозу своего вступления в Церковь. После богослужения их поздравляют и священники, и вся община. Эта крещальная Литургия приносит колоссальные плоды, ведь само по себе крещение — это преображение человека, но есть еще и мистическая значимость в том, что это происходит во время самой Литургии. Конечно, в том, что подобное торжество совершалось в нашем храме, была заслуга только о. Даниила.

Только спустя некоторое время я оценил по достоинству ревность о. Даниила, его попечение о Церкви, смелость и неординарность, поскольку осуществление его идеи было сопряжено с особенными трудами. Я был удивлен тому, как он решился сочетать Литургию с крещением, как смело он идет новыми путями, потому что все это непривычно, необычно, кто-то обязательно будет против, и надо объяснять хору, да и самому приспосабливаться. Но, когда я сам начал принимать участие в крещальной Литургии, то увидел, что по времени о. Даниил даже выиграл, такая служба была чуть-чуть короче, чем раздельное совершение этих двух Таинств, и в этом ему была помощь Божия. А самое главное, что это стало благодатным мистическим возвращением к истокам, когда Литургия была центральным осознаваемым стержнем. И я был очень рад, что это происходит в нашем храме, такая Литургия служится и сейчас, и уже о. Алексий Сысоев продолжает дело своего сына, а оглашение проводит диакон о. Геннадий, те же пять бесед, конечно, со своими особенностями.

Я не мог понять, как у отца Даниила хватало на все времени, как он мог так знать и чувствовать Писание, которым он был внутренне наполнен — это, конечно, была Божественная благодать. О чем его не спросишь — он все знает, он просто «глотал» книги, но ведь «проглотить» — это одно, а запомнить — другое, и на каждый богословски поставленный вопрос у него был адекватное, профессиональное и подкрепленное мнением того или иного церковного авторитета, святого отца конкретное суждение, с подробностями, с фактами, с цитатами. Он, конечно, поражал энциклопедизмом. Но духовное величие о. Даниила, весь его потенциал, значимость его церковного подвига я осознал уже после его смерти, когда вышли кассеты с его проповедями и лекциями, книги, толкования на Священное Писание, толкования на творения святых отцов, в частности на «Лествицу».

Можно провести параллель с событиями 1993 года в Оптиной Пустыни. В убиенном иеромонахе Василии уже проглядывалось дарование духовника, уже чувствовалось, что это будет один из высокодуховных людей, чуть ли не оптинский старец, а ему было всего 33 года. Почему Господь забирает таких людей — это тайна. После того, как я познакомился с трудами и деятельностью о. Даниила, я думаю, что такого человека, как о. Даниил, больше не будет, никто в такой полноте его дела не восстановит. Собери сто священников — и не будет одного о. Даниила, не получится ни у кого. В нем одном было столько Божественной энергии, что хватило бы на десять человек. И дело его может остановиться, нет, не само миссионерство как таковое, не написание книг, а ничего подобного больше не будет. А ведь Господь знает, скольких людей бы о. Даниил еще привел в Церковь, сколько бы еще он мог написать, сколько сказать, растолковать, скольких вразумить, — но это тайна Божественная.

Господь сказал: «Я сказал вам все, что слышал от Отца Моего», и каждый священник только напоминает и растолковывает то Евангелие, которое принес Христос. Люди должны так услышать Евангелие, чтобы его исполнить, а мы, священники, ничего нового не скажем, мы только растолковываем, новыми словами, новыми эмоциями, даем какие-то интерпретации, каждый по-разному. И сколько же еще о. Даниил мог сделать полезного для Церкви — и вдруг такая остановка в человеческой истории! Но, видимо, то, что он будет делать сверху, будет гораздо ценнее, чем то, что он делал на земле. Как говорит Писание, «пустите в дело серпы, ибо жатва созрела». Ребенок пребывает в чреве матери девять месяцев, чтобы потом родиться на белый свет. Но никто не предлагает, чтобы он побыл там еще немного, еще пару месяцев. И наша история состоит не в том, чтобы здесь подольше пожить и именно здесь принести наибольшую пользу для людей, для Церкви, хотя и это тоже необходимо. Самое главное — это созреть для вечности, как мы читаем в паремии на день памяти мучеников: «А праведник, если и рановременно умрет, будет в покое,ибо не в долговечности честная старость и не числом лет измеряется: мудрость есть седина для людей, и беспорочная жизнь - возраст старости» (Прем. 4, 7-9).Люди недоумевали, почему же он так мало пожил, не понимая, что он прожил мало, а лет ему было много. «Как благоугодивший Богу, он возлюблен, и, как живший посреди грешников, преставлен, восхищен, чтобы злоба не изменила разума его, или коварство не прельстило души его» (Прем. 4, 10-11). Амвросий Оптинский говорил, что, как ни прискорбна потеря человека, как бы она ни была неожиданна, Господь забирает человека в двух случаях: или на пике, на взлете его духовной жизни, или на падении, чтобы не было еще большего падения. То есть, человек дошел до дна, и уже нет надежды на возвращение, и продолжительность дней жизни уже бесполезна, и, чтобы это дно не продолжалось, посылается серп. Слова преподобного Амвросия утешают, значит, момент смерти отца Даниила был пиком его духовной жизни.

Меня взбудоражила и всколыхнула его кончина, и в этом — конкретный пример духовного смысла происшедшего. Кассеты и книги были и при его жизни, я что-то листал, думаю, потом еще полистаю, да что там, я его вижу постоянно. И вдруг — после его смерти все это мне стало попадаться просто на каждом шагу, то одну кассету принесут, то другую, и я начал слушать, стал читать — одну книгу, вторую, третью. Его кончина как магнитом притянула меня к его наследию, и я уверен, что не только меня. Она высветила всю его жизнь, всю его деятельность, всю огромную пользу, которую он принес Церкви своими беседами, толкованиями, наставлениями, всем, что он оставил для нас, людей XXI века.

Всему свое время, своя актуальность. Иоанн Златоуст пишет про мерзость ристалищ, а сейчас компьютеры и телевидение в сто раз хуже любых ристалищ. Интерпретации и толкования о. Даниила Евангелия или святых отцов для нашего времени были потрясающими, многогранными, позитивными, вдохновляющими. После его кончины о нем узнало очень большое количество людей, и, может быть, его труды, его наследие кого-то всколыхнут, кого-то подвигнут к исправлению своей христианской жизни, кто-то полюбит Священное Писание. Господь сказал: «Кто имеет заповеди Мои и соблюдает их, тот любит Меня; а кто любит Меня, тот возлюблен будет Отцем Моим; и Я возлюблю его и явлюсь ему Сам» (Ин. 14, 21). Отец Даниил блеснул, как молния, но молния не светит долго, как лампочка или как прожектор, она блеснула ярчайшим светом — и осветила все вокруг. И кому молния не помогла, тому и фонарь, и прожектор не помогут. Его и убрали из жизни именно потому, что он приводил людей к Евангелию, к этой величайшей книге Жизни. Сама его кончина свидетельствует об этом, потому что все случилось не в темноте на улице, и тогда могли сказать, что был грабеж или хулиганство. Убирали человека, который был кое-кому как кость в горле, и сатана через этих людей понимал, что еще сотни и тысячи людей могут быть приведены к Богу.

Не стало отца Даниила, не стало священника, но появился еще один мученик и ангел на Небе, и его смерть осветила его путь. Она показала нам, что для Бога надо быть живым человеком, и именно потрясающая живость была его особой чертой. Как будто у него внутри было два или три моторчика. У него было трое детей — и когда же он находил для них время, когда все писалось, когда все говорилось, когда исполнялись все требы, как все это совмещалось в одном человеке? Когда во время службы он говорил проповедь, то говорил так быстро, как будто его мысли опережали слова, он всегда хотел сказать как можно больше, потому что проповедь ограничена во времени. Я даже просил его говорить помедленнее, потому что люди не успевали переварить одну мысль, как уже следовала другая. Он прислушивался к моей просьбе, и с каждым разом его проповеди были все основательнее, но он все равно был как вулкан, ему хотелось делиться с людьми всем, что он знает, и это дар любви: неуставание делиться тем духовным сокровищем, которое дал ему Господь. В десять раз он приумножил свой талант, данный ему от Господа, если бы мы все так поступали, раздавая то, что получили от Господа, потому что каждому священнику Господь, безусловно, дает дары.

Отец Даниил являл собой живой пример колоссальной самоотдачи ради людей, он не бежал от трудов, а наоборот, накладывал на себя труды: Миссионерский центр на Крутицком подворье, потом строительство храма, мало и этого, надо и уличное миссионерство, мало и его — надо организовывать целый миссионерский Центр. Удивительно, что он в каких-то богословских и богослужебных обстоятельствах, да и в житейских ситуациях, умудрялся задавать вопросы мне. Это мы у него спрашивали, что нам было непонятно, и вдруг он становился на такую позицию, как будто он не знает, и надо посоветоваться, надо спросить, надо взять благословение. Это правильное духовное устроение, когда человек не считает себя всезнайкой, истиной в конечной инстанции, это — внутренняя духовная культура и стержень. Как говорил авва Дорофей, святые предпочитали поступить по совету брата, и, может быть, испортить дело, чем сделать его правильно, но поступить по-своему, так, как считаешь нужным. Отец Даниил становился на позицию вопрошающего, хотя и сам был учителем, наставником, но не стеснялся смиренно спрашивать совета. Я уверен, что он и сам знал ответ на свой вопрос, но он понуждал себя поступать по отцам, не считал себя непогрешимым как Папа Римский. Есть известная история с Симеоном Столпником: для отцов было удивительно, что это за новый подвиг стояния, и одни этот подвиг одобряли, другие — нет, и говорили, что он пошел таким необычным путем из-за своей внутренней гордыни. И решили они его испытать, сказав: «Симеон, сойди со столпа», и если он не согласится, то он самочинник и самовольник, и подвиг его не от Бога. А если он послушает, тогда — от Бога. Приходят они к столпу, он стоит и молится (кстати, мне до сих пор непонятно устройство этого столпа, как там жить, как повернуться, как там спать, есть, есть ли там крыша или еще что-либо?). И кричат ему: «Ты в прелести, ты гордец, и подвиг твой не от Бога, потому что не как все отцы поступаешь. И мы решили, сойди со столпа, и живи как все». А он спрашивает: «А вы все решили?» — «Все». — «Тогда, братья, благословите, слушаюсь». И только занес ногу слезать, как все и закричали: «Отче, отче, оставайся, молись о нас, подвизайся». Симеон услышал мнение отцов и готов был подчиниться, лишь бы не поступать по своей воле. Вот такая духовная скромность была у о. Даниила, чего нам всем, конечно, не хватает, мы всё сами знаем, сами всё понимаем, ни у кого ничего не спрашиваем, это, конечно, общая наша беда, и мирян, и священников, мы сами себе на уме. А у о. Даниила было правильное духовное устроение, он сам учил и сам спрашивал совета.

Господь преставил его от худшего к лучшему, от временного к вечному, от тленного к нетленному. Дай Бог отцу Даниилу быть на Небе, а с Неба помогать нам идти по нашему жизненному пути, пока не придем туда, где находится он.

Игумен Кирилл (Сахаров), настоятель храма святителя Николая на Берсеневке. Председатель Союза Православных братств

С отцом Даниилом я познакомился на Крутицком подворье в конце 90-х годов, он тогда был еще диаконом. Он был, как известно, принципиальным сторонником креационизма, то есть буквального понимания дней творения. Было интересно наблюдать убежденного, ироничного, остроумного оппонента эволюционистов, на теории которых мы воспитывались и в советской школе, и даже, в какой-то степени, в стенах духовных учебных заведений. Позже, здесь же, на Крутицком подворье, я присутствовал на занятиях по Библии, которые проводил о. Даниил. Он был блестящим знатоком Священного Писания. Меня поразило тогда, с каким восхищением и радостью объяснял он Писание, как светился при этом.

Батюшка был очень динамичным человеком, как сейчас вижу его бодро идущим в рясе и плаще, с сумкой через плечо. Мне он представлялся абсолютно бесстрашным: он поразительно мало беспокоился о том, чтобы организовать массовку, группу поддержки на своих захватывавших дух диспутах. Помню первый диспут с мусульманами в гостинице «Россия» незадолго до ее демонтажа (я тогда еще подумал – случайно ли избрали объект с таким названием накануне его слома?). Ведущим диспута был Максим Шевченко, и вел он его, на мой взгляд, профессионально и достаточно корректно. В зал набилось несколько десятков темпераментных молодых мусульман – студентов различных московских вузов. Оппонентом о. Даниила был бывший священник В. Полосин (я учился с ним в Московской Духовной семинарии). Энергетика в зале зашкаливала. О. Даниил пришел со своими соратниками, которые количественно сильно уступали другой стороне. Но как он выступал! Опытный полемист, прямолинейный, бесстрашный, мужественный, резковатый, неподдающийся. Тема диспута была – доказательства Богодухновенности Писаний обоих религий. Отец Даниил оперативно, логически четко выстраивал систему аргументов, уверенно оперировал цитатами. В какой – то момент ситуация достигла крайнего напряжения, из зала стали раздаваться угрожающие крики. О. Даниил оставался хладнокровным, его оружием было Слово Божие – «меч обоюдоострый, доходящий до разделения души и тела».

Всего я был на трех диспутах о. Даниила с мусульманами. Как мог, поддерживал его, подбрасывал записки с некоторыми аргументами по ходу полемики. После нашумевшей статьи о. Даниила в журнале «Русский дом» с резкой критикой старообрядчества я инициировал его диспуты с ревнителями старой веры. Идея возникла во время работы Международной конференции по старообрядчеству, проходившей в Старообрядческом духовном училище на Рогожском. Поделился этой идеей с молодыми наиболее активными старообрядцами – те горячо поддержали. Диспуты проходили в Доме российской прессы, рядом с нашим храмом. Здесь же прошел круглый стол о единоверии. Опять знакомая картина – о. Даниил пришел с парой соратников, в то время как старообрядцы пришли в значительном количестве. Немало было присутствующих, которые были, что называется, не в теме. Модератором первого диспута пришлось быть мне. Отец Даниил, полемизируя со старообрядцами, убежденными в своей правоте и весьма начитанными в области истории, каноники и прочем, не ставил под сомнение православность старых обрядов. Он акцентировал внимание на пагубности раскола и на необходимости послушания епископам – блюстителям веры Вселенской Церкви, говорил о том, что текст «Символа веры» в новообрядной редакции буквально соответствует греческому оригиналу. Старообрядцы, ссылаясь на различные примеры, отстаивали правильность и авторитетность древнерусского текста, хранимого ими. Разгорелся спор. Со стороны старообрядцев о. Даниилу по этому вопросу наиболее компетентно оппонировал один из преподавателей Старообрядческого духовного училища, знаток греческого языка. Прошедшие диспуты я считаю очень полезными – они дали большую пищу для размышлений и сравнений. Жаль, что их было немного, и что они затухли.

О. Даниил поражал своей неутомимостью, он буквально искрился идеями. Батюшка являл собой потрясающий пример бескомпромиссного следования за Христом, предания себя в Его волю. Вечная ему память!

* * *

Таких отпеваний за 22 года своего священства я не припомню. Весь день прошел в разговорах и воспоминаниях об убиенном. Хотя я не был слишком близок к о. Даниилу, но много читал из написанного им и слышал рассказы о его деятельности – как восторженных, так и весьма критичных. На мой взгляд, значение о. Даниила заключается, прежде всего, в «деблокировке страха» перед таким мощным, прямо скажем, пугающим явлением современности, как ислам. В самом деле, посмотришь по новостям о взрывах с десятками жертв, казнях по приговорам шариатских судов или почитаешь историю – как жили под османским игом балканские народы –невольно охватывает ужас и оцепенение. Но видишь подчеркнутый монотеизм исламской доктрины, положительные явления в жизни исламских стран (отсутствие алкоголизма, порнографии, открытой проституции и прочее) – это заставляло мозг работать, анализировать, сравнивать. И –сталкиваешься с таким бесстрашным, бескомпромиссным анализом, критикой, выявляющей уязвимые места оппонентов, как у о. Даниила. Справедливости ради должен сказать, что мои контакты с представителями исламского мира были всегда довольно корректными и доброжелательными. Вспоминаю свою поездку в Узбекистан в 80-е годы. Одна из целей поездки – поближе познакомиться с одной из мировых религий. Заходил я тогда в мечети в Ташкенте и Самарканде, общался с муллами и простыми мусульманами, присутствовал на мусульманском погребении и т.д. Были контакты и в Москве, и в других местах, например во Владикавказе в прошлом году. Тогда мне запомнился один симпатичный мусульманин, член Евразийского движения А. Дугина. Очень доброжелательный, адекватно оценивающий ситуацию, лояльно относящийся к христианству. Только раз я почувствовал напряжение, когда в перерыве во время конференции Российского Общенародного Движения, проходившей в Колонном зале Дома Союзов в 90-е годы, соприкоснулся с известным мусульманским деятелем Н. Ашировым. Нет, никаких инцидентов не было, просто мы молча встречались в фойе и – нам нечего было сказать друг другу. После минутного замешательства мы молча разошлись в разные стороны. Когда я видел тысячи людей, в едином порыве поклоняющихся Всевышнему, мужчин с искрой в глазах, говорящих о своей вере, то невольно задумывался – а насколько внушительно выглядим мы в нашей повседневной церковной жизни? Сутолока в храме, небрежное совершение крестного знамения и поклонов, отсутствие единого устава о поклонах, залихватскийпартес в пении, сентиментальность в живописи, примитивность и теплохладность в проповеди, мочение лбов вместо канонического погружения при крещении – все это заставляло задуматься – а насколько это привлекательно для суровых горцев и горячих арабов? Главная задача, на мой взгляд, заключается в следующем: как нащупать баланс, сочетание двух вещей: твердое стояние в своей вере, искренне сознаваемой единственно истинной с доброжелательным отношением к иноверцам как к гражданам одного с нами государства, с которыми могут быть и должны быть точки соприкосновения, общие дела, но, естественно, без компромиссов в вопросах веры. Между тем, пока мы ищем эти балансы, жизнь стремительно развивается – вот уже мы слышим не просто о тревожной, а о шокирующей статистике о том, что в Москве славян чуть более 30 %, что в столице проживающих из мусульманских регионов уже больше, чем славян. Вот и знакомый священник подлил масла в «мысленный жар», рассказав, что его духовное чадо работает в одной из московских клиник, где за последние две недели не родилось ни одного славянина, а рожденными представительницами других народов были забиты все коридоры.

Безусловно, наследие о. Даниила должно быть осмыслено, проанализировано и продолжено с более или менее существенными коррективами. Главное, чтобы оно реализовывалось в жизни без таких трагических последствий как убиение незаурядного московского пастыря.

Протоиерей Олег Стеняев, клирик храма Рождества Иоанна Предтечи в Сокольниках

Говорить об о. Данииле в прошедшем времени мне достаточно сложно. Я знал его в течение многих лет, с тех пор, когда он был еще дьяконом и служил на Болгарском подворье. В то время он часто приходил в Центр реабилитации жертв нетрадиционных религий при храме «Всех скорбящих Радостей» на Большой Ордынке, где я занимался миссионерскими программами. Отец Даниил сразу произвел на меня впечатление человека, который торопится, спешит. И потом, когда я познакомился с ним ближе, ощущение, что он спешит — в хорошем смысле этого слова — меня никогда не покидало. Он действительно все делал достаточно быстро, как будто опасался чего-то не успеть, потому что все может неожиданно прекратиться, а ему нужно исполнить свой апостолат, то предназначение, для которого Господь призвал его на священническое служение.

Достаточно долгое время о. Даниил был дьяконом, и когда мы, знакомые священники, говорили, что пора бы ему стать священником, он отвечал: «Ко всему нужно подготовиться!». И мне кажется, что вся его жизнь была большой подготовкой к чему-то очень важному.

Мученичество в христианском понимании — это особая форма служения Богу. Наше славянское слово «мученик» не передает действительного смысла этого служения, потому что греческое слово «мартирос», которое переводится как «мученик», означает не просто человека страдающего, а человека, который своими страданиями являет свое исповедание. Поэтому было бы правильно греческое слово «мартирос» перевести не как «мученик», а как «исповедник», то есть это человек, который показывает, что его вероубежденья для него настолько важны, что он готов не только посвятить им всю свою жизнь, но готов даже умереть за них. Собственно говоря, античный мир был обращен ко Христу свидетельством мучеников, и едва ли был какой-то язычник, который умер за веру в Зевса или за Артемиду Эфесскую. Когда язычники увидели, что в новой христианской религии люди готовы не только жить для Христа, но и умирать за Него — это было потрясением для античного мира.

Учитель Церкви Тертуллиан говорил, что «кровь мучеников — это семя Церкви». Мученик, который проливает кровь — это «свидетель верный», имеющий свидетельство Иисуса в самом факте своей смерти. Каждый из нас по-своему понимает, что такое быть учеником Иисуса Христа, и в чем мы можем подражать нашему Божественному Учителю. Наиболее полно осуществляют служение Христу именно мученики, потому что в своих страданиях они уподобляются страдающему Христу. Каждый из них входит на свою персональную Голгофу и потом переживает радостную встречу с Агнцем Божиим. Революционные процессы 1917 г. в России породили волну гонений против Церкви, и Русская Церковь взошла на свою Голгофу, а там, где Голгофа, там и крестная смерть. Там, где мученическая смерть, там нужно ожидать Пасху духовного воскресенья. И после сонма «свидетелей верных», новомучеников, мы все ожидаем, когда же произойдет воскрешение нашей земли. Если была русская Голгофа и смерть мучеников, то должна быть и русская Пасха, о которой говорил преп. Серафим Саровский, и которая осуществится на нашей земле.

Отец Даниил Сысоев в жизни был очень кроткий и смиренный человек. Он больше думал о том служении, которое он совершает, нежели о самом себе. Когда о. Даниил спешил, то он мог забыть где-нибудь свой плащ или скуфейку, и хорошо, что рядом были люди, которые ему напоминали об этом. Однажды мы с ним просидели до позднего вечера в храме «Всех скорбящих Радости» на Ордынке и, когда уже прощались, я спросил: «Отец Даниил, а ты сегодня ел?» — «Нет, я думал, что здесь пообедаю». Я ему стал предлагать перекусить, но он отказался, сказал, что уже не успевает. Мы с ним четыре часа сидели, беседовали, и он даже не сказал, что голоден. Это была его особенность — быть человеком не от мира сего.

Становится ли христианин святым в момент мученичества или это происходит раньше? Это сложный вопрос, и я хочу спросить иначе: понимали ли мы, друзья о. Даниила, что рядом с нами живет святой? Да, мы это понимали, потому что о. Даниилу угрожали неоднократно, обещали убить всевозможными способами, и последний раз ему угрожали в день его смерти. Мы видели, как он реагировал на эти угрозы: он относился к ним с неким детским простодушием. Однажды я ему сказал: «Отец Даниил, может быть, сбавить темп, ведь угрозы поступают, найдется какой-нибудь сумасшедший ваххабит, который взорвет тебя». Но всей своей деятельностью он показывал готовность к такой смерти, считая при этом, что недостоин ее. Однажды я ему задал прямой вопрос: «А как мы должны себя вести, если тебя не станет? Что будет с твоей семьей, с детьми?» И он отвечает: «Ты должен будешь помогать им». После этих слов я даже немного растерялся.

Отца Даниила убили в тот вечер, когда он проводил Библейские занятия, заканчивал толкование на пророка Исаию и 11-ю главу 2-го послания ап. Павла к Коринфянам. Я сразу понял, что мне нужно довести этот цикл до конца, нужно показать тем людям, которые его убили, что проповедь расстрелять нельзя (сейчас вышел диск с нашими толкованиями, он так и называется — «Нерасстрелянная проповедь»).

С просьбой продолжить лекции ко мне обратилась община о. Даниила, и я стал очень серьезно готовиться к этим четверговым занятиям, начал перечитывать книги о. Данила и слушать записи с его проповедями. Оказывается, я никогда не слышал его проповедей, он приезжал ко мне в храм, мы вместе служили, но проповеди всегда говорил я. Отца Даниила как проповедника я не знал, а знал его как друга, как человека, с которым можно посоветоваться. И я открыл его заново, и для меня важно было осознать, что он был непривередлив и скромен не только в быту, но и никогда не говорил нам, что он чего-то достиг как проповедник.

Когда я хотел воспроизвести какую-то цитату дословно и не мог вспомнить главу или стих из Писания или из Святых отцов, то звонил о. Даниилу, называл ключевые слова, и он четко отвечал: «Исаия, 3,16». До сих пор, если мне необходима точная цитата при подготовке конспектов предстоящих Библейских бесед, моя рука инстинктивно тянется к телефону, чтобы позвонить ему.

Иногда мне приходится отпевать молодых, и я вижу, как скорбят родные и близкие. И я всегда говорю, обращаясь к ним: «Будут проходить годы, десятилетия, вы будите стареть, меняться, а этот человек будет всегда оставаться молодым». Отец Даниил покинул эту жизнь в молодом возрасте, и он остался молодым навечно. Он все время рвался в тот мир. Я его однажды спросил: «Тебе здесь не нравится? Ты постоянно так поступаешь, что все может обрушиться сразу». А в ответ услышал: «А там намного интересней!». Однажды он сказал мне: «Ты знаешь, что ты там будешь очень стройным?».Я спрашиваю: «Почему?». Он отвечает: «Там нет болезней, печали, воздыхания, нет диабета, тебе будет тридцать три с половиной года. Хромые будут скакать от радости, немые будут петь, глухие будут слышать. Ты не представляешь, как тебе там будет легко!». Его глаза лучились радостными искорками, а я вздыхал и говорил, что это произойдет еще не скоро, мне еще долго придется таскать свой вес. А он ответил: «А ты не отчаивайся, носи его, как носят вериги». Он всегда находил такие слова, такие образы и примеры, что легко было выйти из состояния уныния.

Протоиерей Константин Буфеев, настоятель храма Успения Пресвятой Богородицы в Архангельском-Тюрикове (Москва), руководитель Миссионерско-просветительского Центра «Шестодневъ», кандидат геолого-минералогических наук

С отцом Даниилом мы впервые познакомились на свадьбе у наших общих знакомых. Венчал их замечательный батюшка отец Геннадий Огрызков (вечная ему память!), а я был вторым венчающим священником. Диакон Даниил вместе со своим отцом, священником Алексеем Сысоевым, присутствовал среди молящихся в храме Малого Вознесения на Никитской. Я обратил внимание на то, что в храме отец Даниил тихо и благоговейно молился, а во время праздничного застолья был весел и громко кричал: «Горько!»

Ближе мы сошлись в октябре 1999 года, встретившись на совещании «Преподавание в православных школах вопросов творения мiра, жизни и человека», организованном Отделом религиозного образования и катехизации Московского Патриархата. Собравшиеся выражали два полярных мнения. Одни утверждали, будто теория эволюции никак не противоречит православной вере, и что якобы Библия описывает эволюционные изменения Вселенной, происшедшие за миллиарды лет. Другие отстаивали святоотеческое мнение, основанное на Священном Писании и Предании Церкви, согласно которому все разнообразие животных и растительных форм (включая человека) было создано Богом за шесть творческих дней. Мой доклад назывался «Ересь эволюционизма». В этой полемике мы оказались с отцом Даниилом в одном лагере, и он на долгие годы стал ближайшим моим соратником и единомышленником.

На том совещании мне пришлось сойтись в споре с преподавателем биологии одной из православных гимназий Москвы. У нее, кстати, обучалась одна из моих юных прихожанок, так что заочно мы с Галиной Леонидовной были знакомы. Она задала детям написать сочинение на тему «Мое мнение о происхождении жизни на Земле». Понимая, что этот вопрос имеет религиозное значение, девочка решила посоветоваться со мной как с духовником, на исповеди. Я предложил ей два варианта: либо выдумать научно-фантастическую историю, либо изложить православную точку зрения на этот вопрос в соответствии с учением Церкви. Школьница выбрала второе, и представила свою позицию в соответствии с Символом веры и Священным Писанием. С этого сочинения началась длительная переписка ученицы с учительницей. Синими чернилами ученица отстаивала позицию православной христианки, красными чернилами учительница взывала к ее «благоразумию» и остерегала от «мракобесия» и «невежества». Аня цитировала в ответ «Шестоднев» свт. Василия Великого и объясняла, что не видит в этой книге ничего антинаучного.

В присутствии отца Даниила и нескольких других участников совещания мы продолжили эту дискуссию в кулуарах. В результате мнения обеих сторон выявились окончательно, и определился круг наших единомышленников и противников.

Вскоре мы с ним встретились специально для обсуждения перспективы нашей дальнейшей совместной работы. Отец Даниил тогда впервые высказал идею создания Миссионерско-просветительского Центра, которая и была реализована в «Шестодневе» (хочу подчеркнуть, что хотя возглавил Центр я, задумка эта принадлежит ему). Святейший Патриарх Алексий благословил создание Центра «Шестодневъ» на базе прихода храма Успения Пресвятой Богородицы в Архангельском-Тюрикове. Организационная сторона работы Центра легла на мои плечи, а отец Даниил стал моим ближайшим помощником, ученым секретарем, неизменным соавтором, постоянным содокладчиком. Он был генератором идей, всегда вносил «свежую струю» во все наши миссионерские предприятия.

Началась деятельность «Шестоднева» с нескольких встреч в узком кругу священнослужителей и ученых — биологов, физиков, геологов и других специалистов. Собирались мы и на моем приходе, и на Крутицком подворье, где подвизался отец Даниил, и на его квартире в Коломенском.

В дальнейшем главными направлениями нашей работы стали издательская деятельность и организация различных конференций.

Вскоре Оргкомитет Международных Рождественских чтений предложил мне возглавить работу секции «Православное осмысление творения мiра и современная наука». Эта высокая трибуна в течение нескольких лет позволила во всеуслышание говорить о достижениях креационной науки и о православном содержании святоотеческого учения о происхождении Вселенной. Ежегодно издавался сборник докладов всех участников нашей конференции, работа была плодотворной и вдохновенной, проходила она по благословению и при личной поддержке Святейшего Патриарха Алексия II.

Оказалось, что эта тема вызывает широчайший резонанс. Здоровые силы в Церкви среди ученых, богословов, священнослужителей и мирян проявили к ней искренний интерес. Отец Даниил любил повторять, что тема библейского Шестоднева имеет выдающееся значение в деле православного миссионерства и катехизации. Действительно, эта тематика, как никакая другая, интересна всем без исключения людям — как детям, так и мудрым старцам. Вопрос происхождения неба и земли никого не оставляет равнодушным, евангельскую проповедь приняли и многие ученые-естествоиспытатели.

Наша секция на Рождественских чтениях была единственной, выражавшей последовательный святоотеческий взгляд на происхождение мира и человека. Докладчики на остальных секциях представляли смешанную — как православную, так и эволюционистскую (дарвиновскую или шарденовскую) точки зрения, пытались найти в Библии описание процесса эволюции.

Отец Даниил всегда убедительно и афористично обличал ошибки оппонентов. Он говорил, что за Живого Бога, единого в трех ипостасях Творца, приняли мученическую кончину многие святые исповедники. Но никто не станет страдать до смерти за теорию эволюции. Эти слова убежденного и мужественного креациониста невольно вспоминаются после его мученической смерти в применении к нему самому.

За время работы «Шестоднева» мы собрали сотни цитат и высказываний Святых Отцов, которые невозможно трактовать иначе, как в пользу креационизма. У наших же оппонентов так и не появилось ни одной подобной цитаты, которую можно было бы однозначно толковать как эволюционистскую.

Отец Даниил никогда не стеснялся указывать на неправоту оппонентов. Некоторые полагают, что это качество не подходит миссионеру, потому что миссионер должен угождать людям. А он порой прямо говорил: «Вы еретики, вы не спасетесь!» После, в узком кругу, он, исполненный любви к заблуждающимся, с некоторым смущением и неловкостью объяснял свою резкость: «А что делать, если это в самом деле так? Если их точка зрения — это хула наДуха Святого? Что же, не напоминать им об этом?» Но чтобы сказать в лицо докторам и академикам о том, что они не правы, нужна была смелость, и отцу Даниилу ее хватало. Он прекрасно понимал, что в догматических вопросах полумер не бывает, это не та область, где нужно искать компромиссы и проявлять снисходительность. Наше мировоззрение изложено в Никео-Цареградском Символе веры, и отклонения от него недопустимы. Никакого «православного эволюционизма» не было, и быть не может.

Убежденность в православной вере придавала особую яркость его выступлениям, делала их неизменно содержательными и интересными. У него была замечательная память, и выступал он всегда блестяще. Его участие в любом обсуждении сразу отбивало у слушателя желание покинуть собрание. Скучно никому не бывало, при его появлении оживлялись все — и его сторонники, и оппоненты. Слово его было «с перцем».

Он был интересен в общении — готов был поддержать любую шутку, беседу, тост. Таким запомнился. У него был сильный голос, и он прекрасно владел им.

Отец Даниил имел редкое евангельское качество души — детскую простоту. Образованный и широко эрудированный человек, кандидат богословия, работавший над докторской диссертацией, он сердечно и непосредственно воспринимал мир, обладал завидным зарядом жизнерадостности и оптимизма, и представить его унывающим или скучающим было трудно.

Кроме креационизма, была еще одна тема, которая нас объединяла — это вдумчивое отношение к богослужению. Вопросы церковного Устава для отца Даниила имели большое значение. Сегодня трудно найти собеседников для разговора о Типиконе: о стихирах на литии, о литургических прокименах, о церковном календаре, большинство людей просто не способны об этом говорить, поскольку не считают эту тему важной. А отец Даниил видел в раскрытии уставных тонкостей миссионерское значение. Помню, бывали случаи, когда мне требовалось посоветоваться с кем-нибудь насчет завтрашнего богослужения. Например, в Уставе предлагается неоднозначное решение при составлении стихир или литургических чтений, и возникает вопрос: а как служить более правильно? Отцу Даниилу можно было позвонить в любое время, порой даже в 11 ночи, и решить с ним все подобные вопросы. По два часа он готов был обсуждать тонкости службы, причем по памяти, без книг. В этом отношении он был грамотный и достойный собеседник.

Конечно, не во всем мы были согласны друг с другом. Я, например, не принимал его отношения к процессу глобализма. Он не осуждал глобализацию, считая, что она дает новые возможности для проповеди христианства. А я глубоко убежден, что этот процесс предвещает антихриста, и большая часть из того, что мы имеем негативного и в мирской жизни, и в Церкви — следствие глобализации.

В последний раз я виделся с отцом Даниилом за десять дней до его кончины. Это было в городе Апатиты на Кольском полуострове. Там мы оба участвовали в научно-богословской конференции, а пригласил нас туда наш общий товарищ и единомышленник — биолог, доктор наук. Собрались ученые, возглавлял высокое собрание архиепископ Мурманский и Мончегорский Симон. Отец Даниил выступил очень смело, почти скандально, указав на то, что при определении абсолютного возраста ископаемых пород ученые изначально пользуются предположением, что он составляет порядка миллионов лет. Исходя из этого, они применяют определенные методики, которые и выводят их на ожидаемый результат. Если бы сначала они предполагали, что возраст пород составляет порядка тысяч лет, то и результаты исследований могли бы быть другими. Некоторые ученые восприняли это как непризнание их профессионализма, а один участник даже ушел, хлопнув дверью.

Конечно, ни один человек обычно не хочет скандала и не будет сознательно его искать. Но мы знаем, что когда отгремит гроза, то дышать становится легче. Вот и отец Даниил был такой грозой, который очищала, снимала с души тяготу. Общий итог нашего участия в этой конференции я оцениваю как положительный, потому что Слово Божие прозвучало и было воспринято многими — в том числе теми, кто был заслонен от веры в Живого Бога воздвигнутыми современным сайентизмом идолами, то есть верой во всемогущество падшего человеческого разума.

О гибели отца Даниила я узнал в тот же вечер — через час после прогремевшего выстрела. У нас были общие прихожане, они мне и позвонили. Я сразу же вспомнил, как незадолго до этого он показал мне порядка пятнадцати СМС угрожающего содержания, присланных на его телефон. Говорил он об этом как всегда живо и весело: вот, мол, как много мне угрожают! Смерти он не боялся. Кажется, он был готов к тому, что с ним произошло.

Протоиерей Константин Харитошкин, настоятель храма Святителя Николая в Сабурове

В нашем храме отец Даниил проходил диаконскую практику. Настоятелем у нас тогда был отец Василий Бабурин, член епархиального совета, хороший службист, строгий батюшка. К нему на практику присылали многих клириков, но до сих пор прихожане ни о ком так тепло не вспоминают, как об отце Данииле Сысоеве. Хотя отец Даниил понимал, что служит здесь временно, он воспринимал храм как родной дом, и все люди, которые сюда приходили, были для него родными. Он всех встречал с открытым сердцем, с огромной щедростью стремился поделиться своими знаниями, ничего не таил в себе, не ленился. Он сразу же досконально изучил историю храма и с огромной радостью отвечал на вопросы, всем рассказывал о святынях, храмовых иконах.

Я познакомился с отцом Даниилом сначала заочно — по его статьям. Одна из первых его работ, которую я прочитал, была посвящена Крещению с погружением, и эта работа очень помогла мне в приходской жизни, потому что была очень убедительной. Дело в том, что в советское время взрослых крестили мало и, чаще всего, обливанием. В 90-е годы предложение крестить взрослых людей погружением у сослужащих священников вызвало вопрос: «Зачем?» И я не раз показывал эту статью отца Даниила, в которой приводились очень четкие аргументы со ссылками на святых отцов Церкви, на традицию.

После этого я старался регулярно читать публикации отца Даниила. Не со всеми его взглядами и идеями я был согласен, некоторые из них казались мне слишком категоричными. Отец Даниил был очень прямым, искренним и горячим человеком, и его богословское творчество выражало его душу. В своих трудах он всегда искал прямого ответа на вопросы, в них было горение, стремление всем свидетельствовать об Истине.

Когда отца Даниила назначили служить в храм апостола Фомы, я очень обрадовался, что у меня появился такой сосед. Этот храм расположился в деревянном домике, и скоро там стала складываться прекрасная община, проповедническая. Мне очень нравилось бывать в храме апостола Фомы. Может быть, там было меньше радения о внешнем, о какой-то симметрии — маленький деревянный храм рос постепенно, возникали разные пристроечки, зато на стенах — горячие обращения к прихожанам, разные объявления: такого-то числа «будет молебен», «состоится беседа» и тому подобное. Все было очень открыто, живо, в этом чувствовался апостольский дух.

По своей живости и душевной щедрости отец Даниил всегда предлагал нашему приходу совместные дела. Если батюшке удавалось что-то сделать для своего храма, даже решить какие-либо бытовые, технические вопросы, он сразу же стремился этим поделиться, звонил мне: «Отец Константин, у меня вот что получилось! Нужно так-то поступить, туда-то позвонить. Давай я тебе дам телефоны!» Помочь было для него радостью, и, благодаря ему, мы всегда были соработниками.

Не могу сказать, что мы стали близкими друзьями, но всегда общались с взаимной любовью и взаимным уважением. В разговорах со мной отец Даниил был чрезвычайно доверчив. Он открывал свои сокровенные переживания, абсолютно доверяя собеседнику и надеясь на его порядочность. У него была детская душа, в нем не было никакой двойственности. Он разговаривал как христианин с христианином.

Отец Даниил никогда не только не боялся, он именно спешил в любой аудитории свидетельствовать о Христе. Он, безусловно, был интеллектуалом, обладал красноречием, и его апостольский проповеднический дар был в большей степени связан с любовью к Слову Божию и любовью к людям. Он замечательно умел найти подход к человеку, казалось бы, даже не ища этого подхода. Отец Даниил был лучезарным человеком и, не скупясь, делился этим светом. В нем была столь необходимая простота, а люди видели, что он говорит от сердца, с любовью, и поэтому их сердца тоже зажигались. Отец Даниил спешил осветить тьму незнания, неведения, извращенного понимания сущности Церкви, проповедуя истину христианства.

Для меня отец Даниил — образ христианина апостольских времен, для которого главная радость — служить Литургию, нести Слово Божие. Смерть отца Даниила стала венцом его служения. Он пострадал как христианин, который проповедовал и крестил, доносил Слово Божие до сердец людей. Всегда поминаю отца Даниила и надеюсь, что батюшка тоже молится о своих близких, о своей общине, обо всех нас.

Иеромонах Дмитрий (Першин), и. о. председателя Миссионерской комиссии при Епархиальном совете города Москвы, эксперт Синодального отдела по делам молодежи Московского Патриархата

Убили моего друга отца Даниила Сысоева.

«Христос анести!» – так мы звали его между собой, когда он служил на Крутицком Подворье.

– Христос анести! – Вере резурексит!

Подкараулить отца Даниила было несложно, он был у всех на виду – люди разрывали его на части, в постоянном общении с ними он был нарасхват и не успевал отслеживать окружающую действительность.

– Христос ахcдга!

– Алефосанести! – отвечал о. Даниил.

Научил меня этому круглогодичному миссионерскому приветствию он. Так мы с ним и перекликались, переходя с греческого на грузинский, с латыни на английский. Таким было состояние его души.

Познакомил нас еще один миссионер наших дней – протоиерей Дионисий (Поздняев), ныне просветитель Китая, а тогда клирик храма святого князя Владимира в Старых Садах, прихожанином которого был и я. Это было давно, в уже далеких девяностых, я еще не был диаконом. Как-то в субботу о. Даниил пришел к нам в храм к концу всенощной (в его в храме она заканчивалась гораздо раньше), просто помолиться; оказалось, что они с отцом Дионисием давние друзья по Московской семинарии.

Вот почему о. Даниил частенько заглядывал в князь-Владимирский храм, весь в миссионерских делах и мечтах, которыми он делился с о. Дионисием, только начинавшим тогда разрабатывать тему православной миссии в Китае, Корее и Индии.

Но вот уже второе тысячелетие, Крутицкое подворье, реабилитационный центр св. Иоанна Кронштадского, которым руководит игумен Анатолий (Берестов), а помогает ему о. Даниил. Я на подворье служу диаконом, но в другом храме, Петропавловском. Общины очень разные, стиль служения отличается (у о. Даниила служили знаменным распевом), но затем крестные ходы по взаимной договоренности, начинаясь от разных храмов, сливаются в один, а затем опять разбегаются по Подворью. На Светлой седмице от отца Даниила можно было зажигать пасхальный трехсвечник, настолько он весь сиял и искрился. Пасхальный канон он знал наизусть.

Он всегда был готов дать отчет о своем уповании, сам на четверть татарин, служил (единственный в Москве!) молебны на татарском для крещеных татар, по просьбе старейшин татарской общины. Он был открыт к дискуссиям и полемике, с ним было о чём говорить.

Миссионер до «мозга костей», беседы, встречи: за Христа, ради христианства, против лжи о Боге и человеке, искажающей жизнь. Тысячи подобных встреч и поездок, лекций, эфиров и диспутов – и так в течение всей своей священнической жизни. Широкий резонанс получила его полемика с исламским, неоязыческим и сектантским прозелитизмом. Воин православия, при этом всегда заботившийся о тех, кому нужна была помощь.

Именно о. Даниил первым открыто выступил против навязывания нашим прихожанам запрета на семейные отношения по всем мыслимым и немыслимым псевдоблагочестивым поводам.

Всегда в движении, всегда с очередной книгой в голове, с другой – в рукописи и с еще одной, только что вышедшей, в руках. Дарил, раздаривал. Был принципиален в своих взглядах, отстаивал их, но никогда не переходил на личности, был готов мириться с тем, что кто-либо с ним не согласен. Следует отметить его интеллектуальную честность. Ни капли притворства, ни капли конъюнктуры, он отстаивал Истину, считая это своим долгом перед Ней.

Помню, его детское и горестное недоумение: Синодальная богословская комиссия вынесла критическое суждение о его подходах к креационизму, даже не пригласив его на заседание. Этика и этикет в нашей церковной жизни…

Помню его служение, сосредоточенное и устремленное во внутренняя Царствия в каждом слове, в каждом жесте, в каждом действии.

Храм, в котором его расстреляли, он и вымолил, и построил, помогли ему в этом православные меценаты.

Убиенный о. Даниил - священномученик. День его кончины – это день его рождения в Вечность. Ключевые слова богослужебного Евангелия того дня – слова Спасителя: «Не бойтесь убивающих тело...».

Со святыми упокой, Господи, душу убиенного апостола Твоего, иерея Даниила!

А нам бы не забыть о том, что у о. Даниила осталось трое деток.

Христос Воскресе, отче, помолись за нас!

Диакон Георгий Максимов, преподаватель МДА

Поздно вечером 19 ноября 2009 года в храме апостола Фомы на Кантемировской (Москва) был убит священник Даниил Сысоев. Неизвестный в маске вошёл в храм и расстрелял его в упор.

Отца Даниила я знаю десять лет — с октября 1999 года. Мы познакомились на конференции, посвященной библейскому пониманию происхождения мира и человека, где оба выступали. Он позвонил мне накануне, а когда я шел на конференцию, то впереди увидел человека в рясе, и сразу понял, что это и есть тот самый диакон Даниил Сысоев, с которым я говорил по телефону. Было нечто общее и в его голосе, и в его походке, что выражало его уникальность и позволяло безошибочно узнать его даже в толпе, даже со спины, даже почти незнакомому человеку.

В одном из предсмертных интервью отец Даниил сказал: «Мы должны ходить перед Богом, как говорил Господь про Еноха: “ходил Енох перед Богом и Бог взял его”. Вот это хождение пред Богом — корень миссии». Если коротко охарактеризовать отца Даниила — он ходил пред Богом. И, хотя эти слова, прежде всего, обозначают состояние души, всецело устремлённой к Богу, но у него это выражалось даже буквально: в походке, в речи, не говоря уже про поступки и слова. Он шёл легко, как человек, знающий, куда и зачем идёт, спокойный в настоящем и не тревожащийся о будущем, потому что все заботы поручил Господу, Который для него близок, как Любящий Отец.

За эти десять лет я много раз слышал от отца Даниила, что он хотел бы умереть как мученик, но в его речах не было ни мрачной торжественности, ни болезненной экзальтации, он говорил это просто и радостно. Но я испытывал то же чувство неловкости и недоумения, какое испытывал и тогда, когда читал в посланиях священномученика Игнатия Богоносца о его горячем желании пострадать за Христа. Один и тот же дух был и в том, и в другом, а я не понимал ни того, ни другого.

Помню, как пару лет назад в Македонии, куда мы вместе приехали, я привёл отца Даниила в амфитеатр античного города Битола. Во времена Римской империи здесь, на потеху толпе язычников, скармливали зверям людей. По бокам сохранилось два маленьких помещения, в которых держали зверей, прежде чем выпустить их на арену, а по центру — одна каморка в человеческий рост, откуда выходили осуждённые на растерзание. Доподлинно известно, что таким образом в этом амфитеатре приняли смерть за Христа несколько мучеников ранней Церкви. И я сказал отцу Даниилу: «Вот, отче, можете встать туда, где стояли мученики перед выходом на подвиг». Он вошёл в эту тёмную каморку, и я помню, как он стоял в ней и глядел оттуда в небо. Наверное, с таким же сосредоточенным спокойствием он смотрел и на своего убийцу. Признаться, я размышлял о том, не испугался ли батюшка в последний момент (потому что я бы испугался), и поэтому спросил у единственного очевидца, который видел убийство своими глазами: что делал отец Даниил, когда, выйдя из алтаря, увидел человека в маске с пистолетом в руках? И услышал: «Он шёл на него. Прямо на него».

Помню, он рассказывал мне о дорогих детских воспоминаниях — как мама на ночь читала ему жития святых. К вере он относился сознательно и серьёзно с самого юного возраста. По его словам, уже с двенадцати лет он даже от родителей, если они предъявляли к нему какие-либо принципиальные требования, просил библейского обоснования, и, если получал его, то выполнял беспрекословно. В этом уже тогда отразилось главное его желание — всегда и во всём узнавать волю Божию и следовать ей. Бога он предпочитал всему остальному, и волю Божию — всякой другой.

Я знаю много хороших священников в России, но никогда не встречал у нас человека, который бы так сильно, горячо и самоотверженно любил Бога, как отец Даниил. Как раз незадолго до его смерти, оказавшись на одной из огласительных бесед батюшки, я подумал, что только глубоко любящий человек может, не переставая, говорить два с половиной часа о Боге и только о Боге, и говорить так, что аудитория два с половиной часа слушает, не шелохнувшись.

Ещё в советское время он пел на клиросе, а после окончания школы, в 1991 году поступил в Московскую Духовную Семинарию. Мне он говорил, что всегда хотел быть священником, и не представлял себя кем-либо другим. Это желание зародилось в детстве, когда он пережил клиническую смерть, и видел ангела, который вернул его душу обратно в тело.

В 1995 году отец Даниил женился, закончил семинарию и был рукоположен в сан диакона. С этого момента начинается его широкая проповедническая и миссионерская деятельность. Он преподаёт Закон Божий в старших классах Православной гимназии «Ясенево». Мне запомнился один случай из его рассказов о том времени: как-то он дал ученикам тему для сочинения «Что останется после меня? Что возьму я с собой?» И некоторые родители пришли к нему с возмущением: «Как можно детям давать такие темы? Им не надо напоминать о смерти». На что он отвечал: «А разве ваш ребёнок бессмертен?» Отец Даниил был убеждён, что поскольку смерти никому из нас не избежать, то нужно к ней должным образом подготовиться, для чего у христианина есть всё необходимое, и чем раньше начать готовиться, тем лучше.

С 1996 года отец Даниил стал вести миссионерские беседы на Крутицком подворье, был сподвижником отца Анатолия (Берестова) в созданном им Душепопечительском центре имени святого праведного Иоанна Кронштадтского. Он встречался и разговаривал с сектантами и оккультистами, проповедуя им и обращая в Православие.

Кроме отца Даниила я не знаю другого человека, который мог бы смело войти в любую аудиторию и начать разговор с человеком любых религиозных взглядов, и при этом ему всегда было, что сказать по существу. Он был истинным миссионером, он любил рассказывать людям о Христе, и рассказывал о Нем так, что от светильника его души и другие души зажигались огнём евангельской радости.

Батюшка очень почитал своего небесного покровителя — пророка Даниила, от него и получил миссионерское устремление, как он сам мне рассказывал. Когда-то, читая книгу пророка Даниила, батюшка обратил внимание на слова: «И разумные будут сиять, как светила на тверди, и обратившие многих к правде — как звезды, вовеки, навсегда» (Дан. 12, 3), и подумал: «Как же это здорово — сиять, как звезда!».

За свою жизнь отец Даниил крестил более восьмидесяти мусульман и обратил в Православие около пятисот протестантов. Он ходил на протестантские собрания и проповедовал там о Православии на основании Библии, участвовал в диспутах со старообрядцами, с неоязычниками, но наибольшую известность он получил как миссионер среди мусульман и как полемист с исламом.

Ему неоднократно поступали письма и звонки с угрозами. За полтора года до убийства журналистка Х. Хамидуллина подала запрос в прокуратуру с требованием возбудить против него дело за разжигание межрелигиозной и межнациональной ненависти. Прокуратура в возбуждении дела отказала, но в мусульманских СМИ была раскручена настоящая кампания по очернению отца Даниила — православные люди об этом не знают, поскольку, по понятным причинам, не знакомы с мусульманскими СМИ.

Всего за трое суток до убийства отец Даниил подвозил меня на машине до дома, и мы со смехом вспоминали времена десятилетней давности. Отец Даниил говорил, что из всех религий наименее интересным для него всегда был именно ислам, и он вовсе не собирался им заниматься. А я ему напомнил наш давний разговор, когда мы возвращались с Крутицкого подворья, и он порадовался, узнав, что я пишу апологетические статьи, отвечая на мусульманскую критику: «Вот хорошо, значит, мне не придётся этим заниматься». Но Господь то через одно стечение обстоятельств, то через другое устраивал так, что ему приходилось сталкиваться с мусульманами или темой ислама, и отец Даниил шёл туда, куда указывал Господь. Это было для него самым главным.

В 2000 году он окончил Московскую Духовную Академию и успешно защитил диссертацию по теме «Антропология Свидетелей Иеговы и Адвентистов седьмого дня». Она позднее была издана отдельной книгой. «Прогулка с протестантом по православному храму» — уникальная работа, в которой на основании Библии объясняется устройство православного храма и православное богослужение. «Летопись начала» и «Кто как Бог или сколько длился день творения» посвящены, как он сам говорил, защите святоотеческого учения о творении мира, там отец Даниил объясняет, почему православный христианин не может придерживаться эволюционной теории.

«Брак с мусульманином» — книга, посвящённая одному из наиболее болезненных вопросов сосуществования христиан и мусульман в нашей стране. Толчком к её написанию стало то, что на сайте «Православие и ислам» я открыл раздел «Вопрос священнику», где можно было задать вопрос отцу Даниилу. И меня самого поразило то обилие писем от крещёных женщин, которые или собирались выйти замуж за мусульман и спрашивали, допустимо ли это с точки зрения Церкви, или от тех, кто уже вступил в подобный брак и столкнулся с теми или иными проблемами, в разрешении которых просили совета. Кроме того, в пастырской практике отцу Даниилу пришлось повстречаться с такими русскими женщинами, которые под влиянием подобных браков отреклись от Христа и приняли ислам, а затем, намучавшись в мусульманском браке и осознав своё падение, с помощью батюшки приходили к покаянию и возвращению в Церковь. Всё это побудило отца Даниила написать такую книгу, в которой он исчерпывающе рассматривает проблему, напоминая, что согласно правилам Церкви православному человеку не дозволено жениться или выходить замуж за иноверца, а также дает конкретные советы — что делать, если такой брак всё-таки заключён. Также батюшка написал ещё одну брошюру, близкую по тематике — «Замуж за неверующего?». Кроме того, была выпущена книга «Почему ты ещё не крещён?», в которой разбираются наиболее типичные возражения против крещения. Для тех, кто крещён, но невоцерковлён, он написал брошюру «Зачем нужно ходить в храм каждое воскресенье», а для людей воцерковлённых — книгу «О частом причащении Христовых Таин», которую мы с ним написали в соавторстве.

Наконец, самая последняя его книжка — «Инструкция для бессмертных, или что делать, если Вы всё-таки умерли». В ней есть такие слова: «Самая лучшая смерть для христианина, конечно, мученическая за Христа Спасителя. Это самая наилучшая смерть, которая возможна для человека в принципе. Некоторые посылали соболезнования в Оптину пустынь после убийства трёх монахов, для христианина же это на самом деле — величайшая радость. В древней Церкви никогда соболезнования не посылали, когда кого-то где-то убили. Все церкви всегда немедленно посылали поздравления. Представляете, поздравить с тем, что у них появился новый защитник на Небесах! Мученическая смерть смывает все грехи, кроме ереси и раскола...».

Незадолго до смерти он говорил мне, что самая дорогая и любимая его книга — это «Беседы на книгу Песнь Песней», составленная из записей библейских бесед, которые он вёл многие годы, объясняя Священное Писание на основании святоотеческий толкований.

Весьма многие, даже те, кто не был согласен с ним по каким-либо вопросам, удивлялись и восхищались его мужеству. После похорон мне позвонил знакомый священник и рассказал, что видел кадры, где отец Даниил стоит один в аудитории, заполненной мусульманами, и радостно говорит им о Христе, о том, что ислам, отвергающий Богочеловека Христа, не может быть истинной религией (эти кадры были сняты на первом диспуте отца Даниила с мусульманами). «У меня в голове это не укладывается, — говорил мне тот священник. — Какое же сердце надо иметь, чтобы вот так пойти, встать среди них и говорить». Кстати, некоторые православные были недовольны тем, что отец Даниил участвовал в этих диспутах, однако инициатива принадлежала не ему — мусульмане публично пригласили его, и как мог свидетель Христов отказаться дать отчёт о своём уповании? Его отказ был бы для них аргументом в их пропаганде ислама.

Отец Даниил говорил мне впоследствии, что был уверен, что его убьют сразу же после первого диспута, и накануне испытывал сильный страх и беспокойство. А ночью ему было видение. Он увидел себя стоящим перед выложенным из камней лабиринтом, какие бывают на севере. И, пройдя по его кругам, пришёл к центру, где оказался алтарь, на котором лежала только что умученная и убитая жертва. И он понял, что это — алтарь сатаны, и жертва принесена ему. Отца Даниила охватил гнев, и он ногою опрокинул алтарь. Тут же явился сам сатана в виде джокера в шутовском колпаке, каким его изображают на игральных картах. В его глазах была дикая ненависть, и он бросился на отца Даниила. Батюшка стал молиться: «Пресвятая Богородица, защити!», «Святой Николай, помоги!», взмолился и другим святым. И тогда перед отцом Даниилом словно выросла невидимая стена, так что сатана бросался на него, но не мог её преодолеть и отскакивал назад раз за разом. Глядя на это, батюшка допустил в себя тщеславные мысли, и в тот же момент сатана пробил невидимую стену и схватил его за горло. Отец Даниил снова взмолился: «Пресвятая Богородица, прости меня, я согрешил, избавь меня от него», и тогда сатана исчез. А отцу Даниилу было сказано о предстоящем диспуте: «Ты не проиграешь, но и не победишь».

«Так оно и случилось», — говорил мне отец Даниил. И добавил, что после этого видения совсем перестал бояться мусульман и их угроз, потому как, увидев самого сатану и его бессилие перед Богом, уже нельзя впечатлиться никакой человеческой злобой, которая всегда уступает злобе сатанинской.

Во время второго диспута я и отец Олег Стеняев были в числе помощников-ассистентов отца Даниила. Мне кажется, диспут прошёл хорошо, хотя, конечно, мог бы пройти ещё лучше. Примечательно, что некоторые мусульмане, которые помогали в организации этих диспутов, вскоре приняли Православие.

Отец Даниил сам был на четверть татарином (по матери), и уделял особое внимание распространению и укреплению Православия среди татарского народа. Он стал первым и, кажется, единственным священником, кто по благословению священноначалия начал регулярно служить молебны частично на татарском языке (для православных татар), издал за свои деньги молитвослов на татарском. Вместе со своими помощниками он ходил с проповедью и на татарский национальный праздник Сабантуй, и в Татарский культурный центр, в Египте он часами проповедовал своему гиду-мусульманину, на телевидении спорил о вере с муфтиями.

Он приобрел скандальную известность среди мусульман, и она пугала и смущала некоторых православных, но только не самого отца Даниила. Он говорил, что эта известность помогает ему в миссии, и это было правдой. Потому что те мусульмане, которые имели хотя бы слабый интерес к христианству, таким образом узнавали, к кому им надо идти — и они не ошибались, ибо всегда встречались отцом Даниилом с любовью и могли услышать ответы на все свои вопросы. Были и такие мусульмане, кто приходил к нему, чтобы обратить его в ислам, а в результате сами принимали от него крещение.

Среди называющих себя православными мне встречались такие странные люди, которые говорят, что не следовало ему проповедовать мусульманам, что надо бы с уважением относиться к их религии, что никакой пользы от его проповеди нет. Но отец Даниил считал, как и Господь, и апостолы, и все святые, что уважать надо заблуждающихся людей, но не их заблуждения. Истина одна, и то, что противоречит истине и отрицает её, есть ложь, а уважение ко лжи есть презрение к истине. Этой простой вещи не могут понять все те, кому истина безразлична, поэтому они не понимали и отца Даниила, хотя, быть может, обязаны ему жизнью. Батюшка смог обратить ко Христу ряд ваххабитов, в том числе одного пакистанца, который собирался стать шахидом, и одну женщину, которую готовили стать смертницей. И что же, неужели и впрямь лучше было бы, если бы отец Даниил этим людям не проповедовал, и они, оставшись на прежнем пути, взорвали бы самолёт, дом, или поезд в метро, — быть может, как раз тот, в котором бы ехал кто-то из критиков отца Даниила?

Ещё более успешно он проповедовал протестантам. Когда он по благословению митрополита Владимира приехал вместе со своими миссионерами в Киргизию и на собраниях протестантов стал обращать их — так, что среди присоединённых к Православию были даже пасторы, то местные главы сект, не имея возможности противостоять ему в слове, приняли решение вообще запретить своим людям собираться всё то время, пока отец Даниил находится в стране. Так они пытались воспрепятствовать его проповеди, упразднив сами собрания.

Отец Даниил весьма заботился о миссии во всём мире. Вместе с ним мы два раза ездили в Македонию и проповедовали местным раскольникам. Он думал и о том, как проповедовать католикам в Западной Европе и в Южной Америке, а в декабре 2009 года надеялся поехать в Таиланд, чтобы там проповедовать северным племенам. Сам миссионер, он очень любил миссионеров и старался познакомиться со всеми, кто проповедует Христа. Очень многим он помогал: давал деньги на строительство храма в Индонезии, жертвовал на воспитание православных детей из бедных семей в Зимбабве, принимал у себя православных китайцев, православных тайцев, даже православных индейцев. По благословению Патриарха Алексия II отец Даниил создал школу православных миссионеров, преподавал миссиологию в Николо-Перервинской Духовной семинарии.

И, что удивительно, его активная миссионерская деятельность нисколько не мешала его приходским трудам и обязанностям. В 2006 году батюшка построил небольшой деревянный храм в честь апостола Фомы на юге Москвы и хотел со временем построить здесь же огромный храм-базилику в честь своего небесного покровителя пророка Даниила. Идея построить именно базилику возникла у него во время посещения им храма святого великомученика Димитрия в Фессалониках.

Каждый четверг отец Даниил вёл библейские беседы, объясняя прихожанам по одной главе Ветхого Завета и одной главе Нового Завета в свете святоотеческого учения, каждую пятницу проводил огласительные беседы для желающих креститься взрослых, а каждое воскресенье преподавал в воскресной школе для детей. Желая, чтобы люди лучше понимали богослужение, он издал тексты Всенощного бдения и Литургии, и вменил в обязанность дежурным раздавать их людям в храме перед каждой службой. Также он ввёл общенародное пение. В результате прихожане благодарили его за то, что смогли, наконец, понять смысл того, что поётся в храме.

Один из моих друзей, алтарник в храме отца Даниила, незадолго до смерти батюшки говорил мне, что удивительно видеть, насколько без остатка и без пощады к себе отдаёт он себя другим людям, особенно прихожанам. Действительно, он себя не жалел. Помню, однажды он сломал ногу, а священника на замену у него не было. И тогда отец Даниил с ногой в гипсе сам ездил в храм и служил, превозмогая боль. Все прихожане и все знакомые помнят отца Даниила как человека весёлого и жизнерадостного, но мало кто знает, как часто он терпел скорби от болезней — особенно от сильной головной боли и от сердечной боли. Но батюшка не показывал своих страданий, и всегда был внимателен к многочисленным прихожанам, каждого выслушивал и давал совет.

Конечно, были у него и слабые стороны, но даже его недостатки, если можно так сказать, некоторым образом происходили из его достоинств. Как христианин он был открыт для всех, и это имело своей стороной излишнюю доверчивость, жертвой которой он иногда становился: ему случалось доверять тем людям или книгам, которым, на мой взгляд, не стоило бы доверять. В том, что касалось вопросов веры, батюшка был весьма тщателен, но в некоторых других вопросах, например, связанных с историей, он мог доверяться сомнительным источникам. С этим связана, например, его позиция по отношению ко Второй Мировой войне, сложившаяся под влиянием книг В. Резуна, и мы не раз с ним дискутировали на эту тему.

Надо сказать, батюшка никогда диктаторски не навязывал свои взгляды тем, кто был рядом с ним. Он всегда внимательно выслушивал возражения, если они были по существу, и нередко корректировал свои взгляды, если видел, что они не соответствуют истине. Он часто приглашал меня и других людей, которым доверял, чтобы обсудить те или иные свои мысли и спросить, не ошибается ли он. Если он понимал, что неправ, то для него не было проблемой признать это и отказаться от ошибочных суждений, потому что он более всего ценил истину, а не свои мысли, и с уважением относился ко всякому человеку, который оказывался рядом.

С отцом Даниилом легко было исполнять правило блаженного Августина: «В главном — единство, во второстепенном — многообразие, во всём — любовь». Второй пункт был возможен с ним именно потому, что для отца Даниила были непреложной реальностью первый и третий пункты этой сентенции.

Ещё одной особенностью, которая многим казалась его недостатком и которая происходила именно из пламенной любви отца Даниила к истине, была категоричная форма подачи мыслей. По всякому вопросу батюшка старался докопаться до истины, а уж если ему это удавалось, то он выражал истину прямо и определённо. В нашем политкорректном мире такая прямота была подобна остроте луча, пронизывающего тьму. Кого-то такая честная резкость привлекала, а кого-то, напротив, отталкивала.

Я и сам не всегда был согласен с его категоричностью. Приведу в пример дискуссию об уранополитизме, инициированную им в последний год жизни. В принципе, по существу отец Даниил не излагал ничего, кроме учения Церкви, говоря, что небесное важнее земного, что принадлежность к Церкви важнее национальной принадлежности, ибо в ней «нет ни Еллина, ни Иудея… но все и во всем Христос» (Кол. 3, 11), что все святые «говорили о себе, что они странники и пришельцы на земле; ибо те, которые так говорят, показывают, что они ищут отечества. И если бы они в мыслях имели то отечество, из которого вышли, то имели бы время возвратиться; но они стремились к лучшему, то есть к небесному; посему и Бог не стыдится их, называя Себя их Богом: ибо Он приготовил им город»(Евр. 11, 13-16). И что все мы, христиане, также на земле «пришельцы и странники» (1Пет. 2, 11) и «не имеем здесь постоянного града, но ищем будущего» (Евр. 13, 14), ибо «наше жительство — на небесах» (Флп. 3, 20). Здесь не было никакой ошибки. Но вот с необходимостью вводить специальный термин «уранополитизм» я не был согласен, равно как и сам термин казался мне неблагозвучным, да и форма выражения этой истины, думалось мне, могла быть более мягкой.

Хотя, строго говоря, те, кто с ним ожесточённо спорил в Интернете — либо были несогласны по существу, либо вообще не интересовались существом вопроса. В день похорон отца Даниила один из его оппонентов мне признался: «Именно теперь я начал понимать всё то, что отец писал об уранополитизме, потому что очень захотелось попасть туда, куда он ушёл».

Отец Даниил был глубоко порядочным и честным человеком. Батюшка был из тех, про кого можно было заранее знать, что если что-то понадобится, то стоит лишь обратиться, и он не откажет. Для меня он был образцом священника: всё, что он делал, он посвящал Христу, творил во имя Его.

Давно, девять лет назад, между нами состоялся серьёзный разговор о том, что полемическая и миссионерская деятельность в отношении ислама может быть очень опасной. Помню, мы, как обычно, засиделись у него допоздна, а потом отец Даниил вышел проводить меня до метро. Была ночь, сыро, мы шли по пустой улице, и я спросил его о страхах и опасениях перед лицом исламской угрозы. Отец Даниил ответил, что ему доводилось сталкиваться с такими страхами, когда он обратил к Церкви нескольких сатанистов, и ему передали, что сатанисты грозились его убить. Но все мысли об этом, и даже такая — «ладно я, пусть со мной делают, что угодно, но как же родные…» — от диавола. Эти мысли ничего не дают, они лишь парализуют волю. Если мы совершаем дело Божие, то должны полностью доверить Ему всего себя, всё своё и всех своих. Я очень благодарен отцу Даниилу за то, что он помог мне это понять. Уже позднее я прочитал слова старца ПаисияСвятогорца о том, что христианину невозможно сделать ничего сколь-либо значительного, если он прежде внутренне не решится на смерть. А если он решится быть верным выбранному ради Бога пути даже до смерти, то в нём появляется бесстрашие и сила Божия, которая может совершать подлинно великие дела.

У отца Даниила эта решимость была.

Года за три до его мученической кончины отцу Даниилу позвонили люди из ФСБ и сказали ему, что, по их информации, на него готовится покушение. А позднее к нему приходили специалисты с оборудованием и обнаружили установленный в квартире «жучок». Отец Даниил позвонил мне и стал ободрять, разговаривает с особой заботой, выражает свою поддержку, а я не понимаю, что случилось, почему он так говорит со мной. А он, зная, что я тоже занимаюсь темой ислама, подумал, что могут угрожать и мне, и не начал жаловаться на свои проблемы, а выразил поддержку мне, полагая, что мне тоже позвонили по тому же поводу. Но мне никто не звонил. И тогда отец Даниил рассказал мне об этих «приключениях», с обычным своим задором и радостью в голосе. Попросил молитв. Этот маленький эпизод хорошо показывает, каким человеком он был. Узнав, что ему грозит смертельная опасность, он в первую очередь подумал не о себе, а о своём ближнем, поспешил поддержать меня. Он переживал обо мне, и не переживал о себе.

Батюшка любил богослужение, внимал песнопениям, нередко обращал наше внимание на красоту и богословскую глубину тех тропарей или стихир, которые пелись в этот день. Нередко выходил на утрене читать канон. Примерно за год до смерти он стал служить очень сосредоточенно, не отвлекаясь на разговоры. Мне было интересно, с чем связана такая перемена, и я даже собирался спросить его самого, но не успел.

Он очень любил проповедовать. Утром говорил три проповеди — одну перед литургией, для исповедующихся, вторую после Евангелия, а третью уже в конце, выйдя с крестом к народу. На вечернем богослужении также говорил, как минимум, одну проповедь. Говорил подолгу, но ярко и живо, людям нравилось. Вместо обычного для московских храмов чтения «запричастных» он благословлял читать главы из Библии по синодальному переводу. Крестил только полным погружением и перед Литургией, чтобы новокрещеные взрослые могли бы в этот же день причаститься.

У нас в московских храмах, вынося чашу, священники говорят, что к причастию могут подходить только те, кто исповедовался, постился, был накануне на вечернем богослужении или нечто подобное. Недавно один семинарист рассказал мне о своём родственнике-кришнаите, который иногда ходит в храм и причащается — по их идеологии допускается участвовать в обрядах «низшей религии», с которой связан семейной традицией. И что бы ему могло помешать причаститься — ведь он соблюдает все перечисленные условия: постится, читает правило, посещает накануне службу и даже может исповедоваться! Ведь из практики исповеди у нас, как замечал отец Даниил, совсем выпало рассмотрение грехов против веры и против Бога, осталось одно лишь рассмотрение «этического несовершенства», хотя даже в Требнике указывается, что на исповеди священник «прежде всех вопрошает его о вере».

Отец Даниил, выходя с чашей, говорил: «К причастию могут подходить только православные христиане, которые веруют в единосущную и нераздельную Троицу, веруют, что Христос есть истинный Бог и истинный Человек, единственный наш Спаситель, которые неповреждённо хранят святую православную веру и не держат ни на кого обиды», и только потом уже говорил про подготовку.

Думаю, что это очень важно, и не только для того, чтобы отсеивать людей неверующих или неправославных, пытающихся принять причастие, но и для того, чтобы взрастить в прихожанах осознание важности веры как верности Божественной истине. Также и на исповеди отец Даниил, если видел человека, пришедшего к нему в первый раз, спрашивал, как он верит, просил вкратце объяснить, как он понимает основные догматы христианства, исправлял, если видел заблуждения.

Распространению невежества среди прихожан способствует и то, что у нас не только на исповедях, но и в проповедях, как правило, учение Церкви не раскрывается и не затрагивается, а речь идёт по большей части о том, что не надо грешить, а надо каяться, надо помогать ближним, надо ходить в Церковь — и всё. Догматы не раскрываются. Может быть, это происходит из-за того, что священники думают, будто прихожане все догматы знают, или что им это будет неинтересно, однако опыт отца Даниила показал, что не верно ни первое, ни второе.

Отец Даниил не боялся говорить о вере, о православном учении, и люди слушали, это было интересно самым простым прихожанам. И в этом не было никакого реформаторства, просто отец Даниил выполнял то, что, как и всякий священник, обещал делать, когда давал Церкви ставленническую присягу.

Он очень не любил, когда православные ругались между собой. Только расхождения в принципиальных догматических вопросах могли быть основанием для серьёзного спора, но если речь шла о каком-либо другом вопросе, то споры и ссоры он считал грехом. Помню, как однажды двое его прихожан сильно поссорились, так что даже не разговаривали друг с другом. Отец Даниил пытался их примирить, беседовал с ними, но всё безуспешно. Тогда он благословил каждому из них ежедневно молиться за другого, и непременно напоминал им об этом. И вот через эту обоюдную молитву постепенно неприязнь исчезла, и эти люди снова стали друзьями.

У меня осталось много личных воспоминаний. Помню, как он навещал меня, когда я лежал в больнице. Помню, как вынес показать мне свою дочку Дорофею, когда ей было всего два или три дня от роду. Помню, как учил меня водить машину.

Помню наши путешествия, и особенно последнее, в Сербию, откуда мы вернулись всего за неделю до его мученической кончины. Во время этой поездки он признался мне, что, когда ему становится особенно тяжело, или когда жизненные обстоятельства оказываются невыносимы, он всегда чувствует, что словно находится в огромной руке, которая ведёт его сквозь все беды.

Самый последний день земной жизни отца Даниила начался с Литургии, которую он отслужил и за которой, естественно, причащался. Затем он присоединил к Православной Церкви женщину, пришедшую из старообрядчества. Затем совершил крещение. Несколько часов спустя начал, как обычно, вести библейские беседы, после которых разговаривал допоздна со всеми желающими. Наконец, когда в храме почти никого не осталось, пошёл в алтарь исповедовать своё духовное чадо. В это время в храм ворвался убийца, который начал выкрикивать: «Где Сысоев?». Отец Даниил бесстрашно вышел из алтаря ему навстречу и принял мученическую кончину за Христа.

Помню, батюшка не раз говорил о том, как оказываются неслучайны все Евангельские чтения, читаемые по богослужебным зачалам, как всегда, они оказываются на удивление своевременны и актуальны. В день его смерти рядовое Евангельское чтение содержало такие слова Господа: «Говорю же вам, друзьям Моим: не бойтесь убивающих тело и потом не могущих ничего более сделать... Сказываю же вам: всякого, кто исповедает Меня пред человеками, и Сын Человеческий исповедает пред Ангелами Божиими» (Лк. 12, 4, 8).

Иерей ТигрийХачатрян, клирик храма преп. Серафима Саровского и Собора всех святых в земле Курской просиявших, руководитель Миссионерского отдела Курской епархии, кандидат богословия

У меня всегда было ощущение, что батюшка Даниил буквально горит желанием сделать невероятно много для Бога. В 2009 году он приехал к нам в Курск для доклада на Пятых Всероссийских Знаменских научно-образовательных чтениях. Это было блестящее выступление, и казалось, что он не успевает сказать что-то очень важное, так быстро, пламенно и горячо он говорил о катехизации — одном из важнейших дел своей жизни и служения, за которое готов был пострадать.

Мы вместе «болели» этой проблемой современной церковной жизни, пытались что-то делать: он — в Москве, я — в Курске. На очередных Рождественских чтениях отец Даниил жестко дискутировал с одним из маститых протоиереев Московской епархии по поводу необходимости повсеместного введения катехизации. Я хорошо помню ту полемику, думаю, что она запомнилась всем участникам семинара. Эта полемика наглядно показала, насколько глубоко батюшка понимал и переживал необходимость возрождения института катехизации. В жизни своего прихода он воплощал опыт непременного предкрещального оглашения, а его школа по подготовке миссионеров с опытом работы на улице была совершенно уникальной и стала реальной православной альтернативой протестантскому прозелитизму на улицах.

Я позвонил о. Даниилу за год до смерти и задал совершенно нелепый, но, к сожалению, закономерный вопрос: «Тебя еще не убили?» — «Пока нет, я сейчас в Киргизии, приехал со своими прихожанами-миссионерами. Тут активно работают харизматы», — весело ответил он. Тогда нам не удалось поговорить обстоятельно, но я уже знал, что ему угрожают, а одна журналистка-мусульманка даже грозилась засудить его за оскорбление ее веры.

Отец Даниил был одним из тех, о котором можно смело сказать: он честно жил перед Богом и всей душой стремился исполнить Его волю на земле. Пока еще сложно осмыслить происшедшее, но ясно одно: на духовном небосклоне нашей Церкви засияла еще одна звездочка… И, когда бушующие волны ересей и расколов будут пытаться потрясти наш церковный корабль, она укажет нам верный путь.

Иерей Георгий Казанцев, секретарь комиссии по миссионерской работе Калужской епархии, духовник Калужского православного миссионерского общества в честь прпмч. Кукши Печерского, клирик Казанского Девичьего монастыря

В свое время мне была остро необходима помощь в организации системы оглашения – подготовки людей к Крещению в нашей Калужской епархии, и я обратился к отцу Даниилу. Потом между нами возникли длительные дружеские отношения, основанные на единстве интересов и задач миссионеров.

В одной из бесед мы говорили об уличной миссии, и я сказал, что это – слишком радикальный для нас подход. «Иначе нельзя. Мы должны быть принципиально радикальны», – ответил отец Даниил. Он был очень прямолинеен, в хорошем смысле слова недипломатичен, а это – редкое качество в наше время политкорректности. После смерти отца Даниила один из уважаемых священников в нашей епархии сказал о нем: «Отец Даниил был радикален, но мог ответить за свои слова». Чем дальше, тем больше практика показывает, что успешная миссия всегда несет в себе радикальный вызов. Только так человек, к которому она обращена, будет поставлен в ситуацию выбора, и, если он окажется способен его сделать, то сможет прийти к Богу.

У меня были сомнения, нужна ли нам уличная проповедь. Чтобы проповедовать Евангелие на улицах, нужно преодолеть разные стереотипы. Мы много дискутировали об этом с отцом Даниилом, разговаривали чаще всего по телефону. Я звонил ему поздно вечером, уже после десяти, и всегда знал, что отец Даниил найдет для меня полчаса времени.

Трудности, которые встречаются на пути миссионеров, похожи. Поскольку отец Даниил начал заниматься катехизацией и миссионерской деятельностью намного раньше меня, он мог ответить на очень многие вопросы. К тому же он был высоко богословски образован. Мне приходилось советоваться с ним по самым острым вопросам церковной жизни: это обмирщение, безразличие к святоотеческой традиции и канонам, внутрицерковныеполусектантские течения (например, деятельность «царебожников»). Как-то мне нужно было срочно проанализировать одну из агиток «царебожников», звоню отцу Даниилу, а он мне тут же высылает готовый анализ этого документа. Помощь была весьма ощутимой.

Впрочем, в миссионерстве, даже если строго следовать церковной традиции, все равно возникает множество неоднозначных вопросов. Мне приходилось советоваться с разными пастырями, я старался проверять и практические советы отца Даниила, и, конечно, после нескольких лет знакомства и совместной работы, его это расстраивало: «Вы все мне не верите, отец Георгий!».

Отец Даниил был максималистом. Он всегда настаивал на том, что нужно организовывать миссионерские приходы, а я отвечал: «Батюшка, нам в Калуге миссионерский приход не потянуть». Он не отступал: «Тогда организуйте миссионерскую группу!». Такую группу действительно удалось собрать, и мы все вместе поехали к отцу Даниилу в Москву на «круглый стол», посвященный проблемам миссионерской работы. Уже на обратном пути молодые ребята начали миссионерствовать, вот так убежденность отца Даниила подействовала на людей, он сам горел и зажигал своей верой других. Те самые ребята (сегодня им примерно по двадцать пять лет) продолжают миссию, ведут и уличную проповедь, и очень почитают отца Даниила.

Как-то в Калуге мы с ним проводили диспут с так называемыми «родноверами» – язычниками, заявляющими о том, что следуют религии предков, которую славяне исповедовали еще до Крещения Руси. Тему диалога обозначили так: «Религия сильного человека: православие или родноверие». Материалы этого диспута позволили нам начать изучение проблемы интереса патриотически настроенной молодежи к этой псевдорелигиозной субкультуре. Отец Даниил был харизматичным полемистом, при этом, безусловно, он был одаренным и знающим человеком. Но можно вести разговор на философском языке и не быть убедительным, а отец Даниил зажигал людей именно своей искренностью, в любой аудитории он был самим собой,у него всегда была одна и та же манера общения.

В тот день, когда стало известно о гибели отца Даниила, я получил множество сообщений от людей, которые знали его лично и от тех, кто не знал его. Самые разные люди почувствовали масштаб произошедшего, некоторое сочувствие выразили даже «родноверы», с которыми отец Даниил когда-то спорил. Еще одно подтверждение значимости его жизни и смерти мы получили в день похорон. Мы приехали в храм апостолов Петра и Павла в Ясенево задолго до начала отпевания, и калужане, которые были со мной, просто не смогли попасть внутрь, поскольку вход давно перекрыли. Храм был заполнен до отказа, но даже на улице, где мы стояли, чувствовалось, что происходит нечто необычное. Его жизнь была вызовом греху и смерти, а смерть стала вызовом нам, живущим.

Архиепископ Белгородский и Старооскольский Иоанн (Попов)

Отец Даниил был одним из участников съезда миссионеров. Когда начались дискуссии, он сразу обнаружил себя как человек порывистый, неравнодушный, горящий желанием поделится тем, что он смог почувствовать, то есть, поделиться опытом Богообщения. Свой опыт Богообщения он пытался передать всем людям и делал это талантливо и энергично. Часто, будучи вовлеченным в полемические беседы, он сильно загорался. Это было и в его облике, и в манере излагать свои позиции. И я думаю, что в этом горении виделась призванность его на миссионерское служение. Потому что миссионерское служение — это не просто передача информации о чем-либо или о ком-либо, это, прежде всего, передача опыта Богообщения. Но для этого нужно увлечь человека, суметь создать мотивацию, чтобы ему захотелось узнать о Боге, как захотелось евангельскому Закхею увидеть Христа. Перед миссионером стоит задача помочь человеку обрести желание увидеть Христа, познать Его. Отец Даниил умел разбудить в человеке такое желание, и в этом его главное призвание. Он был хорошим полемистом, он очень много сделал, чтобы люди могли защищать свою веру не просто на эмоциональном уровне, но аргументировано, на богословском языке. Свидетельство тому —изданные после его смерти лекции по догматическому богословию для миссионеров.

Деятельность отца Даниила является для церкви примером того, как нужно нести свое служение в этом мире. Нам не хватает таких миссионеров, которые могли бы проповедовать с таким горением и желанием, которые могли бы разбудить окаменелое бесчувствие современного мира.

Протоиерей Артемий Владимиров, настоятель храма всех Святых в Красном Селе бывшего Ново-Алексеевского женского монастыря, преподаватель ПСТГУ, член Союза писателей России

Отец Даниил — очень яркий священник. Он промелькнул между нами, пастырями Москвы, как комета. Он был подобен осенней звезде, рассекшей горизонт, которая, появившись, мгновенно скрылась, но оставила после себя световую траекторию…

Будучи молодым иереем, я часто посещал многодетную семью Сысоевых. Приятно было проводить у них время, хотя бы часок-другой. Даниил, старший из мальчиков, тогда заканчивал школу. Мы общались с родителем Алексием, художником и директором Радонежской гимназии, высоким романтиком и просто очень добрым человеком. Мама будущего священника — хлопотливая, заботливая, мягкосердечная… Подвижные, веселые и шумные дети, расположенные к шалостям и серьезным творческим трудам.

С отцом Даниилом мы впоследствии встречались «редко, но метко». Помню его радостную улыбку при нашей совершенно неожиданной встрече в Шарм эль Шейхе, курорте на Красном море. Столкнулись мы в мусульманском городке, наполненном мужчинами-торговцами, одетыми в бежевые и светло-зеленые длиннополые платья. Эти одежды были совершенно схожи с подрясниками, которые в России носит православное духовенство. Всегда общительный, отец Даниил сообщил с улыбкой во весь рот, что купил уже два «подрясника» у мусульман с намерением опробовать обнову на Родине. Затем, с присущей ему милой открытостью, готовый поделиться новостями, тотчас присоветовал рыбный ресторанчик, где можно было поесть вкусно и дешево. Матушка Юлия в подтверждение слов мужа скромно кивала головой и улыбалась. Я запомнил тогда его удивительно добрые глаза, лучившиеся радостью о Господе. «Вот таким и должен быть православный батюшка», — подумалось мне тогда. Плохо, когда мы, священники, выглядим озабоченными, хмурыми, когда проявляем душевную скупость, встречаясь с людьми, хотя бы и на минуту.

Вспоминаю Курскую семинарию, где мы вместе с отцом Даниилом выступали перед священнической аудиторией в присутствии владыки Германа. Батюшка, став за кафедру, рассказывал нам о миссионерстве. Мне он показался тогда всадником на боевом коне. Сама его жестикуляция напоминала удары, наносимые саблей. Батюшка рубил пространство рукой, акцентируя свою бодрую, четкую, богато интонированную речь. Говорил он с решимостью, убежденно, как будто предупреждая возражения предполагаемого оппонента. Я тогда обратил внимание на широту его кругозора и основательность богословских позиций. Удивило свободное цитирование ветхозаветных пророков, один из которых поделился с ним своим именем.

Отец Даниил не ведал духовных компромиссов, да и не хотел их знать. Для него сравнительное богословие было именно «обличительным», как оно именовалось в России два столетия тому назад. Или пан, или пропал; или ты православный христианин, или пособник темной силы, попранной Христовым воскресением! Вот духовная философия убиенного иерея Божия.

Уже тогда я знал и о бурной приходской деятельности батюшки, и о его миссионерской школе, и о бесстрашных диспутах с иноверными. Слышал и об угрозах, щедро расточаемых неизвестными лицами молодому настоятелю по телефону. Батюшке бы родиться в царской России, под крылом Самодержца всея Руси… А он жил в Москве третьего тысячелетия, давно забывшей о призвании третьего Рима. Отец Даниил настолько любил Отечество горнее, что, по горячности, мало взирал на судьбы Отечества дольнего. Огонь, пылавший в его груди, звал его в небесные сферы, куда он и влек своих слушателей, желая поскорее вывести их за рамки земной истории. Многие чувствовали, что для него, как и для святого апостола Павла, смерть была бы приобретением: он жил мыслью о встрече со Христом, Сыном Бога Живого.

Кончина батюшки Даниила — что это, Божье попущение или промышление? Недостаток осторожности или благодетельный перст Божий? Лучше всего об этом сказал Святейший Патриарх Кирилл на отпевании иерея, собравшем несколько тысяч москвичей: «Самая красноречивая проповедь убиенного священника Даниила Сысоева — это его кровь, пролитая посреди вверенного ему храма. Кровь, забрызгавшая епитрахиль, только что снятую с главы кающегося грешника».

При этих словах Патриарха внезапно разошлись тучи, сплошь затянувшие небо, и сноп света пролился на храм, где завершалось отпевание…

Говорят, убийца, вошедший вечером в храм, спросил: «Где здесь отец Даниил?» Тот, выступив вперед, сказал: «Это я». И раздались выстрелы.

Некогда святой библейский отрок, спавший при скинии свидетельства, среди глубокой ночи услышал глас Божий: «Самуиле, Самуиле!». Тотчас встав пред лице Неведомого, он отвечал: «Се аз, Господи…»

Елена Листратова, воспитанница иконописной школы при МДА, вдова священника Евгения Листратова, друг семьи отца Даниила

Прошло уже много лет, как закончилась учеба в стенах Лавры, и все мы разъехались, но я мысленно возвращаюсь в те времена, и знаю, что это были самые лучшие годы, о которых сохранились самые светлые воспоминания. Кто-то скажет, что это просто юность, но недавно один человек мне сказал: «Я бы расплакался, если бы декан моего университета, где я учился, по прошествии многих лет вспомнил меня хотя бы в лицо». А о. Лука, инспектор нашей школы, помнит всех нас поименно, мало того, когда я приезжаю в Лавру, он узнает моих детей, и такое отношение — к каждому выпускнику, потому что он молится о нас. И становится понятно, что тонкая, но непрерываемая нить связывает каждого, кто прошел через годы учебы в духовных школах Троице-Сергиевой Лавры.

Конечно же, само поступление в иконописную школу, и все годы учебы — настоящий переворот в моей жизни. Лавра — это особое пространство, отличающееся даже от самого города, в котором она находится. Там в воздухе присутствует некая вибрация, наполненная ощущением покоя, красоты, любви. Когда я попала сюда, у меня появилось острое желание каяться за все прошедшие годы, за возрастание и учение методом проб и ошибок. Встреча со светлыми людьми в Лавре — неотъемлемая часть монастырской жизни, там появляется возможность ежедневного общения со своим духовником, и неслучайно многие ребята-семинаристы в первые же годы учебы задумываются о монашеской жизни. Мой будущий муж на первом курсе просил свою маму приобрести ему кирзовые сапоги, рубаху и широкий ремень (наверно, так он представлял себе монаха). Понимая, что это всего лишь внешнее, уже тогда он отметил для себя, что есть семинаристы, которые очень строго относятся к своей духовной жизни, тихо и незаметно, без всякого позерства: были такие, кто ходил на братский молебен в 5 утра. Но именно так, потихоньку, они и учились друг у друга стремлению и горению, хотя это было очень нелегко. Большие нагрузки по учебе, строжайший распорядок дня и дисциплина, проживали ребята почти в казарменных условиях. Но, конечно же, попадая в столь духовную среду, практически все сильно менялись, стараясь воздержаться от всего суетного и пустого, а как это было тяжело, знают все, кто прошел эту школу.

Среди семинаристов сразу выделились особенные ребята. Все приехали туда с неодинкаковым «багажом», в классе моего мужа Евгения Листратова учились ребята разного возраста, кто-то попал в Лавру сразу после школы, кто-то после армии. Был даже студент с высшим медицинским образованием, который рассказывал, что видел, как женщине прерывают беременность, и сильно скорбел об этом. Больше такого терпеть он не мог, пришлось оставить работу по профессии, а много позже духовник благословил его на поступление в семинарию. Был там и парень, который служил в Афганистане, кто-то был из потомственной священнической семьи, со сложившимися традициями и устоями, но чаще — это были ребята из простых семей.

Молодой девушкой я приехала в Лавру, чтобы просто научиться писать иконы, но этому нельзя научиться без молитвы и колоссального труда с соблюдением всех постов и служб. У будущих иконописцев учеба и работа в мастерских — с утра до вечера, с перерывом только на обед, строго с утренними и вечерними правилами. В единственный выходной в воскресенье — Литургия. Очень редко позволяли себе расслабиться, да и то, только с разрешения инспектора. А чаще в свободное время с кем-нибудь из учителей ездили в музеи или в монастыри, где сохранились памятники древнего зодчества.

Семинаристы в основном «расслаблялись» на лекциях, например, когда их читал о. Артемий Владимиров. Читал он с душой, так что порой зал содрогался от дружного смеха, а порой вдумчиво затихал, вслушивался в каждое слово. Отец Артемий понимал сложную семинарскую жизнь, знал, что студенты нуждаются в разрядке и отдыхе.

Не помню, как мы познакомились с Евгением (многие считают, что это преподобный Сергий помогает, устраивает такие встречи). Как-то ноябрьским вечером падал пушистый снежок, во дворе Лавры меня окликнули, я оглянулась и увидела высокого семинариста, которого я видела до этого, даже выделила из всех остальных. И у преп. Сергия уже тогда спрашивала, не мой ли он будущий муж. Евгений тоже заметил меня, и придумал, как со мной познакомиться. «Ты учишься в иконописной школе, у меня друг венчается, напиши ему, пожалуйста, венчальную пару», — попросил он. Потом, вспоминая тот вечер, мы всегда смеялись над этой изобретательностью. Он очень робко ухаживал, а когда я пригласила его в мастерскую попить чаю, для смелости он пришел со своими друзьями. Первоначальная скованность вскоре прошла, все начали потихоньку общаться и даже шутить. А один семинарист, худенький, в очках, переходил от одной иконы к другой, брал в руки наши альбомы, по которым мы рисовали, и очень живо интересовался, как мы это копируем, в чем здесь смысл, чем различаются школы иконописи и так далее. Это был будущий отец Даниил Сысоев. Скоро он все наше чаепитие настроил на богословские беседы, и это было так прекрасно и возвышенно! Кончено же, за годы учебы мы как губка впитали в себя столько информации, совершенно отличной от той, что преподавали нам в государственных школах, и было горячее желание все обсуждать, во всем находить высокий духовный смысл.

Мы с Евгением поженились и переехали на съемную квартиру, т. к. семейным уже не положено жить в стенах Лавры. Иногда вечером, набившись в тесной кухоньке, мы устраивали с друзьями вечера просмотров неформальных фильмов со сложными драматическими сюжетами, которые не выходят на экраны для массового зрителя. Мне и до сих пор порой необходимо это глубокое душевное сопереживание, необходимо войти в жизнь искусственно созданных людей, почувствовать иное, пусть и навязанное, мнение и мировосприятие. Уже тогда мне показалось, что Даниил не нуждался ни в чем подобном, он уже разграничивал духовное и душевное. Это было очень заметно со стороны: внешне простой и даже чудаковатый парень, иногда отстраненный, не всегда мне понятный, он сильно отличался от остальных ребят. Ему важно было живое дружеское общение, он сразу становился душой компании, мог увлечь беседой, потому что был очень эрудированным и начитанным. Тогда мне Женя сказал, что Даниил из интеллигентной духовной московской семьи, а родители его — тоже художники-иконописцы, причем, по-моему, уже в то время родного отца Даниила благословили на священство. Ребята рассказывали, что у них дома много духовной литературы, есть и большая коллекция удивительных альбомов по иконописи, христианскому зодчеству, мировой культуре, каких в то время не было даже у нас, в иконописной школе. У меня всегда был большой интерес к таким необыкновенным людям, выделяющимся из толпы, неординарно мыслящим и не боящимся высказаться. Думаю, что Даниил был как раз из тех людей, кому совершенно безразлично, что кушать, что одеть, не это было для него главное. Однажды постом Даниил со своей будущей женой Юлией пришел к нам в гости и принес к столу вафельный тортик. Мы ему говорим: «Это ведь скоромный торт, там наверняка есть масло или молоко», на что он очень серьезно отреагировал: не в таких мелочах смысл нашего спасения, и не к лицу нам фарисейство. Между прочим, Женя рассказал, что Даниил очень часто причащается, почти за каждым Богослужением, считая, что важно не просто присутствовать на Литургии.

Чем мы могли в то время угощать своих гостей? Чай, да хлеб из семинарской же столовой с повидлом. У нас просто не было денег, такие вынужденные бессребреники. Конечно же, приходилось искать себе подработку, втайне от начальства. Я, например, расписала серию деревянных яиц с видами монастырей и сдала их в художественную лавку (выставлять на продажу иконы без благословления было категорически запрещено — пока не научимся писать святые лики). Кстати, первое такое яйцо, подаренное на Пасху отцу Луке, положило начало коллекции расписных и вышитых пасхальных яиц, подаренных дорогому батюшке от выпускников-иконописцев. Конечно же, многие семинаристы были изобретательны, некоторые умельцы тогда пробовали вырезать из дерева фигурку преп. Сергея, многие учились плести четки. Одноклассник моего будущего мужа (кажется, в прошлом резчик по дереву) вырезал из дерева постовые священнические кресты, лампадки, подсвечники для домашнего пользования.

А Даниил писал сочинения на заказ, и особенной популярностью его труды пользовались у батюшек-заочников, которые приезжали в семинарию на сессии. Как не понять батюшек, с их занятостью, приходскими проблемами, службами, требами, и, чаще всего — с многочисленным семейством! А Даниилу, думаю, уже тогда было важно высказаться, в нем уже накопились достаточные знания для самовыражения, проповеди, и, может быть, для его будущего миссионерского служения. Как-то, из любопытства, я попробовала помочь мужу написать сочинение на богословскую тему. Разложила перед собой толстенные тома с трудами святых отцов, и дальше — ступор. Спрашиваю Даниила: «Как же это у тебя получается — писать в таком количестве на разные богословские темы? Это ведь сложно — перефразировать, но при этом сохранять глубину первоисточника?». Он задумался, и очень просто ответил: «Не надо ничего придумывать от себя, не надо изобретать. Нужно только почувствовать мысли и высказывания святых отцов, пропустить их через свое понимание и уложить на лист по темам и в нужной последовательности». Я поняла это как художник: надо вышить тканое полотно из разных цветных кусочков материи, уложив их в гармоничную композицию.

Если удавался случайный заработок, на что мог потратить деньги семинарист? Как-то мой муж, довольный, показывает мне купленную в иконной лавке Дароносицу (совсем не дешевую) и кисточку для помазания елеем. Я говорю: «Я же в положении, мне витамины нужны, а ты столько денег потратил!» А он мне в ответ: «А как я буду служить на новом приходе? Мы приедем туда, а у меня ничего священнического нет». Кстати, тема отъезда из Лавры была очень острой, я знала, что нам придется уехать по распределению, но нужна ли я буду там, как иконописец? Этот вопрос мы часто обсуждали с друзьями, пробовали узнать что-либо про подмосковные приходы.

Отцу Евгению было всего 29 лет, когда он разбился в ДТП. И конечно, первыми отозвались на беду, желая мне хоть как-то помочь, его друзья-семинаристы. Самый близкий наш друг отец Алексей Лымарев регулярно к праздникам высылал нам с детьми небольшую помощь, низкий ему поклон. И, конечно же, сразу откликнулись отец Даниил с матушкой. Они даже предложили нам пожить в их дачном домике — нам с детьми пришлось освободить приходской дом для вновь прибывшего священника. Нелегкое было время. Я осталась одна с малолетними детьми на руках и училась выживать сама, какое-то время я даже была «челноком», торговала одеждой на рынке, и такое было в моей жизни. Думаю, уже тогда у отца Даниила зародилась идея о необходимости создания фонда милосердия, фонда помощи вдовам священников, попавшим в тяжелую жизненную ситуацию. Он видел и понимал, как тяжело таким, как я, тем более, если семья многодетная, то батюшка — один кормилец в семье.

Во время одной из последних наших встреч Даниил сказал, что не важно, где жить, спастись можно везде. А сам он хочет не строить храмы, а служить и проповедовать, нести людям живое слово, пусть это даже будет и в маленьком храме, а не в величественном соборе. Ведь когда священник занимается строительством, его силы расходуются на суетные дела. И так оно и есть: чтобы строить храм, священнику приходиться становиться и архитектором, и прорабом и, самое ужасное — просителем у власть имущих, порою забывая про нужды своей семьи. Кстати, в далеком Оренбургском селе стоит отстроенный храм преп. Сергея Радонежского, заложенный моим мужем о. Евгением Листратовым.

Как только отец Даниил узнал, что мы с детьми перебралась в Московскую область, сразу же пригласил встретиться, дал номера телефонов — свой и матушки Юлии. Этот разговор был двенадцатого ноября 2009 года, а девятнадцатого числа его убили, оборвали его земную жизнь, грубо и цинично. Эта земная наша встреча так и не состоялась.

Вечная память. Светлая память.

Отче Данииле, моли Бога о мне, грешной.

Евгений Кудашов, друг семьи отца Даниила

Мой путь к Богу был труден, длителен и горек. Достаточно сказать о том, что в храм нас женой послала колдунья. Их сейчас много, скрываются они под разными личинами, называют себя по-разному, но суть их одна — это волки. Экстрасенсы, ясновидящие, прорицатели, ведуньи, маги всех мастей и рангов и т. п. Бывает, что они посылают духовно не развитых, слабых людей в храм, приходит такой человек в Церковь, участвует в Таинствах, получает благодать. А потом, как не имеющий корня, теряет веру, и, как пес на свою блевотину, возвращается к этим губителям душ. Вот уж радости в преисподней!

Первая моя встреча с отцом Даниилом произошла на Крутицком подворье осенью 1996 года. В то время мы с женой воцерковлялись, и наши знакомые посоветовали нам походить на Библейские беседы, которые проводились на Крутицах. В первый раз я попал на разбор 9 главы Первой книги Царств, в которой говорилось о встрече Саула, искавшего ослиц из стада своего отца, с пророком Самуилом. Насколько все было промыслительно, почему именно отец Даниил, почему именно 9-я глава, я понял много лет спустя.

Отец Даниил тогда был дьяконом, служил на Болгарском подворье, а занятия по изучению Библии проводил в храме Воскресения Словущего Крутицкого подворья. Это был совсем молодой человек, худого телосложения, очень скромно одетый: самый простенький подрясник, дешевая курточка, совершенно немодные старые ботинки и т.п. Но все это совсем не привлекало внимания, мы замечали только его глаза и улыбку, которые производили незабываемое впечатление. Его особенная улыбка и добрые, смеющиеся глаза поражали всех, кто с ним был знаком или видел хотя бы один раз. Он так часто улыбался, что, казалось, будто он улыбается всегда. А смеялся он как ребенок, звонко, искренне, от всей души. Отец Даниил был светлый, лучезарный человек, мне было тепло и уютно рядом. С ним было очень интересно разговаривать, но еще интереснее было его слушать, поэтому, когда мы были с отцом Даниилом наедине, я часто просто молчал. Например, вез его на машине домой и молчал. При этом я понимал, как он устал, а рядом с ним было хорошо и без слов.

Он отличался не по возрасту сильным умом, проницательностью и еще чем-то неуловимым, что не знаю, как назвать. Ему было тогда 23 года, а люди пятидесяти лет, да и постарше, видели в нем учителя, даже наставника. И многие, забывая разницу в 30-40 лет, не только задавали ему вопросы, на которые сами не могли найти ответа, но и спрашивали совета, как поступать в той или иной ситуации.

С первого же занятия отец Даниил поразил меня широтой своих знаний и феноменальной памятью. Откуда человек может столько знать, помнить, так хорошо разбираться в Священном Писании? Во всех своих беседах, на диспутах, выступлениях на радио или телевидении отец Даниил редко говорил «от себя», но — всегда ссылаясь на Священное Писание, на святых отцов, на опыт Церкви, и обязательно приводил цитаты. Удивительно, сколько он знал и помнил! Без всякого преувеличения: за шесть лет, что я ходил на эти занятия, я ни разу не слышал, чтобы он сказал: «Я не знаю ответа на вопрос». Для его возраста это было просто чудо. Как-то я спросил отца Даниила, откуда у него такие знания, и он ответил просто: «От Бога». Понятно, что всё от Бога, но насколько ёмок был этот ответ, я осознал позже.

На эти занятия каждый четверг приходило до ста человек. Час или полтора — беседа о Ветхом Завете, столько же — о Новом, потом ответы на вопросы. Не всем хватало сидячих мест, не было возможности снять верхнюю одежду, часто было тесно и душно. Но люди все равно шли. Тем более что эти занятия не были посвящены строго изучению Библии — мы могли задать любой интересующий нас вопрос. Это, конечно, требовало времени, но и давало возможность глубже усвоить Священное Писание, разобраться в вопросах веры. Отец Даниил много рассказывал: о Боге, о сотворения мира, об истории Церкви, об отношениях человека и Бога, об обрядах, о церковных службах, о правилах и порядках, о том, как вести себя в храме и вне его, о церковных праздниках, всего не перечислить. Вопросов у новоначальных, а таких приходило большинство, всегда было огромное количество, и ко всем отец Даниил относился с любовью, заботой и терпением.

Даже после занятий его задерживали слушатели, и не отпускали еще час-полтора. Часто приходилось буквально прерывать эти долгие ответы на вопросы, потому что отец Даниил отказать никому не мог, хотя его ждала матушка: она приезжала на машине и отвозила его домой. Уложит дочек в кроватки — и едет за ним. Время-то позднее, да и уставал он за день. Нередко отец Даниил приезжал домой около полуночи, а с раннего утра он опять в заботах. И как он все успевал, откуда у него хватало сил? А он всегда улыбался и говорил, что Господь помогает. Вначале я принимал эти слова как дежурную фразу, но потом, много времени спустя, особенно, когда его не стало с нами, я понял, что именно так и было: Господь помогал.

Бывало, что на занятия жаловали сектанты, и они очень мешали. Помню, приходил некий Володя, называл себя каким-то апостолом. Он задавал множество вопросов и сам же на них отвечал, ведь его задачей было «проповедовать» среди нас. Столько времени уходило на него, а отец Даниил относился к нему с огромным терпением, объяснял, увещевал. Конечно, когда этот Володя уж очень расходился, отец Даниил осаживал его, но этого хватало ненадолго. И однажды я пообещал этому Володе ноги переломать, чтобы он не приходил больше и не мешал. Конечно, нехорошо было так говорить, да ещё в храме, и получил я за это от батюшки внушение: «Заблудшую овцу надо спасать с особой заботой и терпением». Но, если честно, совесть меня не мучает, и, конечно, ломать ему ноги я бы не стал. Наконец, то ли подействовало мое обещание, то ли по другой причине, но «апостол» Володя ходить на занятия прекратил, и все вздохнули с облегчением.

Между нами быстро сложились доверительные отношения. Когда за отцом Даниилом не приезжала матушка, до дома его довозил я. Не могу сказать, что я был для него очень близким человеком, потому что были те, кто пользовался и большим уважением, и проводил с ним больше времени, и оказывал больше помощи, больше участвовал в строительстве храма, в издательской и миссионерской деятельности, в жизни прихода вообще. Но отец Даниил относился ко мне не только как к духовному чаду, но и как к старшему товарищу, иногда даже спрашивал совета, и что приятно, когда я ему отвечал, не раз говорил, что его батюшка (отец Алексий) считает также.

Приход храма апостола Фомы, главой которого стал отец Даниил, начал складываться еще на этих катехизаторских занятиях, он как бы «вырос» из состава слушателей. Ядро прихода отец Даниил взращивал особо, больше уделял нам времени, даже некоторые занятия и беседы с нами проводил у себя дома. А там были его маленькие дочки, отвлекали, конечно, лезли на руки, смеялись, шумели. Но как ценны были эти посиделки в квартире у отца Даниила, как они нас сплачивали и превращали в единую семью, в одну общину! Матушке Юлии, естественно, наши приезды доставляли лишние хлопоты, одного чая сколько нужно было приготовить! Но никогда, ни словом, ни взглядом она не показывала, что ей это тяжело.

Для того чтобы зарегистрировать приход, нужно было получить благословение благочинного. Собралось нас человек двадцать за Даниловым монастырем, у храма, где благочинный был настоятелем. А человек, который дал согласие стать старостой прихода, буквально перед дверями благочинного говорит, что у него некие обстоятельства (а они и впрямь были), и он не может быть старостой. Отец Даниил предлагает быть старостой мне, мол, меня все знают и поддержат. Я, под предлогом занятости по работе, отказался, но тут же предложил в старосты свою жену и обещал всячески помогать. Так первой старостой прихода стала моя, теперь уже покойная, жена Наталья. Она умерла в 2005 году, отпевали её отец Даниил с отцом Олегом Стеняевым в храме апп. Петра и Павла Оптинского подворья в Ясенево. Народу на отпевание пришло столько, что люди вокруг даже спрашивали, кого отпевают. В этом же храме через четыре года Святейший Патриарх отпевал и отца Даниила.

Уверенность отца Даниила, с которой он взялся за строительство храма на Кантемировской, меня удивляла. Ни опыта, ни денег, ни связей, ни поддержки властей. А у него — никаких сомнений! Не боялся отец Даниил никаких проблем, не ленился, а был уверен, что Бог поможет в этом нужном и правильном деле. Хотя препятствий было множество, и доходило даже абсурда: одна чиновница по охране природы сказала, что храм на этом месте будет только через её труп. Ну, это был её выбор…

На месте, где предположительно должно было начаться строительство храма, просто был «бомжатник», не в переносном смысле, а по-настоящему — конкретное место проживания бомжей. Грязь была страшная, мусора столько, что трудно было представить, как его можно убрать вручную, а технику взять было негде и не на что. Потом, много времени спустя, я слышал о том, что природоохранные органы утверждали, что строительство храма нанесет непоправимый ущерб экологии на этом месте. Не думаю, что они не знали, что там была свалка.

Батюшка служил молебны прямо посреди всего этого кошмара, пристроит крест и иконку на дереве, и служит. И в дождь, и в ветер, в снег и мороз. Всё необходимое для службы держали на руках, некуда было положить. Но однажды отец Даниил попросил меня соорудить небольшую часовенку. Я был в недоумении: какую часовенку, когда нет ни гвоздя, ни доски? А он стоит на своем: «Придумай что-нибудь». В то время я был старостой на Патриаршем подворье в Сокольниках, пошел к настоятелю игумену Иоанну (Ермакову). По его благословению рабочие изготовили из толстой фанеры детали маленькой часовенки, покрасили их и подготовили так, чтобы все можно было легко и быстро собрать на месте. Собирали мы её с Михаилом, моим старым другом и духовным чадом отца Даниила. Утоптали бурьян, выложили на пол привезенную с дачи тротуарную плитку, собрали стены, сделали крышу. Там, на двух с половиной квадратных метрах, и служил батюшка первое время, и как же он был рад этому! Я переживал, что эту часовню сожгут, как-то надругаются, ведь стояла она на территории, где жили люди определенного склада, а мы пришли на их место и могли им мешать. Но отец Даниил говорил, что все будет хорошо. И никто ничего не тронул, часовенка наша, прозванная мною «скворечником», стоит до сих пор. «Скворечником» я ее прозвал потому, что когда отец Даниил служил в ней, он был похож на воробушка в скворечнике.

После установки часовни на месте строительства храма отец Даниил решил поставить большой поклонный крест. Присоединил я прицеп к своей машине, купили крест, везём. Была зима, очень холодно. Ботиночки у отца Даниила мехом не изобиловали, у него сильно замерзли ноги, и пытается он их пристроить поближе к отопителю. Наконец он добрался до трубки, по которой в отопитель идет горячий тосол, она ломается, и тосол, стоградусный кипяток, хлынул ему на ноги. Слава богу, ноги батюшка не обварил, но, конечно, обжог. Весь тосол вытек, машина встала, ехать нельзя. Позвонили матушке Юлии, просим помочь. И матушка оставляет дома двух маленьких дочек, приезжает к нам, и цепляет мои «Жигули» вместе с прицепом на буксир. Уже темно, ее машина четыре метра, буксир четыре метра, моя машина четыре метра, прицеп три с половиной, и крест сзади, метра на полтора из прицепа. И таким порядком, нарушая все правила, по гололеду матушка смогла притащить нас к храму. Есть женщины в русских селеньях!

Так что, трудностей было много, и разных. Но всегда, когда мы старались преодолеть их и сделать что-то хорошее, Господь помогал нам.

Я был рад, когда отец Даниил обращался ко мне за помощью, тем более, что мне часто удавалось практически из ничего, пользуясь тем немногим, что было, сделать что-то серьезное. Наверное, за это батюшка и прозвал меня «Хоттабыч», по имени известного волшебника. Он с такой любовью и уважением говорил мне «Хоттабыч», что я никогда этого не забуду, я до сих пор чувствую в сердце тепло от любви, с которой он обращался ко мне. По его просьбе мы с Михаилом отремонтировали иконостас в храме Воскресения Словущего на Крутицком подворье, построили первый алтарь в храме апостола Фомы наКантемировской, установили на храм луковку купола и крест, утеплили пристройку. Помогали в этом многие: прихожане храма, рабочие-строители с Украины, было немало и других людей. Все старались помогать батюшке, хотя материальные возможности у большинства были скромные. Для украшения храма и для утепления полов мы с женой принесли из дома ковры, некоторые строительные материалы я привозил с дачи. Я рассказываю об этом только для того, чтобы было понятно, откуда что бралось, как мы строили и украшали храм всем приходом. Все прихожане помогали, чем могли, и я рад, что Бог дал и нам с женой такую возможность.

Строительство храма шло нелегко. Батюшке приходилось много трудиться, много хлопотать, и по собственно строительным делам, и по оформлению разных бумаг. Ему долгое время не давали разрешения начинать стройку, и он был уверен, что если построить на этом месте временный храм и начать служить в нем, то Господом будет оказана особая помощь в строительстве основного храма. Тогда мы решили поставить временное строение без фундамента, как нам казалось, это не будет очень серьезным нарушением. Батюшка скопил денег с треб и пожертвований, и мы купили дачный домик 5 на 5 метров, приобрели пенобетонные блоки, на них и поставили домик-храм.

Алтарь мы соорудили за один день и одну ночь, потому что благочинный сказал отцу Даниилу, что вот-вот приедет освящать храм. От строительства остались доски, а отделочные панели я привез с дачи. Доски были очень мокрые, я их пилил электрической пилой на брусья, а из них текла вода. От нагрузки пила дымилась, и я боялся, что она сгорит, и мы не успеем выполнить работу к сроку. Но милостью Божией всё обошлось. Первый алтарь храма был очень маленьким, невозможно было даже пройти вокруг престола. Решение нашли и в этой ситуации — мы просто разрезали жертвенник пополам, сделали его меньше, но все равно свободно пройти между престолом и жертвенником мог только отец Даниил. Матушка Юлия сшила все необходимое для служб, иконы отец Даниил принес из дома. Крест и луковку нам подарили (батюшкой с матушкой привезли их из области), мы подремонтировали их и установили на крыше домика. Так и получился храм, правда, освятили его позже — благочинный тогда приехать не смог.

Потом, конечно, мы еще многое доделывали, но службы уже были каждый день. Первое время храм не отапливался, и было очень холодно. Но строители, возводящие жилые дома напротив, в нарушение правил разрешили подключиться к их электрощитку, а инспектора Мосэнерго этого «не заметили». И так было не раз — люди, даже облеченные властью, шли на нарушения некоторых норм и правил ради строительства храма. Мы этим пользовались и были благодарны, спрашивали их имена и молились об их здравии. Поставили электрообогреватели, и стало тепло и уютно. Потом храм утеплили, сделали пристройку, затем даже повесили три небольших колокола. Предстояло сделать еще немало, но главное свершилось: на этом пустыре, в маленьком, как будто игрушечном, но настоящем храме начали служить Богу. И какое это было счастье для всех нас и для батюшки, как он был рад!

Однажды он рассказал мне, что в храме стали случаться чудеса, в основном, исцеления на крещениях. Говорил он об этом с радостью, но одновременно сдержанно, без подробностей, и разговор получился даже обыденный, как будто не о чудесах говорили. Помню, что я даже не удивился, потому что отец Даниил делал правильное дело, и что же удивительного в том, что Господь через отца Даниила творит чудеса? И не я один замечал, и не раз, что Господь действовал через отца Даниила особым образом. Меня трудно назвать человеком, ищущим чудес, но и в храме вообще не было лишнего шума из-за того, что происходили чудеса. Происходило то, что происходило, и это было просто и естественно.

Отец Даниил очень многих привел к Богу, и были случаи, когда в один день он крестил несколько десятков человек. Для совершения Таинства Крещения он приобрел огромную бочку, так как считал, что крестить не полным погружением можно только в самых крайних случаях. И крестил исключительно после того, как человек подготовится к Крещению, пройдет курс из пяти бесед по основам веры.

Отец Даниил был очень скромен в одежде. Однажды порвался у него подрясник, так он и ходил в рваном, пока я не дал ему денег на новый. Он и эти деньги отдал бы на храм, если бы не поставленное мной условие: только на подрясник. И это притом, что отец Даниил никогда не отказывался исполнять требы, ведь ему нужно было и храм строить, и семью кормить. Он сам вел очень простую жизнь, скромно жила и вся его семья. Материальное положение семьи отца Даниила немного улучшилось только тогда, когда в храме начались регулярные службы, и увеличился приход. Зато после его гибели выяснилось, что на счету храма лежат большие средства, предназначенные для строительства. Вот такой был у нас настоятель…

Занимаясь строительством и обустройством храма, что требовало много времени и сил, отец Даниил по-прежнему со вниманием и заботой относился к каждому прихожанину. На исповеди он был внимательным, никогда не исповедовал «просто так», а всегда выслушивал человека, вникал, давал отеческие наставления.

Когда в 2005 году я овдовел, он очень поддерживал меня в это время, несколько лет у меня были серьёзные проблемы и на работе. Как их решить, я не знал, попросил отца Даниила помочь встретиться в Оптиной Пустыни со старцем. Поехали мы туда зимой 2006 года, и хотя у нас была предварительная договоренность о встрече, она не состоялась. Но эту поездку мне не забыть никогда. Мы молились у мощей старцев, особо, каждому, молились в скиту в комнате Амвросия Оптинского. На обратном пути в Москву нас застал сильнейший снегопад. Была ночь, темнота, тишина. Едем потихоньку. И вдруг я слышу голос, не обычный голос, а как будтокто-то снаружи и одновременно внутри меня говорит. Когда-то давно отец Даниил рассказывал о том, как Авраам говорил с Богом, и я спросил: «Как отличить — Бог ли с тобой говорит или это плод больной фантазии?». Отец Даниил сказал: «Когда с тобой заговорит Бог, ни с чем не спутаешь, сомнений не будет». И голос сказал мне нечто таким образом, что все мои волнения по поводу работы прекратились. Проблемы остались, бывало очень тяжело, но я уже не реагировал так болезненно и так бурно. После поездки восемь месяцев я ещё оставался на той работе, но много спокойнее переносил то, что меня так сильно мучило целых два года. Господь решил мою проблему, по молитвам отца Даниила.

Обратиться к отцу Даниилу за помощью мог каждый, не знаю случая, чтобы он отказался помочь. Я иногда считал, что отец Даниил молод и не имеет достаточно жизненного опыта, чтобы давать житейские советы, особенно, в семейных вопросах, но все равно просил его помощи. В таких случаях он говорил: «Я знаю, что ты сделаешь все по-своему, но все-таки скажу тебе, как должно поступить, а ты решай». Теперь я понимаю, как верны и ценны были его советы, как они пригодились бы мне сегодня. Теперь я относился бы к ним с большим вниманием, поэтому я часто обращаюсь в молитвах к отцу Даниилу за помощью и получаю её очень быстро.

В 2007 году отец Даниил венчал меня с моей второй женой. На венчании было много гостей, некоторые из них были люди невоцерковленные, видели отца Даниила впервые. Но батюшка произвел огромное впечатление на всех, и немало наших друзей отозвалось о нем восторженными словами. Особенно им понравилась проповедь, потому что сказанное коснулось сердца каждого.

Отец Даниил умел и любил говорить проповеди. Они отличались высоким смыслом, и, одновременно, простотой, и каждый, независимо от своего духовного уровня, находил в них новое, важное, нужное для себя. Даже хулиганам в метро, которые приставали к нему по поводу его внешнего вида (так как он всегда и везде ходил в подряснике) он отвечал так, что получалась проповедь о вере и о Боге.

Отец Даниил проводил огромную миссионерскую работу, особенно в исламской среде. Он считал, что с радикальным исламом нужно бороться христианской проповедью, обращая мусульман в православие и крестя их. Эта часть его деятельности была настолько огромна, что требует отдельного рассказа, но не мне говорить на эту тему.

Последняя наша встреча с отцом Даниилом была незадолго до его убийства. Мы поехали на кладбище отслужить панихиду на могиле моей первой жены и старшего сына. В тот день мы, естественно, говорили о жизни и смерти. Меня всегда поражало его отношение к возможной смерти: ему угрожали убийством радикальные исламисты, он давно получал угрозы, в последние годы — всё чаще и чаще. Его вызывали в ФСБ, где сообщили, что он числится у радикальных исламистов в списках на уничтожение. Вот так, списки в ФСБ есть, а заказчиков так до сих пор и не нашли.

Я не раз говорил отцу Даниилу, что нужно поберечься, пожалеть супругу, трех маленьких дочек, и каждый раз он отвечал, что был бы рад пострадать во имя Христа и что его заветное желание — стать мучеником за веру. А семью мученика за веру Господь и Пресвятая Богородица не оставят.

У отца Даниила всегда было много забот, много дел. За неполные 35 лет жизни он успел построить храм, крестить огромное количество людей и привести их к Богу (он приводил людей именно к Богу, а не к себе), создать большой и верный приход, написать немало книг. Батюшка всегда помнил о Боге. Делая что-либо, говоря о чем-то, и даже думая, он всегда помнил о том, что это происходит перед Богом. Про такихговорят, что он «ходит пред Богом». Его дело живет и после его гибели, в храме ап. Фомы сейчас хороший настоятель, замечательный приход.

Когда отец Даниил был с нами, мы воспринимали его присутствие как должное, а когда его не стало — поняли, что он значил для нас всех. Мне отца Даниила очень не хватает. До сих пор я не имею батюшки, который был бы мне духовным отцом. Два чувства живут у меня в душе: глубокая скорбь о потере дорогого человека и радость за отца Даниила, попавшего на небеса — туда, куда он так стремился. Утешает и радует, что на небесах у нас появился ещё один молитвенник. Молитвенник, который знал нас, и которого знали мы.

Отче Данииле, моли Бога о нас!

Ирина Козырь, друг семьи

Впервые я повстречалась с о. Даниилом на Крутицком подворье. Мы с одной знакомой искали хорошие православные курсы, и кто-то подсказал нам, что на Крутицах диакон Даниил Сысоев ведет богословские беседы. Это был конец девяностых годов. Я уже была верующей, ходила в храм, но, несмотря на это, только отец Даниил смог открыть для меня многие истины в Православии, объяснить то, чего я раньше не понимала. Можно сказать, что в этот период мои мысли и представления наконец-то встали «с головы на ноги».

Конечно, у всех новоначальных христиан в голове «каша», мы все поначалу руководствуемся тем, что сказали родственники, какие-то «бабушки», которые якобы давно ходят в церковь, обращаем внимание на суеверия. Отец Даниил со всем этим последовательно боролся, и только от него я узнала, как нужно читать Священное Писание, что нельзя браться за Ветхий Завет, пока не прочитан Новый. О Библии он умел рассказывать так реалистично, как будто говорил о нашем времени, это было очень интересно и понятно. Ведь не секрет, что к Библии даже многие православные люди относятся как к полусказке: да, было, но когда-то очень давно, в другое, отличающееся от нашего, время, с совсем другими людьми.

После занятий у нас были чаепития, на которых мы обычно много разговаривали, продолжали обсуждать тему лекции. И тогда я стала понимать, насколько отец Даниил открыт для общения, как он любит людей. Мне даже трудно вспомнить самую яркую беседу, самую интересную тему – все было интересно, все незабываемо. И всегда отец Даниил говорил только о Боге, все темы приводили к Нему – но это могла быть и политика, и экономика, и быт.

Если отец Даниил начинал говорить с невоцерковленным человеком о Боге, он никогда не отпускал его, а обязательно приводил его в Церковь. Сколько было тех, кто сначала пришел «просто» покреститься, «просто» окрестить детей, освятить машину! И никогда отец Даниил на этом «просто» не останавливался, он всегда стремился открыть человеку смысл того, зачем тот пришел. Если ему встречался некрещеный, то батюшка сразу предлагал ему готовиться к крещению, и отказаться почти никому не удавалось. Отец Даниил не был похож на наших православных «дипломатов», которые боятся что-то кому-то навязать. Не знаю, можно ли так сказать, но отец Даниил был в хорошем смысле «православным сектантом», он цеплял человека, причем не назойливостью, а радостью и любовью. Такого радостного священника, как отец Даниил, я никогда не встречала, например, праздновать Пасху с ним было радостью даже для неверующих.

Яркий пример – история Сергея Кольцова, нынешнего казначея храма апостола Фомы на Кантемировской, приятеля одного из моих друзей. В те времена он решил освятить машину и стал советоваться, как это сделать. Его познакомили со мной, а я привела его на Крутицкое подворье, где отец Даниил долго говорил с ним и даже отправил на исповедь. И только после этого машина была освящена, а Сергей стал постоянно ходить в храм.

Отец Даниил много ездил с прихожанами в поездки, часто организовывал для нас паломнические путешествия. Я была с ним в трех поездках – в Египте, Израиле, Владимире и Боголюбове. Больше всего мне запомнилось путешествие на Святую Землю, где у нас был удивительный гид – выпускник МГУ. И они с отцом Даниилом, можно сказать, «нашли» друг друга, потому что оба были людьми энциклопедических знаний, увлеченными личностями. Между ними завязывались долгие беседы, и мы иногда даже полушутя спрашивали: «А ничего, если мы послушаем?» Одной из общих тем для них была археология, которую батюшка знал очень хорошо. Благодаря всему этому мы иногда меняли маршруты и бывали в таких местах, куда православных паломников обычно не возят. Например, по пути к Мертвому морю мы видели пещеру, где скрывался ушедший из Содома Лот с дочерьми.

О строительстве нового храма на Кантемировской много говорилось еще на Крутицах. Я вошла в приходской совет храма, но в организации строительства участвовала уже мало. К сожалению, в последние годы я меньше общалась с батюшкой: наш достаточно узкий круг людей, который изначально был около него, стал стремительно расширяться, это было, конечно, хорошо, но имело и обратный эффект – свободного времени у о. Даниила почти не оставалось. Он был полностью загружен делами, часто служил. Но я думаю, что именно тогда и началась его настоящая жизнь. Да, мы стали остро ощущать «нехватку» отца Даниила, но все же он нас никогда не забывал. Создавалось впечатление, что он носит сапоги-скороходы: везде бывал, все успевал. Он был настоящий миссионер-самородок, а духовник – в меньшей степени, скорее, наставник, но это уже другое дело. Наверное, его можно сравнить с первым учителем в школе, который обучает ребенка только в самом начале, но именно от него зависит, как этот ребенок будет в дальнейшем усваивать знания и вообще воспринимать жизнь. Поэтому, создав приход на Кантемировской, отец Даниил и там открыл катехизаторскую школу: это была его мечта – образовывать, учить любви к Богу.

Наша последняя встреча состоялась весной 2009 года. Я пришла на соборование, все было как обычно – множество людей, храм переполнен. А осенью того же года мы с мужем поехали отдыхать в Египет, и в этой поездке телефоном я почти не пользовалась, включила его только перед самым отъездом, в последний день. И тут оказалось, что у меня множество пропущенных вызовов, причем по номерам я видела, что звонили те люди, которые знают, что я в отъезде и вряд ли отвечу. Были и СМС.

На следующий день мы возвращались в Москву, и, слава Богу, успели прийти и попрощаться с батюшкой. Если бы нам это не удалось, было бы очень больно.

Алексей Николаев, друг семьи

Моя первая встреча с отцом Даниилом произошла в 1998 году на Крутицком подворье, куда я пришел вместе со своим другом. В том же году мы всей семьей крестились, и я только начал воцерковляться. Крестил нас игумен Иоанн (Ермаков) — хороший знакомый, даже, пожалуй, друг отца Даниила, он-то и посоветовал нам ходить на Библейские беседы, которые по четвергам проводились на Крутицах. Так мы познакомились с отцом Даниилом, тогда еще диаконом. Его лекции были замечательны, потому что он давал не просто информацию, а знания о Боге. Обычно мы разбирали по главе из Нового и Ветхого Завета, а после лекций начиналось самое интересное: чаепитие, где происходила живая беседа, люди задавали вопросы, слушали ответ, что-то рассказывали сами. Многие спрашивали о личном, но отвечал о. Даниил для всех: ведь его опыт и духовные знания могли пригодиться каждому. Он легко и с удовольствием отклонялся от первоначальной темы — начиная отвечать на какой-то духовный вопрос, он легко мог перейти на рассуждения о принципах термодинамики (он и в этом тоже разбирался), но всегда возвращался к исходной точке, обязательно давал ответ по существу. У него была удивительная память и при этом — склонность к анализу. После 5-10 минут беседы с ним становилось совершенно ясно, что человеку не под силу знать столько, сколько знает он: очевидно, Господь давал ему возможность запоминать все, что он читал, практически с листа. А читал он очень много, поэтому и быстро писал книги, и к лекциям он никогда не готовился натужно, все у него получалось просто и интересно.

Сейчас я понимаю: то время было для меня определенной школой. Если в школе человек учился хорошо, то в институте он может иногда и прогуливать занятия, потому что его уже научили самообразованию. Но если костяка нет, то и самообразовываться не на чем, а отец Даниил создавал в нас этот костяк, обучал азам, и потом мы могли дополнять и развивать вложенное в нас.Меня тогда поражало, что он диакон, мне он казался «готовым» батюшкой — по своему образу мыслей, по знаниям, по речи, и просто не верилось, что он еще не священник. Хотя, наверное, отец Даниил ходил в диаконах столько, сколько было угодно Богу, но такое впечатление у меня было.

Он удивительным образом сочетал постоянную улыбку и строгость, прежде всего, к себе. Бывали ситуации, в которых было совершенно не до смеха, и ему — в глубине души, я думаю, тоже, но он никогда не позволял себе отчаяния, и своей улыбкой ободрял остальных. Простой пример: в одной из наших паломнических поездок мы ходили по монастырской территории, на улице было очень холодно, просто тяжело было терпеть. А отец Даниил выдохнул пар и произнес: «Не душно тут у вас». С тех пор это выражение так между нами и осталось: если холодно, то мы говорим «не душно тут у вас».

Эти паломничества, которые организовывал отец Даниил, запомнились мне особенно. Автобус обычно отходил от станции метро «Таганская», и в пути батюшка постоянно что-то рассказывал о тех местах, куда мы едем; куда бы мы ни собирались, он так или иначе знал это место, чаще всего — уже бывал там, и это — несмотря на свой молодой человеческий возраст (о духовном возрасте не говорю — он превышал паспортный во много раз). Он хорошо помнил года, даты, разные подробности. Помню, как во время поездки в Пафнутьев-Боровский монастырь он объяснил нам, почему там много кошек: оказывается, когда-то давно местные монахи избавлялись от них, собирая в мешки и сбрасывая с колокольни. Помня об этом, современное монашество кошек не трогает. Еще он объяснял нам, как размещены в стенах монастыря дымоходы, как удалось создать в храме великолепную акустику (мы даже проводили эксперимент — разговаривали друг с другом шепотом, находясь в разных углах храма).

Особенное впечатление произвела на меня поездка в Оптину пустынь. Мы поехали туда вместе с отцом Даниилом на двух машинах, двумя семьями. В свое время батюшка, еще не будучи даже диаконом, жил там в палатке и помогал «поднимать» Пустынь, с тех пор его там знали и помнили. Поэтому мы, «взятые под руки», обошли всю обитель, а женам нашим удалось пройти даже туда, куда женщин обычно не пускают. Была зима, шел крупный снег, размером буквально со старую пятикопеечную монету. И тут отец Даниил предлагает погрузиться в купель, которая была недалеко, кстати, богатую сероводородом. Я согласился сразу же — мне предстояло хирургическое лечение. Окунулись мы все, а вот вытираться оказалось нечем! Тогда мой друг любезно снял мохеровый шарф, им мы и вытирались, а батюшка все время беспокоился, не холодно ли нам.

Надеюсь, я могу сказать, что мы подружились с о. Даниилом. Я частенько подвозил его на разные требы, и от унылого стояния в пробках отец Даниил избавлял точно. Сколько бы времени ни занимала дорога, мне всегда казалось, что ехали мы минут десять от силы, потому что за нашими интересными разговорами время просто пролетало. Я бывал у него в гостях, а он, всвою очередь, приходил к нам. Во время таких взаимных визитов отец Даниил часто читал нам свои любимые отрывки из Евангелия и Псалтири, и это было замечательно.

Могу сказать, что нас объединяло все, что касалось Бога. Однажды моей дочери в школе задали написать реферат, и она выбрала тему «Чудотворные иконы храмов Москвы». Мы обратились за помощью к батюшке, он сел к нам в машину, и мы в течение одного дня объездили множество московских храмов; его, так или иначе, знали везде, поэтому разрешали делать фотографии, а по пути он нам много рассказывал. В итоге дочь получила честно заработанную пятерку. И таких точек соприкосновения у нас было много; он хорошо знал мою семью, держал на руках нашего с женой внука, окормлял мою бабушку, фактически провожал ее в последний путь. Она была почти полностью слепая и глухая, а, когда-то занималась исследованиями по пенициллину, спасшему впоследствии множество жизней. Можно сказать, что о. Даниил и обратил ее к Богу, хотя до знакомства с ним она не знала даже «Отче наш». Если Господь спасет мою бабулю, то только благодаря батюшке.

Именно он провожал меня в Германию, где мне должны были делать сложную операцию на сердце, а накануне моего отъезда отец Даниил сам вызвался приехать ко мне домой, исповедовать и причастить. Дело в том, что духовник мой живет далеко от Москвы (я хожу в храм Живоначальной Троицы в Язвищево, где подвизался Иосиф Волоцкий, у меня рядом дача), и настоятель этой церкви отец Виталий и есть мой духовник. Ехать туда перед вылетом я был не в силах, потому что у меня постоянно случались приступы, и я оказывался в реанимации.

Я считаю — мне повезло, что я общался с таким человеком. К сожалению, в наше время часто приходится сталкиваться с мифом о том, что священники у нас всегда пьяные, толстые и любят деньги. Так вот, отец Даниил по всем трем пунктам опровергал это убеждение: он был полный бессребреник, толстым ему было быть некогда, и пьяным я его никогда не видел. Скольких людей он привел в Церковь, сколько появилось новых христиан, крещеных им! И это не удивительно, потому что он просто зажигал всех вокруг своей верой. В храме апостола Фомы на Литургии я часто встречал незнакомых людей, а потом узнавал, что их недавно крестил отец Даниил, и они пришли причащаться. Но главное — это не количество крещеных батюшкой, а их «качество». Отец Даниил крестил людей не так, как часто бывает: приходит человек, ничего не понимающий в вере, не знающий ни одной молитвы, крестится и уходит. Не мне судить, насколько это допустимо, но у отца Даниила так быть не могло: сначала люди ходили к нему на беседы, готовились чуть ли не полгода, и в результате понимали, нужно им крещение или нет, а если нужно — то зачем. Хотя я не слышал, чтобы кто-то решил, что крещение ему не нужно, думаю, у отца Даниила такое было просто невозможно.

Как только у батюшки появился свой храм, он целиком ушел в его обустройство, в настоятельское служение, там заработала воскресная школа, продолжились те же Библейские лекции, дел стало столько, что и в гости друг к другу ходить было уже некогда. Отец Даниил взялся за дело с удивительной решимостью, и, надо сказать, у него получалось устранять все проблемы. Когда наступила первая зима, то в храме стало очень холодно. Что сделал отец Даниил? Он просто пошел на соседнюю стройку, где возводились многоэтажки, встретился с представителями застройщика, объяснил ситуацию, и они по его просьбе выделили 380 вольт для отопления храма. Проблема была решена, храм начал отапливаться! Это полностью оправдывало одно из любимых изречений отца Даниила: главное — ввязаться в драку, а силы можно подтягивать уже потом.

Помню, однажды мы возвращались с панихиды, говорили, как всегда в таких случаях, о жизни и смерти. И тут отец Даниил посмотрел на меня абсолютно серьезно и говорит: «Алексей, а я точно знаю, что в Рай попаду». И, как я понимаю, он сделал все, чтобы это произошло, у меня нет никаких сомнений в том, что его гибель была настоящей смертью мученика.Последний раз мы с ним встретились за несколько месяцев до его гибели, на годовщине смерти первой супруги моего друга. Сначала мы ездили на кладбище, где отец Даниил, несмотря на непогоду, полностью, безо всяких сокращений отслужил панихиду, и даже кадил, хотя был страшный ветер. Потом сидели за столом, спокойно вспоминали прошлое, говорили о будущем…

О нападении на батюшку я узнал от других прихожан, они позвонили мне по телефону той ночью. В эти минуты он был еще жив, его везли в реанимацию. Мы, конечно, всей семьей — на колени, но через некоторое время последовал еще один звонок: отец Даниил умер. Мне стыдно в этом признаваться, но когда я узнал, что его больше нет с нами, мне, в первую очередь, стало жалко себя самого. Все мы без него осиротели. За самого отца Даниила страхов и опасений никаких нет. За себя — есть.

Его фотографию мой духовник отец Виталий посоветовал поместить в рамочку вместе с кусочком ткани, на которой осталась его кровь, и мы эту фотографию поставили у себя в алтаре. Отец Даниил ведь у нас часто бывал, когда возил экскурсии — если было по пути, всегда заезжал в наш храм Живоначальной Троицы.

А недавно я получил от отца Даниила не только молитвенную помощь, но и физическое исцеление. Я более восьми лет лечу щитовидную железу, и после однажды случившегося рецидива таблетки больше не помогали. И я поместил в ладанку кусочек материи с кровью батюшки, и надел ее на шею вместе с нательным крестом. Через две недели анализы были в норме!

Для православного ближним считается любой человек, попадающий в круг его общения, но по-настоящему счастлив тот, кому Господь посылает такого человека, как отец Даниил. Я до сих пор не стираю его номер телефона из памяти своего сотового, просто не могу этого сделать. Мне часто кажется, что я чувствую его поддержку, я уверен, что когда отец Даниил ушел, на небесах мы обрели нового молитвенника.

Светлана Фирсова, друг семьи

Я познакомилась с о. Даниилом очень давно. Моя приятельница долго искала батюшку, который читает лекции по Евангелию, и когда она нашла такого на Крутицком Подворье, то предложила и мне пойти туда. Батюшку звали отец Даниил Сысоев. Когда я впервые попала к нему на Библейские беседы, то поняла, что уйти оттуда уже не смогу, стала ходить постоянно. Мой муж сначала совершенно не понимал меня, сердился — ведь я каждый четверг после работы допоздна пропадала на Крутицах. Но вскоре он стал за мной приезжать, и тогда сам познакомился с о. Даниилом. Батюшка ему сразу понравился, иначе и быть не могло — когда с ним общаешься, создается впечатление, что ты знаешь его уже сто лет, что это твой близкий друг, хотя и священник, и нет никакого смущения, всегда можно легко задать любой вопрос. С того времени у нас с мужем изменились отношения, он стал мягче относиться к тому, что я хожу в церковь, а вскоре даже стал ездить с нами в паломнические поездки.

В то время я работала в риэлтерской фирме, и по роду своей работы очень много ездила по всей Москве. Это была очень насыщенная работа, вырваться куда-либо сложно, но в четверг я неслась на Подворье с любого конца города, откладывая другие дела, настолько мне это было нужно. Беседы проходили так: о. Даниил читал главу из Ветхого или Нового завета, а затем подробно истолковывал каждый стих. Его слушали, буквально затаив дыхание, попутно или после лекции задавая вопросы. Он так интересно и живо рассказывал, серьезно, и в то же время с юмором, что любому человеку — даже невоцерковленному, «с улицы», все было понятно. А затем у нас обязательно бывало чаепитие: мы всегда с собой приносили сладости, и после лекции пили чай, общались. Совершенно непонятно, когда он успевал получать информацию, потому что он всегда был среди людей. Ему задавали множество вопросов, даже не стесняясь публично спрашивать о сокровенном, и он отвечал так корректно, что этот вопрос и ответ был интересен и полезен всем. Молодежь часто спрашивала о взаимоотношениях мужчины и женщины, о наркотиках, можно ли курить траву, говорили, что это не наркотик. И о. Даниил тут же все подробно рассказывал, он знал действие каждого наркотика, знал, откуда что берется, объяснял, почему нельзя курить в принципе.

Именно на этих беседах у меня, наконец, «открылись глаза», и я смогла увидеть всю историю мира целиком, поняла целостность Писания. Эта книга стала для меня живым открытием, воплощением Слова Божьего. Я уже не просто читала, потому что это надо читать, но мне стало интересно перечитывать Библию бесконечно, снова и снова, после каждой беседы я каждый раз понимала что-то новое, находила то, о чем говорил о. Даниил, чего раньше не замечала, не обращала на это внимания.

У нас были и паломнические поездки. Одна из таких — потрясающая поездка — была в Иерусалим, куда мы поехали вместе с отцом Даниилом, матушкой Юлией и нашими друзьями по Крутицкому подворью в составе небольшой группы. Мы были просто изумлены тем, что о. Даниил говорил гиду, куда надо ехать, что смотреть, и он все знал в таких подробностях, как будто вырос на этой земле, причем вне времени, рассказывая о Библейских событиях, происходивших в том или ином месте так, словно сам был их участником. Он даже спорил с гидом, менял маршрут, но, несмотря на эти споры, подружился с ним. А гид с удивлением признал, что отец Даниил знает гораздо больше него, выпускника МГУ. И в результате говорил уже не гид, а о. Даниил, а тот внимательно его слушал.

В Иерусалиме мы были на Троицу, но на празднике быть не могли, у нас не было возможности доехать до православного храма. Тогда о. Даниил, не задумываясь, решил отслужить Троицкую вечерню с коленопреклоненными молитвами на месте разрушенной крепости крестоносцев, где мы тогда находились. Он предложил нам сорвать веточки пальм, и мы стояли с этими ветвями в руках и служили, а проходившие рядом туристы с удивлением смотрели на нас. С батюшкой во всех поездках было очень просто, он удивительно умел совмещать паломничество с отдыхом: мы успевали и купаться, и отдыхать, шутили, смеялись, пробовали местные израильские вина. Кстати, все, кто в нашу группу попал через агентство, потом стали ходить к о. Даниилу на беседы, он просто притягивал к себе людей как магнитом.

Мы ездили и по России, были в Боголюбовском монастыре, во Владимире, во многих других поездках, и куда бы мы с ним ни попадали, вокруг него всегда были люди, они буквально облепляли его. Не успевал он войти в автобус и поздороваться, то сразу начинал безостановочно говорить, шутить, при этом он никогда не готовился к поездке специально, он был готов всегда. Просто удивительно, как много он знал, ну как человек может столько держать в голове? Попутно он отвечал на разные вопросы, говорил даже о том, чего и гид не расскажет.

Мы познакомили о. Даниила с неформалами, с которыми вместе катались на сноуборде, и некоторые из них стали ходить к отцу Даниилу. Один из них крестился, хотя долго и яро спорил в поддержку католиков. Общение с батюшкой у многих поменяло взгляды, которые до этого были совершенно вывернуты наизнанку. При этом так называемые неформалы или представители молодежных субкультур выглядят так, что в храм с ними зайти невозможно. Они часто сталкивались с неприязнью верующих и даже служителей церкви, что еще больше отталкивало их от веры. Но к о. Даниилу им можно было идти смело, я одного такого, в пирсинге и дредах, однажды просто привела к нему за руку. Парень не ожидал такой встречи от о. Даниила, который буквально схватил его, посадил рядом с собой за стол, начал разговаривать. Да, были и шутки на тему, как он одет, но именно шутки, в таком современном ключе, как шутит молодежь, и обидеться было невозможно. Наоборот, все это располагало к отцу Даниилу, потому что он говорил на понятном для молодого человека языке, и не было ни барьера, ни отторжения. Батюшка так располагал к себе, что человек просто не мог не прийти к нему снова. Этот парень был потрясен таким отношением именно к нему, он же для общества изгой, неформал, а к нему отношение — как к обычному человеку, в нем видят личность, да еще говорят, что он вполне может и даже должен ходить в храм. Он потом женился, привел в храм жену, крестил ребенка.

Батюшка приглашал нас к себе в гости, мы ездили к нему на дачу, он очень любил моего мужа. Он вообще любил гостей, даже тот молодой человек был у него дома. Отец Даниил всех «сдруживал» между собой, приходишь к нему в гости, а там уже есть кто-то, кого мы не знаем, сначала чувствуешь смущение, но почти сразу — как будто знакомы сто лет. Повторю, что любого можно было к нему привести, с любым вопросом, и этот человек сразу становился для о. Даниила своим. Да и позвонить ему можно было в любое время, для него никто не был чужим. Некоторые могли его побеспокоить в час ночи, и батюшка всегда отвечал, в любое время.

Бывали у нас и застолья, отмечались праздники, и всегда перед застольем все молились, читались акафисты, иногда совершалось помазание. Для друзей и знакомых у батюшки дома совершались соборования, бывало, что кто-то не успевал пособороваться в храме. После соборования всегда была трапеза, всегда была душевная и теплая обстановка. За столом говорили о чем угодно, шутили часто, но больше он говорил о каких-то сюжетах из Евангелия, из жизни святых. «А вы знаете, кто этот человек?», «А вы знаете, что он сделал?» — и тут же начинал рассказывать. Он мог сидеть, говорить по душам с моим мужем, и вдруг вскочить: «А вот что я вспомнил!» — и рассказывает о том, что вспомнил из Писания или Предания. Бывало, что он даже есть забывал, у него еда остывает, а мы ему напоминаем: «Батюшка ешьте, остынет», а он отвечал: «Я ем, ем».

Когда он решил строить храм на Кантемировской, то собрал всех, кто ходил на Крутицы, и рассказал о своих планах, сказал, что ему нужны помощники, нужна община, для того чтобы начать строительство. Он хотел создать при храме миссионерское общество, скорее, настоящий миссионерский центр для обращения людей в христианство, потому что мечтал, чтобы христианами стали все.

В храме ап. Фомы приход сложился очень быстро. В этом маленьком деревянном строении помещалось колоссальное количество народу, во время больших праздников люди даже стояли на улице. В храме перед службой раздавались листочки с молитвами, тропарями, со всеми песнопениями, и уже не чувствовалась ни теснота, ни духота, если ты начинаешь участвовать в службе, поешь вместе с хором и все понимаешь. Пели все, и служба пролетала незаметно, было полное ощущение причастности. А как о. Даниил кричал «Христос Воскресе!» на Пасху, как это всех зажигало, и было ощущение праздника изнутри, это была глубокая и реальная радость для всех. Службу он вел быстро, бодро, все время с улыбкой, а проповеди говорил такие живые, что многие их записывали на диктофон.

Если к нему приходила одна жена без мужа или один муж, без жены, то потом они обязательно приходили вместе, или, если приходил человек из иноверческой семьи, то вскоре в храм начинала ходить и вся его семья. Он мог объяснить практический смысл Евангелия любому, даже совершенно нецерковному человеку, он умел показать, как совместить обычную повседневную жизнь с верой в Бога, он всегда говорил, что это полностью совместимо и нормально.

Многим кажется, что они абсолютно далеки от Церкви и от Бога, а все батюшки — сплошь нравоучители, к ним так просто не подойдешь. Отец Даниил рассеивал этот миф, и любой приходящий к нему человек начинал интересоваться верой, менять свою жизнь. Люди убеждались, что они интересны отцу Даниилу, что ему интересны их жизнь, их душа. Человек начинал раскрываться, оттаивать, выходить из своей черствости и закостенелости. Многое батюшка говорил как бы в шутку, хотя на самом деле во всех его шутках был глубокий смысл.

Он никогда не отказывался отпевать наркоманов: в Крутицах было много таких, и они часто погибали, просто кончали с собой. Отец Даниил понимал, что они действительно болящие люди, они же тянулись в Церковь, не бросали храм, а из последних сил доверяли свою душу Богу. Они постоянно были на службах, и я не раз удивлялась тому, с каким спокойствием о. Даниил служил при этом, потому что наркоманы не могут стоять спокойно, они все время куда-то ходят, им надо покурить, воды попить, у них было постоянное движение в теле, они могли выйти и снова войти в храм с мутными глазами. Но они возвращались назад, потому что прекрасно понимали, что иного выхода у них нет, только в храм. В том состоянии, в каком они находились, в любой другой храм было ходить стыдно, а сюда — нет, к батюшке можно было идти даже пьяному. С одним нашим знакомым был такой случай: он пришел совершенно в пьяном состоянии, а после службы вышел трезвый, и он расценил это как личное чудо.

Многие священники, замечая пьяного, или человека с похмелья, от которого просто «разит», говорят: «Выйдите, придете трезвым». А о. Даниил таким людям всегда разрешал быть в храме, если они тихо себя вели, но стоять они должны были сзади. Эти люди не стеснялись прийти к о. Даниилу на исповедь, потому что он никогда не отчитывал их, и им было не стыдно исповедоваться. Они могли сказать ему что угодно, любой самый отвратительный грех, потому что он не разговаривал с ними как с законченными и безнадежными людьми, и им легко было каяться. И еще очень важно, что о. Даниил очень хорошо разбирался в состояниях, которые посещают наркоманов, алкоголиков или даже экстрасенсов, которых там тоже было достаточно. Он понимал, что такое духи, голоса, видения, сны, наркотические состояния — вот почему люди к нему шли. Общаясь с человеком, он рассказывал ему, что с ним происходит, как будто через себя пропускал, и это было особенно важно. И бомжи к нему ходили, или люди, у которых вообще ничего и никого нет, и многие оставались при храме.

На Кантемировской был бомж Николай, и там его всегда кормили, одевали всем храмом, нашлись люди, которые по благословению батюшки восстановили ему документы, и он даже стал работать сторожем, не отходил от храма ни на шаг. Он умер почти сразу после смерти отца Даниила, ночью, возле храма. Видимо, батюшка забрал его к себе, позаботился о нем таким образом.

Кстати, нынешним миссионерам, я думаю, сейчас легко работать, потому что они научились от о. Даниила такому общению с людьми, научились видеть личность человека. И они не ведут себя, как сектанты — не давят на психику, не читают нотаций, а легко беседуют с людьми, хоть и подходят к ним на улице, но именно с любовью и шутками, а не с нотациями и «пугалками».

Удивительно, но некоторые люди считали, что о. Даниил действует грубо, напролом, но ведь к нему приходили креститься люди из других религий, значит, он не был таким. Конечно, он был категоричным, но потому, что был абсолютно уверен в правоте Православия. Да, кого-то шокировала его прямота и бескомпромиссность, бывало, кто-то уходил от него, но потом возвращался. Потому что было очевидно: то, что он говорил — это истина, и по-другому никак не может быть. Он очень строго ко всему относился, он даже к внешнему виду женщины относился строго, и, хотя говорил об этом в шутливой форме, но так, что ты уже не могла не прийти в храм в юбке. «Женщина должна даже дома одевать юбку», — говорил он, а когда мы ему пытались доказать обратное, он утверждал, что женщина должна быть в своей одежде, в женской, так было испокон веков, и что если женщина и мужчина ходят в одинаковой одежде, то уже и разницы между ними нет.

О. Даниил всегда говорил, что христианин должен улыбаться, радоваться. Почему все считают, что женщина-христианка должна выглядеть так, как будто она не мылась несколько дней, ходить в длинной черной юбке, замотанная платком? Христианин к Богу идет, радоваться надо, а не плакать постоянно. Да, о грехах своих надо печалиться, но ведь Бог нам дал возможность исповедоваться, нам прощаются грехи, и поэтому христианин должен быть веселым. Отец Даниил был всегда весел, даже когда болел, когда плохо себя чувствовал. В Евангелии есть эпизод: после Воскресения Христа ученики шли рядом с ним и не узнавали Его, а потом узнали исказали друг другу: «…не горело ли в нас сердце наше, когда Он говорил нам на дороге и когда изъяснял нам Писание?» (Лк. 24, 32) Вот так и мы, когда шли с о. Даниилом рядом, чувствовали, как горит наше сердце.

Конечно, когда его не стало, первое время было очень тяжело от потери, а сейчас — тяжело от недостатка общения. Я понимала, что он не святой и не провидец, но после разговоров с ним всегда четко знала, как надо поступить, даже если он напрямую и не отвечал на мой вопрос. Отец Даниил всегда говорил, что не надо ссылаться на домашнюю занятость, исповедоваться нужно очень часто, минимум раз в неделю, и не обязательно только перед причастием, тем более что у нас храм рядом. Каждый день, советовал он, надо писать свои грехи на бумаге, мы должны каждый день помнить о своих грехах, а если уж сильно нагрешил, и совесть замучила — просто бежать в храм на исповедь, тогда будет легко и просто причащаться, не будет проблем.

Многие говорят, что и сейчас, когда его нет, обращаются к нему мысленно. И я обращаюсь к нему, молюсь, когда совсем плохо становится. Однажды мне приснился сон (мы тогда в Татарии были, на родине моего мужа, и мне стало очень тяжело на душе, никак не могла исповедаться и причаститься): о. Даниил стоит в храме, а я по другую сторону решетки, в толпе. Я чувствую, что я там никто, и вдруг он поворачивается и обращается лично ко мне, и у меня в душе наступает неизреченная радость, что он меня увидел и узнал. А во сне у меня ощущение, что я уже давно в храм не хожу, и к нему не прихожу, и меня мучает совесть, и я совсем чужая. Он стал со мной о чем-то говорить, сказал буквально две-три фразы, я проснулась, и поняла, что мне надо срочно ехать в храм, исповедоваться и причащаться. Это надо сделать во что бы то ни стало, иначе моей душе будет очень плохо, и я исповедалась, причастилась, и мне стало намного легче.

Ему никогда не могло прийти в голову сказать что-то плохое про моего мужа, хотя я постоянно жаловалась на наши конфликты (муж мой татарин, хотя и не мусульманин), но все время говорил мне, что я христианка и должна нести свой крест. А часто бывало так, что мужа просто «разбирало» поругаться именно накануне причастия, перед большим праздником. Прихожу утром в храм, подходит отец Даниил: «Что, опять поскандалили? Ну, потом помиритесь». И вот я причащаюсь, возвращаюсь домой, и дома все само собой налаживается. Я спрашивала у батюшки: «В семье должен быть мир, а я все время ухожу в церковь без него, или в поездки без него езжу, муж недоволен. У меня ухудшаются с ним отношения, у него свои увлечения — серфинг, сноуборд, то его еще куда-то зовут, и все это, естественно, по воскресеньям, или в праздники церковные. Он же от меня уйдет, он себе другую найдет, по интересам. Он мне и так уже говорит, что я становлюсь монашкой, и ему со мной неинтересно». А отец Даниил: «Ты ничего не бойся, ты молись, ходи в храм, езжай в святые места, там молись Богу, и как можно чаще исповедуйся и причащайся. А если он так бесится, если его крутит, значит, значит, ты на правильном пути. И надо через силу, через слезы, через боль идти в храм. И потом наступят изменения, и нечистый сдастся, он увидит, что бесполезно тебя тянуть от мужа, что ты наоборот, мужа к себе тянешь». Так и произошло, по словам отца Даниила: сначала муж стал ездить с нами в паломнические поездки. Ему было очень интересно в Оптиной Пустыни, потом он сам стал меня в монастыри возить, стал приходить на большие службы в храм. А о. Даниил ему всегда крест давал целовать и водой кропил, и, когда мы с ним говорили в последний раз, сказал: «Ну как там Радик? Не собрался еще креститься? А то поздно будет». Я отвечаю: «Ну что значит поздно, батюшка, я его сейчас не хочу дергать, Вы же знаете, если его дергать, он будет все в штыки воспринимать». А он опять: «Ну как знает, но пусть торопится, потом поздно будет…».

Он уже как будто что-то чувствовал, уже какая-то грусть была в голосе. Пусть, говорит, на этой неделе крестится. Я домой пришла, сообщаю: «Отец Даниил сказал, чтобы ты крестился поскорей, прямо на неделе». — «Опять ваши православные штучки, «разводы» ваши, когда захочу, тогда и покрещусь». Но слова, интонация, голос о. Даниила у меня остались в голове, и когда все произошло, я мужу сказала: «Вот видишь, он же не просто так говорил, он же молился за тебя, и знал, что когда он за тебя так молится, у тебя есть шанс, а теперь…». И сейчас муж опять как-то отстранился, нам стало очень сложно прийти на службу к началу Литургии, во сколько бы ни начинали собираться, приходим уже почти к причастию. Постоянно какие-то препятствия, и никто не торопится, хотя я лично могу торопиться сколько угодно.

Его кончина не простая, а мученическая, и, конечно же, он знал, к чему стремится, и ничего не боялся. Он всегда говорил, что у Бога время всегда одно, и те подвиги, которые совершались во имя Христа раньше, легко можно совершить и сейчас, мучеником может стать любой, кто захочет этого. Отец Даниил настолько любил жизнь и любил Бога, понимая, что жизнь ему подарил Господь, что совершенно не боялся смерти: «Я же там с Богом буду, что тут такого? Нормально за Бога умереть, самая лучшая смерть — мученическая, прямо к Богу попадешь!»

Вряд ли его смерть оставила кого-то равнодушным, я в Интернете видела, как ведут себя его противники, обзывают его, видно, задел он их за живое, задел за ту неправду, которую они в себе скрывают, не хотят выдернуть из себя, чтобы стать другими. Им это выгодно — оставаться такими, а не быть другими, они это прекрасно осознают. То, что отец Даниил от Бога — это определенно, он просто жил вместе с Богом, он никогда не отступал от канонов Церкви и ни минуты не сомневался в правильности слова Божьего. Именно потому и казались категоричными многие его высказывания, что он ревностно относился к правде Божьей.

Денис и Надежда Яненковы, друзья семьи

Н а д е ж д а Я н е н к о в а.

Впервые я увидела Юлю и Даниила на их свадьбе, на которую нас пригласил Даниил. Венчались они в храме апостола Иоанна Богослова при православной классической гимназии «Радонеж», где директором тогда был о. Алексий Сысоев, родной отец Даниила.

Свадьба была в традиционно православном стиле, очевидно, такое решение приняли его родители, которые придерживались самых консервативных взглядов: в их семье много лет не было телевизора. А поскольку свадьбу организовывали они, то и обстановка была подобающая. Думаю, что она не соответствовала по духу ни Даниилу, ни Юлии, веселым и радостным людям, которые не отказывались ни от телевизора, ни от музыки и танцев. Весь праздник состоял из одних тостов, причем достаточно официозных, но все равно было здорово, потому что мы общались со всеми нашими друзьями, с семинаристами.

Юлины родители были категорически против ее брака с бедным семинаристом, и на свадьбе их не было. Интересно, что наши жизненные ситуации в этом были схожи: когда мы с Денисом решили пожениться, моя мама тоже была против нашей свадьбы и тоже не пришла на торжество. Мы поженились ровно через год после них, и у нас была традиция встречаться семьями на годовщины наших свадеб, вместе отмечать. И дети, первые дочери, у нас родились с разницей в год.

Д е н и с Я н е н к о в.

С отцом Даниилом, тогда еще Данилой Сысоевым, я познакомился в семинарии.

Мы часто приезжали к о. Даниилу и Юлии в гости, тогда они жили в коммунальной квартире на Маяковской, в старом сталинском доме постройки тридцатых годов, еще довоенной. Отец Даниил рассказывал, что эта квартира когда-то принадлежала прокурору Фрунзенского района, которого потом расстреляли, как и многих в те времена. На кухне не было горячей воды, газовая колонка была только в ванной, и посуду приходилось мыть прямо над ванной. После наших застолий мы все вместе шли мыть посуду, продолжая разговоры. Сама ванная комната была очень необычной — большая, метров тринадцать, с мраморным полом и большим окном, на которое Юля сшила красивые занавески, и выкрасила стены в ярко-розовый цвет, чтобы было не так мрачно. Там стояла куча старой мебели, какие-то столы, стиральные машины.

Мы часто гуляли по центру Москвы. Отец Даниил очень любил старую Москву, хорошо знал ее историю. Куда мы только ни ходили, часами бродили по переулкам, разговаривали, спорили, у нас было очень много богословских тем для обсуждения. Отец Даниил говорил, что Москва — лучший город мира после Иерусалима, и если бы ему дали возможность выбирать, он непременно выбрал бы местом жительства Москву или Иерусалим. Эти незабываемые пешие прогулки навсегда оставили след в нашей памяти и очень теплые воспоминания. Мы с сожалением понимаем, что такие прогулки уже никогда не повторятся. И отца Даниила нет, и Москва стала другая, да и мы изменились. Хорошо, что Господь подарил нам эти мгновения, эту возможность беззаботного общения с другом.

Н а д е ж д а Я н е н к о в а.

Отец Даниил был человек мегаполиса, он не смог бы жить в тихой и размеренной обстановке провинции, где все не спеша. Ему надо было, чтобы вокруг него все бурлило и кипело, чтобы жизнь била струей. Он был горячий, горел верой, и жизнь у него была вся, как костер.

Когда у нас родилась первая дочь, мы снимали квартиру в Переделкино, а Юля с отцом Даниилом и годовалой Устей приезжали к нам, навещали, мы гуляли по лесу. У нас были общая проблема — непонимание родителей. И мы, и Сысоевы жили очень скромно, можно сказать, бедно. Ничьи родители — ни Юлины, ни отца Даниила, ни наши нам не помогали, мы были молодые и «зеленые», нам хотелось родительской поддержки, хотелось заботливых бабушек. Но мы чувствовали себя брошенными, в этом наши семьи были очень похожи. Юля рассказывала, что даже из роддома ее встречал только отец Даниил, потом, правда, на пару часов приезжала мама отца Даниила, и все, больше никто из родителей так и не приехал. А Юля после родов была очень слаба, у нее была сильная послеродовая депрессия, а отец Даниил служил дьяконом и занят был постоянно. Он приносил с кануна булки да печенье, этим они и питались, потому что Юля от слабости даже готовить не могла. От булок с чаем уже было тошно, хотелось поесть супа, котлет, тем более что после родов, когда кормишь, требуется хорошее питание. Но никому до них не было дела, так они жили в Юлиной коммуналке, пока не разъехались, и у Сысоевых появилась своя квартира на Коломенской.

Д е н и с Я н е н к о в.

Отец Даниил всегда ходил в подряснике, носил его везде, где только можно и нельзя. Помню, он еле дождался посвящения в чтецы, чтобы иметь право носить подрясник. Обычно священники стараются после службы разоблачиться, надеть светское платье, чтобы не привлекать к себе внимание (хотя, на мой взгляд, ношение подрясника должно быть естественным для них). Некоторые наши однокурсники и знакомые считали ношение подрясника в общественных местах неким вызовом, но для отца Даниила это имело совсем иной смысл, можно сказать, смысл внешней проповеди и памятования о себе, что он священнослужитель и всегда находится на боевом посту, а, следовательно, ему не пристало носить светское платье. Может быть, это шло и от евангельского «Кто постыдится меня и слов моих...». Сколько раз в общественных местах, например, в кафе, отец Даниил говорил, что надо молиться не стесняясь, вставать из-за стола и молиться перед едой и после. Пусть люди смотрят, пусть крутят пальцем у виска, но это — исповедание веры перед людьми, исполнение Евангельской заповеди.

Н а д е ж д а Я н е н к о в а.

Интересно было наблюдать за реакцией людей вокруг. Это была середина 90-х годов, казалось, страна сбросила груз коммунизма, тысячи людей потянулись к вере, но встретить на улице, вне церковной ограды священника в рясе было огромной редкостью, люди еще не привыкли к этому, поэтому оборачивались, даже останавливались. Были и курьезные случаи, когда какой-нибудь подвыпивший мужичок останавливался и начинал креститься и класть поклоны в сторону отца Даниила.

Д е н и с Я н е н к о в.

Замечательно то, что я с Юлией познакомился раньше, чем она познакомилась с отцом Даниилом. Юлин папа делал ремонт в квартире, и ее знакомый, студент семинарии, подрабатывал у них на этом ремонте. Он пригласил подработать и меня, мы же тогда нуждались, как все студенты, и подрабатывали на каникулах. Так я познакомился с Юлей, а уже потом узнал, что она выходит замуж за Данилу Сысоева, моего одноклассника по семинарии. Хорошо помню, что мне понравился его выбор, я подумал, что она может стать ему лучшей женой. Он был человеком настолько нестандартным, что ему требовалась такая же нестандартная жена, с похожим мышлением и менталитетом. Именно такой была Юлия, они были очень похожи по духовной настроенности. Конечно, у них, как и в любой семье были и разногласия, и споры, и непонимания, но создавалось впечатление, что они совсем не притирались друг к другу, как сошлись вместе, так и шли по жизни до самого ухода отца Даниила.

Н а д е ж д а Я н е н к о в а.

У него были восточные, татарские корни, которые иногда подталкивали к разным небольшим хулиганствам. Как-то мы приехали в гости к Сысоевым, у них на полу рассыпаны грецкие орехи. О. Даниил так обрадовался нашему приезду, что начал кидаться в меня орехами, а я в него. Мы бегали и кидались друг в друга орехами, пока Юля уже не закричала: «Прекратите!». Батюшка смеялся и озорничал как маленький ребенок, а матушкины крики его только подзадоривали.

Д е н и с Я н е н к о в.

Они резвились как дети, а мы с Юлей падали со смеху. Я тогда сказал, что эти два восточных человека (у моей жены арабские корни) не знают, куда деть свою бурную энергию!

Н а д е ж д а Я н е н к о в а.

Однажды о. Даниил с Юлей надо мной подшутили, устроив мне настоящий розыгрыш. Мы в очередной раз были у них в гостях, и смотрели фильм по видео, он назывался «Трое мужчин и ребёнок», французская комедия, а мы смотрели его американский вариант. Отец Даниил всегда любил всякие розыгрыши, мистификации, и он абсолютно серьезно мне сказал, что ребёнок, который снимался в этом фильме — их Устя (та девочка действительно была похожа на Устю). Батюшка очень искренно продолжает рассказывать, что все устроили Юлины родители, каким-то образом они узнали о кастинге, отослали фотографию, и Устю взяли в Голливуд на съемки. Он говорил так убедительно, а я-то не ожидаю такой шутки от священнослужителя, я с детства привыкла всем и беспрекословно верить. Да и Юля поддакивала, вставляла подробности, и все казалось невероятно правдоподобным. В тот момент мой муж Денис уже сидел на полу, весь красный, готовый разразиться смехом…

Отца Даниила очень интересовала тема происхождения любых народов, и особенно ему было интересно, есть ли у человека семитские корни. Еще в те времена он задумал и, кажется, уже начал писать свою известную книгу «Летопись начала», на мой, взгляд, это одна из интереснейших его работ. Поскольку я наполовину арабка (мой отец ливанец), он постоянно рассуждал о моем происхождении. Я всегда считала, что ливанцы относятся к финикийцам (хананеям), но отец Даниил спорил, доказывал, что арабы произошли от семитов. Потом он все-таки переменил свое мнение и сказал, что ливанцы произошли от хананеев, от ветви Хама. И даже дразнил меня хананеянкой, но с такой любовью и шутками, что обидеться на это было невозможно. А потом он нашел семитские корни и у Юли, а про свой род он говорил, что его прадед происходил чуть ли не от Муххамеда. По-моему, он даже гордился, тем, что на четверть татарин, и говорил, что именно полукровки отличаются самой большой жизненной активностью.

В его словах никогда не было расизма или какой-либо нетерпимости. О. Даниил говорил, что каждый человек должен знать свое происхождение и свой род, но должен помнить, что наша истинная Родина — на Небесах, в горнем, куда мы все должны стремиться. Уже много позже он сформулировал свои рассуждения как «уранополитизм», и на эту тему было очень много споров, особенно в Интернет-сообществах.

Батюшка был вообще большим оригиналом во всем. Нам иногда казалось, что у него все не как у людей, и это проявлялось буквально везде, во всех областях жизни. Так, например, когда у них родилась первая дочь, то Даниил назвал ее достаточно редким именем — Иустина. Ему вообще хотелось, чтобы все называли своих детей редкими именами, и когда мы назвали свою дочь Екатериной, он указал, что это очень распространенное имя, правда, потом сказал, что Екатерина — одна из его любимых святых.

Д е н и с Я н е н к о в.

Он много читал, очень любил рассказывать о прочитанном, любил и делиться своими мыслями и идеями. Помню, как вышла его первая статья, и он сообщал о своей радости всем подряд. Интересно, что он общался с людьми так, как будто каждый человек, с которым он разговаривал, был серьёзным критиком, способным дать достойный ответ, способным привести какие-то возражения. Он очень внимательно прислушивался к возражениям, всегда спрашивал, какие мы видим недостатки в его работах, как их исправить. Ему было неважно, какой статус был у человека, он никогда не разделял людей на высших и низших, на образованных и необразованных, для него все были равны, будь то дворник или профессор. Он мог общаться с каждым на понятном человеку языке, и с простыми людьми он говорил абсолютно просто и доходчиво. Это очень располагало к нему, и эта способность, конечно, помогала в пастырском служении, к нему тянулись люди, не чувствуя барьеров. Он не осуждал других людей, хотя мог очень жестко высмеивать их, но, когда понимал, что дело касается серьёзных вещей, старался не шутить над человеком; он действительно сочувствовал каждому.

Н а д е ж д а Я н е н к о в а.

Конечно, мы знаем, что отец Даниил на небесах, туда он очень стремился и ему там лучше. Но нам на Земле не хватает его смеха, его детской непосредственности, простого человеческого общения с ним. Я очень надеюсь увидеться с ним уже в вечности.

Крылова Елена, друг семьи

Впервые я увидела отца Даниила в конце 1996 года на Крутицком подворье, в то время я только начала воцерковляться. Он сразу же изумил меня своей горячей любовью к Богу, такой искренней веры я еще ни у кого не видела. О. Даниил проводил беседы по Библии для молодежи, и я с радостью стала их посещать. О Боге он мог говорить часами, забывая о времени, заражая всех своей искренней верой, а ведь он был тогда совсем молодым проповедником, ему было всего лишь около 23-х лет. На эти беседы приходили всё новые и новые люди, я сама привела туда несколько человек. Там я встретила своего будущего мужа, и когда мы с ним повенчались, то стали дружить с о. Даниилом семьями. Мне очень нравилось бывать у них в гостях, он всегда был нам так рад, что уходить просто не хотелось, тем более что разговаривали мы на очень глубокую тему — о Боге и о Священном Писании.

Как-то о. Даниил сказал, что он каждый Великий пост прочитывает всю Библию, от «корки до корки». Как же такое возможно, думаю, для этого надо все дела отложить. И вскоре еду в метро и вижу — идет по переходу о. Даниил и на ходу читает Библию, не обращая ни на кого внимания и иногда натыкаясь на прохожих. Оказывается, возможно всё, если есть желание!

Он всегда был готов прийти на помощь. Однажды я попала в больницу в связи с замершей беременностью, мне было так плохо, что я не хотела никого видеть и ни с кем общаться. Он узнал, где я нахожусь, появился в больнице и смог меня настолько утешить, что, когда он уходил, я уже смеялась.

Через некоторое время я, после долгих попыток забеременеть, родила недоношенного мальчика. Он лежал в реанимации, и опять слезы, на душе пустота, и вдруг телефонный звонок от матушки Юлии: «Жди, мы едем крестить твоего сына!». А я даже не просила об этом батюшку, стеснялась его беспокоить, потому что он был очень занят на строительстве своего храма. Я обратилась к другому священнику с этой просьбой — приехать и покрестись ребенка, но он не смог. А о. Даниил вызвался сам. Батюшка привез с собой бутылку со святой водой, очень холодной, потому что на улице был мороз. И я очень испугалась, потому что у малыша была пневмония, и обливание ледяной водой могло ухудшить его состояние. «Ты что, не веришь в Бога?» — строго спросил меня о. Даниил. Я не смогла спорить, ребенка окрестили, и он сразу стал выздоравливать. После крещения батюшка помазал освященным маслом грудного мальчика с азербайджанской фамилией из соседнего кувеза. Почему он выбрал именно его — я не знаю.

Когда у нас с мужем родилась первая дочь Лиза, мне в голову пришла мысль непременно поступать в Медицинский институт. Я поехала сначала в Красное село — за благословением к о. Артемию Владимирову, и еще для верности решила взять отеческое благословение у о. Даниила. К моему удивлению, о. Даниил не благословил меня поступать, а стал вразумлять, что нельзя учиться в таком сложном ВУЗе, имея маленького ребенка, ведь никто не сможет заменить ему мать в то время, пока она будет бегать по лекциям. Слушаться о. Даниила я не захотела и подала документы в приемную комиссию. Когда о. Даниил об этом узнал, он, то ли в шутку, то ли серьёзно сказал: «Ну что ж, буду молиться о том, чтобы ты не поступила». Конечно, Бог услышал его молитвы, я и сочинение плохо написала, и еще оказалась беременной на раннем сроке своей второй дочерью. Естественно, что ни о какой учебе речь уже идти не могла.

Духовного совета у о. Даниила можно было попросить и днем и ночью, он никогда не отказывал, всегда с радостью помогал. Он очень любил детей, особенно маленьких, играл с ними, смеялся, щекотал, брал на руки, у меня есть замечательная фотография, где он держит на руках двух дочек — свою и мою, и все улыбаются.

Когда родился мой младший сын, мы с мужем еще заранее решили назвать его Алексеем. Вдруг звонит в роддом о. Даниил и говорит: «А какой сегодня праздник, знаешь? Сегодня Рождество Иоанна Предтечи, поздравляю вас с рождением Иоанна». Я замялась: «Почему Иоанна? Он же Алексей, мы давно решили». — «Нет, его святой Иоанн выбрал, никакой он не Алексей». Теперь растет у нас Иоанн, послушались о. Даниила, спасибо ему за неравнодушие.

Однажды о. Даниил вместе с матушкой приехали освящать нашу квартиру в Отрадном. Вдруг мой муж говорит: «Отец Даниил, мне срочно нужно исповедоваться». А у батюшки епитрахили с собой не было, так он не растерялся и попросил чистое новое полотенце. Я даю ему полотенце, он берет ножницы, вырезал из полотенца епитрахиль, освятил ее и принял исповедь кающегося. Епитрахиль оставил нам, велел не выбрасывать, и мы бережно храним этот священный предмет.

Юрий Власов, друг семьи

Я познакомился с отцом Даниилом в 1997 году на Крутицком подворье, где он проводил занятия по изучению Священного Писания. Это было время появления большого количества неофитов, принадлежал к ним и я, делая первые шаги в Православии. Все искали хорошего, доступного толкования слова Божия, но проповедников можно было пересчитать по пальцам. Мы ходили в клуб «Меридиан» на лекции отца Андрея Кураева, слушали по радио «Радонеж» отцов Олега Стеняева и Артемия Владимирова, но не хватало живого общения, когда ты задаешь конкретный вопрос, а тебе отвечают. Такое общение, скорее всего, было у Христа и апостолов, когда они сидели вместе, трапезничали, пили вино, обсуждали духовные темы — вот этого не хватало.

Мои первые шаги ко Христу начинались с протестантизма — в институте я попал в секту под названием «Новая жизнь». В чем-то я даже им благодарен, они мне дали Библию, которую тогда купить было невозможно, они мне рассказали о Христе, но очень лаконично, по-американски. Никаких вопросов задать им было нельзя: все ответы у них были заранее заготовлены, расписаны, как в любой американской системе — шаг влево, шаг вправо был невозможен. А когда я впервые пришел в православный храм и услышал проповеди православных священников — понял, что как раз этого требовала моя душа. И тут на Крутицком подворье появляется священник, которому можно было, послушав толкование на какой-то фрагмент Евангелия или Ветхого Завета, задать вопрос: «А почему это именно так?», и получить ответ в спокойном тоне, с рассуждением.

Мой уход от протестантов был промыслом Божиим. Надо сказать, что все-таки, протестанты прививают желание изучать Писание, но при этом у них нет полноты. А еще у них есть — в отличие от православных — колоссальная энергия и желание бегать по улицам, рассказывать о Христе. И можно сказать, что эти две маленькие жемчужинки, которые Господь оставил протестантам, не дав им полноты Благодати, отец Даниил и желал возродить в Православии, которое тогда было инертно и пассивно, проповедь, конечно, была, но она была недостаточная. Ведь православная Церковь только-только поднялась с колен, и «бежать» вперед ей пока было тяжело. Тем более что священник в храме в те времена был не миссионер, а фактически, прораб, он в прямом смысле строил свой храм, пытался поднять его из руин.

Сначала я сравнил отца Даниила с диаконом Андреем Кураевым: отец Даниил был тоже в очках (а это, как мне думалось, признак умного священника-богослова), с длинными волосами, с умным серьезным лицом, и, в то же время, он удивительно смеялся, как ребенок, просто открыто хохотал. Он анализировал Писание, рассказывал очень интересные вещи, увязывал текст с толкованиями Святых Отцов, и это был очень большой переработанный материал.

Занятия происходили по четвергам в небольшом помещении, в трапезной комнате: деревянные столы, скамейки, все рассаживались вокруг стола, читали молитвы «Царю Небесный», «Трисвятое», и затем начиналась лекция. О. Даниил читал пять-десять глав, толковал, потом задавались любые вопросы, какие только могли возникнуть. В толковании протестантов все прочитанное должно было восприниматься совершенно буквально, но Библия подразумевает под собой не только прямое толкование, там есть пророчества, есть образы, прообразы и так далее. Читается, например, отрывок про купину — а это образ Богородицы, и отец Даниил объяснял, почему это так. Протестанты не могли объяснить такие глубокие вещи, а ведь почти каждое событие Ветхого Завета есть прообраз, пророчество события в Новом Завете. Меня поразила такая глубина, именно то, что каждое событие встретится потом, но уже на другом уровне.

Все лекции заканчивались чаепитием в домашней обстановке, и это было абсолютно правильно, потому что люди приходили уставшие, голодные — с работы, из института, даже приезжали из Подмосковья, потому что это такой уровень понимания и анализа, до которого надо расти, это нельзя все узнать самому, где-то взять и прочитать. Да и знать такое количество толкований Святых отцов человеку просто невозможно, для этого надо иметь энциклопедические знания. А отец Даниил как раз и отличался энциклопедическими познаниями не только в области Писания и Предания, но и в области истории, он был практически «ходячей энциклопедией», он идеально знал Библию. Это чаепитие было временем личного общения с ним, пока шла лекция, его старались не перебивать, а накапливали вопросы, во время чая их задавали, и отец Даниил все объяснял. Он пытался сделать так, чтобы каждый участвовал в этих беседах, приглашал каждого по очереди читать «Царю Небесный» и «Трисвятое», значит, надо встать и прочитать, а человек волнуется, потому что надо читать церковнославянским речитативом и так далее. И было стыдно не знать этих молитв, а тому, кто все-таки не знал, отец Даниил назначал маленькую епитимью: к следующему разу выучить такую-то молитву, иногда даже псалом, говоря, что это очень важно. И чаще всего он проверял «домашнее задание», а бывало так, что человек спрашивал нечто совсем ужасное, нелепое, — тогда ему тоже предлагалось что-то выучить.

Этих четвергов мы очень ждали, потому что живое общение ни с чем не сравнить, мы приходили на Подворье как на духовную трапезу. Сейчас ведь Слово Божие можно найти везде, в Интернете есть все, что угодно, а в то время отыскать проповедника было достаточно тяжело. Вдобавок, каждая лекция Андрея Кураева или отца Олега Стеняева на «Радонеже» была самостоятельна, в них не было последовательности, хотя любая была по-своему интересна, конечно, мы их слушали, но общей, целой картины не создавалось. А у отца Даниила, мы изучали Библию с первой главы, двигались постепенно, начиная понимать, как данное событие развернется в Библейской истории. И вместе с отцом Даниилом я изучил весь Ветхий Завет.

Затем наши четверговые занятия стали перерастать в «Крутицкие вечера», по праздникам устраивались маленькие концерты, проводились викторины на знание Священного Писания, а победителя ждал приз — или вкусный, или полезный, а не бестолковый.

Со временем мы стали с Божьей помощью организовывать поездки по монастырям, и как раз устроить первую поездку отец Даниил благословил меня: «Попробуй, — говорит, — вдруг получится». И все сложилось, и автобус нашелся, и люди поехали. Мы тогда отправились в Новый Иерусалим, с нами поехала женщина, историк по образованию, которая очень много нам рассказывала и показывала. Отец Даниил тоже вел эту экскурсию вместе с ней, они по очереди брали микрофон, она рассказывала историческую часть, а он — религиозную. Поездка была потрясающей, и мне запомнился случай, который, безусловно, говорит о духовном видении отцом Даниилом некоего града, Нового Иерусалима, где он сам сейчас и пребывает. Мы пошли к монастырю с противоположной от входа стороны, вышли на склон, и оттуда увидели монастырь. Был закат, и нам всем показалось, что мы видим реальный Иерусалим. Я там не был, и не знаю, как он выглядит, но мы точно знали, что это он. И отец Даниил запел стихиру «Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его… Светися, светися, Новый Иерусалиме». Была осень, я не помню точную дату этой поездки, но мне очень кажется, что она совпадает с датой его будущей кончины. Мы стояли перед Новым Иерусалимом, и отец Даниил со светящимся лицом пел о нем, а мы созерцали эту красоту.

Однажды под Пасху отец Даниил попросил меня прийти и помочь перед ночной службой читать Деяния Апостолов, в алтаре не хватало людей. Это было мое первое алтарничество, меня благословили, посвятили в алтарники, хотя какой я алтарник, у меня получается только служба «выходного дня». Вот так я увидел отца Даниила в алтаре, а отец Даниил в алтаре — это особая история. Он выступает в разных лицах, то он сосредоточенно молится, склоняясь над престолом, и это очень серьезный отец Даниил, видно, что он хороший молитвенник. А то он мог тихонечко, шепотом пошутить, что-то рассказать, конечно, привязанное к служению, как-то взбодрить алтарников. Он никогда их не напрягал, ведь служение в алтаре требует большого внимания, четкости, сосредоточенности, и, в то же время, смирения. И можно получить «по шапке» от настоятеля, потому что все должно быть вовремя, чтобы, например, не задержать Причастие. Отец Даниил даже помогал алтарникам, но и не давал им дремать.

На Всенощной он очень любил петь «Свете Тихий», и говорил: «Ты только послушай, как красиво, представь себе реально, какая красота там происходит!». Познание красоты Богослужения было вторым этапом моего познания православия; если первый этап — это постижение Библии, то красоту Богослужения мне тоже открыл отец Даниил, поясняя все моменты службы. И все наполнялось смыслом, я понимал, в каких местах Богослужения символически отражается Священное Писание. Вот ангел над тобой стоит, помогает тебе в служении, и ты понимаешь, что ангел действительно здесь, незримо присутствует, и это налагает на тебя очень большую ответственность.

Однажды отец Даниил заболел, у него были проблемы с сердцем, видно было, что служба ему давалась очень тяжело, он еле держался на ногах, по лицу тек пот, и он мог просто упасть в обморок. Он попросил меня заварить ему кофе, сказал, что если сейчас кофе не выпьет, то просто упадет. Это, конечно, не алтарническое занятие — заваривать кофе, но это было абсолютно правильно, и я отметил для себя, что хороший алтарник должен быть для священника всем, даже официантом.

Потом в моей жизни произошли разные события, и наши дороги стали немножко расходиться, я продолжал ходить на Крутицы, но по семейным обстоятельствам перестал ходить на лекции-вечера. К тому времени там уже появилось много помощников, но на большие праздники я все-таки появлялся. Как-то раз на Пасху мы решили сделать всем маленькие прянички-подарки; я съездил на завод, заказал коржи, потом мы сделали крем, написали буквы ХВ, и красиво украсили эти прянички. Мы попытались привлечь к этому делу как можно больше людей, потому что это было очень важно для отца Даниила: он считал, что люди должны общаться, что-то делать вместе. Вручили мы эти прянички, остальные положили в шкафчик, благополучно про них забыли, и обнаружил я их через полтора месяца. А прянички-то были освященные. Ну, думаю, сейчас достану что-то заплесневелое, а они оказались мягкие, пахли, как свежеиспеченные. Мы раздали эти пряники изумленным людям, и все в один голос сказали, что это — реальное чудо, которое нам явил Господь. А я решил свой пряник не есть, и посмотреть, сколько дней он еще будет свежим, и как только я начал хвастаться своей идеей, пряник зачерствел сразу же. Господь дал мне возможность съесть его свежим, а я стал эксперименты проводить, и пришлось мне грызть его как сухарь.

Кстати, некоторые люди, которые ходили на «четверги», еще и хотели, кроме знакомства со Священным писанием, найти себе «вторую половину», что было естественно, поскольку православному это сделать сложно в принципе. А совместные поездки, чаепития и многое другое сближали людей, и действительно, там сложилось несколько пар, которых лично венчал отец Даниил.

Естественно, что отец Даниил очень хотел построить свой храм, причем, хотел сделать храм особый, непохожий на другие. Наконец, у него появился храм апостола Фомы (может быть, название храма возникло потому, что духовник батюшки подарил ему медальончик с изображением апостола Фомы). Фома — апостол своеобразный, который не только веровал, но ему нужно было «потрогать», убедиться во всем лично. Мне кажется, что отец Даниил, постоянно и определенным образом истолковывая Священное Писание, как бы трогал его изнутри, раскладывал на составляющие. Ведь можно просто прочитать — и поверить, но это — величайшее состояние веры, этого нужно достичь, а мы, люди, устроены так, что всегда хотим разобраться, постичь умом. А, может быть, нужно понять, что все так и есть, каким-то внутренним духовным чутьем, что надо обуздать свой пытливый ум и принять на веру. И чем ты, христианин, становишься духовно старше, тем больше ты принимаешь на веру, ты понимаешь, что Святые отцы не могли ошибиться, что все это проверено Церковью, проверено многовековой верой.

В храме апостола Фомы все было сделано для того, чтобы человек, пришедший туда, мог чем-то заинтересоваться. Крутицкие четверговые чтения были перенесены на Кантемировскую, занятия происходили практически в самом храме, там ставили скамейки, о. Даниил садился перед алтарем, лицом к людям, ему заваривался крепкий чай, и начиналась беседа. Там же он организовал — как продолжение того, что зародилось на Крутицах — миссионерскую работу, школу миссионеров, посеял семя, которое растет и после его гибели. Группа ребят-миссионеров продолжает его работу, они проповедуют среди протестантов. Даже четверговые чтения не закончились с уходом о. Даниила, их продолжает отец Олег Стеняев, близкий друг о. Даниила. И дух толкований у них очень похож, есть ощущение, что они взаимосвязаны, хотя каждый из священников вносил свои теологумены.

Отец Даниил отпевал моего отца, причастив уже больного и умирающего. К нам приезжали сотрудники отца по работе, и среди них был верующий человек, который очень удивился, что простой рабочий был в таких близких отношениях с известнейшим на всю Москву проповедником. Конечно, батюшка был нам близким человеком, а однажды он мне позвонил с просьбой: «Знаешь, мы тут крестим ребенка, у меня второй родился, срочно нужен крестный, приезжай». И я стал крестным отцом Дорофеи, можно сказать, духовно породнился с Сысоевыми. Я всегда чувствовал, что на мне лежит большая ответственность, а сейчас особенно чувствую, что должен в духовном плане восполнить ребенку родного отца, поэтому по мере возможности пытаюсь видеться с матушкой и детьми, даже молюсь отцу Даниилу об этом.

Он часто приезжал к нам в дом, на дни рождения или именины, хотя из-за занятости приезжал, как правило, уже поздним вечером. Мы ему всегда оставляли что-нибудь вкусное, хорошего вина, он пел «Многая лета» и «Величание», на разные распевы, на разные лады, он знал их много. И всегда дарил книги, очень хорошие, или свои, или святых отцов, или другие очень хорошие богословские книги.

У меня трое детишек, и всех их крестил о. Даниил, он и венчал наш брак. Вспоминается история, как тогда он вместе с матушкой Юлией приехал к нам в гости и втащил в квартиру большой мешок. Это был пуд соли, и он дал нам стакан, две ложки, и сказал, что мы должны все это съесть! Вот такой был подарок на свадьбу. А в проповеди на нашем венчании он говорил, что двое молодых — это как два камешка в мешке, и если молодые не смогут к другу притереться, то острые края камней мешок порвут, и брак распадется. А семейная жизнь — это определенная брань, это постоянное трение, ломание себя, уступки другому, и если эти камешки пообтешутся, то тогда наступит радость семейной жизни.

В нашей духовной жизни периодически возникает некое народное движение, когда люди хотят канонизировать человека после его смерти, например, так народ хотел канонизировать царя Николая II. Церковь еще это не обсуждала, еще не было Собора, но в народе уже ходил акафист Царю-искупителю Николаю, потому что считалось, что он пострадал за весь народ. И отец Даниил спрашивает как-то: «А как ты считаешь, Царь был искупителем? Давай вернемся к первоисточнику. Кто у нас Искупитель? Да только Христос, и никто больше искупителем быть не может. Мученик — да, но не искупитель». А ведь в народе бродят идеи, что Государь пострадал за народ, за Россию, он и есть искупитель, но отец Даниил все сразу поставил на свои места. Вспоминается давняя история с неприятием ИНН, попытка отодвинуть приход Антихриста. Отец Даниил говорил: «Что сказано? Когда придет Спаситель? После прихода Антихриста. Вы хотите своей немощной рукой отодвинуть приход Антихриста, так? Значит, Вы пытаетесь отодвинуть приход Спасителя. Тогда с сегодняшнего дня вы молитву «Отче наш» больше не читайте, потому что там сказано «Да приидет Царствие Твое. А вы же этого не хотите». То есть он все расставлял по своим местам, и люди успокаивались, начинали понимать. Он мог и спорить, если была необходимость. Было время, когда на «четверги» приходили «зарубежники», в основном, приходили, чтобы поспорить, пытались каким-то образом даже сорвать чтения, устраивая бесконечные дискуссии, кто прав, кто неправ, сергиане или не сергиане и т.п. И только дипломатия отца Даниила спасала ситуацию, даже на праздниках они пытались затеять дискуссии, и отец Даниил этого не позволял, быстренько сворачивая подобные дебаты.

Конечно, со временем у нас становилось все меньше возможности общаться лично, отец Даниил очень много занимался своим храмом, он успевал везде, он снимался в телепередачах, диспутах, ездил в миссионерские поездки, писал книги, и все меньше он становился доступным для нас. Для него время как бы ускорялось, он пытался разорваться, успеть все, но времени у него не хватало.

Однажды мне надо было ехать в командировку в Болгарию, и вдруг мои родственники говорят, что видели очень плохой сон, и что удивительно, не один человек мне это говорит, и говорят близкие люди, православные. В мою голову начали закрадываться сомнения, ехать или не ехать в эту командировку. Я иду за благословением на поездку к отцу Олегу Стеняеву, и он просит меня привезти ему Библию на болгарском языке. Затем я иду за благословением к отцу Даниилу, и говорю ему, что моим родственникам снятся плохие сны. А он отвечает: «Что тебе сон? Вот тебе благословение, и езжай. И привези-ка мне оттуда ракию» (ракия — это болгарская водка). Получил я два благословения, две просьбы, привез ракию, звоню отцу Даниилу, встречаюсь с ним, и это была наша последняя встреча. Я сказал ему, что очень тяжело стало читать Библию, чем чаще ты открываешь компьютер, тем тяжелее ее читать, потому что сейчас в Интернете можно найти любую литературу, любые проповеди, любые молитвы и песнопения, и все время хочется полазить по Интернету, найти там что-нибудь новенькое и почитать. И он порекомендовал мне некоторое чтение, сказав, что да, есть сейчас такая духовная брань, когда живую книгу Библию читать нет времени. В этот вечер он мне первый раз сообщил, что ему угрожают смертью, но перевел этот разговор в шутку, сказав, как будто несерьезно, что он мечтает умереть за Христа в расцвете лет. Как красиво умереть за Христа в таком возрасте, весь свой жизненный путь пройдешь, а в конце — сразу встретишь Христа, собственно, для этого жизнь и была прожита! И еще он сказал, что в последнее время ощущает странную внутреннюю тяжесть, не с кем стало говорить о Боге. Я удивился — это говорит проповедник, миссионер, священник, окруженный священниками… И хочу ему сказать: «Давай поговорим, да что ты!», но понял, о чем и как он хочет говорить, и я такой разговор вести не смогу.

Эта встреча была летом 2009 года, а последний раз я слышал его голос в воскресенье, перед тем четвергом. Он позвонил по телефону поздравить меня с именинами, и в голосе его была какая-то тревога, я это просто почувствовал. Он мне говорит: «Давай, приходи в четверг, давно ты не был. Сядем после службы, отпразднуем твои именины». Настает четверг, я уже настраиваюсь пойти, но в доме у меня происходят события, которые не дают мне выйти из дома. Сын ломает водопроводный кран, вода хлещет, и мне надо чинить его. А тут еще жена говорит, что проездом из Петербурга приезжает ее подружка, очень давно не виделись, она хочет встретиться с ней, и надо бы с детьми посидеть. «Что же мне теперь вообще не идти к отцу Даниилу?» — «А ты в следующий четверг пойди».

А следующего четверга уже не было. В храм я не попал, Господь уберег меня от того, что там произошло, наверное, посчитал меня недостойным.

Он остался в памяти нашей семьи светлым человеком, веселым, улыбающимся, открытым для любого общения, чего сейчас так не хватает нашим священникам. Вечная память отцу Даниилу, молитвеннику нашему.

Аркадий Малер, православный философ, председатель «Византийского клуба» при Институте философии РАН

Отца Даниила Сысоева мы с моей женой Еленой впервые увидели в марте 2005 года, за праздничным столом в квартире нашего общего друга. Там было много разных людей, все говорили на свои темы, объединившись по отдельным группам, и вспоминали об общем празднике только тогда, когда кто-то предлагал очередной тост. И вот во время всеобщего гула и веселья пришел новый гость — отец Даниил Сысоев, которого в этой компании половина людей не знала, и мы с женой относились как раз к этой половине. Должен признаться, что тогда у меня не было ни одного знакомого священника, точнее говоря, просто не было ни одного священника, с которым я мог свободно общаться за пределами храма, а тем более, оказаться за одним общим столом. Именно в этот период я начал активно интересоваться внутрицерковной жизнью и очень хотел поближе познакомиться со священнослужителями, так что отец Даниил, без всякого преувеличения, стал первым священником в моей жизни, к кому я мог обратиться не только за благословением. 
Когда отец Даниил начал торжественно произносить тост, мне сразу стало очевидно, что передо мной не просто очередной батюшка, а настоящий проповедник, каких лично я нигде не встречал, кроме как на страницах церковной истории. Про отца Даниила нельзя было сказать, что у него была какая-то особая «харизма», как это часто любят говорить о священниках, совершенно забывая нехристианскую сущность этого термина. Отец Даниил никогда не пытался повлиять на слушателя какими-либо иррациональными приемами, он никогда не возвышал себя над собеседником, не «давил авторитетом», не придавал многозначительного выражения лицу, не говорил бессмысленными загадками, не делал надменных пауз в проповеди, заполняющих собой отсутствие настоящей мысли. Отец Даниил вообще не занимался имитацией чего-либо, потому что он не нуждался в имитации — ему нечего было скрывать, но всегда было, что сказать каждому человеку, в любое время и в любой ситуации. Я уже не говорю о том, что он никогда и ни при каких обстоятельствах не мог повести себя таким образом, чтобы вызывать у вас обиду или досаду — качество, присущее единицам. 
В тосте отца Даниила, плавно перешедшего в обстоятельную проповедь, не было никакого внешнего, театрального эффекта. Театр отсутствовал здесь начисто, но зато в избытке была абсолютная подлинность содержания и формы: было сразу ясно, что перед нами не очередной православный харизмат, а совершенно нормальный человек, абсолютно искренний и убежденный в своих словах, и желающий донести эти слова до нас, в общем-то, случайных слушателей. Да, он говорил, как власть имеющий, но это была не власть внушения, а власть убеждения, призывающая нас не к слепому подчинению, а к свободному рассуждению. В тот вечер у меня состоялся первый за всё наше общение спор с отцом Даниилом — спор, в котором он был абсолютно прав, что мне и пришлось признать в скором времени, хотя на тот момент его поддержало меньшинство из присутствующих, а большинство разошлось в общем настроении, что «батюшка, конечно, хороший, но «гонит» что-то не то…».
Мне очень трудно со всей ответственностью сказать, что мы подружились с отцом Даниилом, потому что я был не столько его другом, сколько сторонним мирянином, сочувствующим его делу. Но с самого начала, с того самого вечера с его стороны ко мне была такая открытость и готовность к постоянному общению, как будто он всю жизнь только меня и ждал, и мне до сих пор просто стыдно за своё отсутствие тогда, когда он хотел бы меня видеть. Однако его отношение ко мне не было чем-то эксклюзивным — так открыто и настойчиво он общался со всеми другими людьми, не разделяя их на своих и чужих. Это было вовсе не заискивающее растворение в людях, как может показаться на первый взгляд, а все-таки учительство и наставничество, преследующее только одну конечную цель — спасти лично тебя самого. Отец Даниил был «растворен» в Боге, он буквально жил Богом и практически ни о чем, кроме Бога, никогда не говорил и не писал. Всё, что входило в сферу его внимания, все темы и проблемы, которые он поднимал и разбирал, имели смысл только в той степени, в какой они касались Бога и задач человеческого спасения. Каждый раз, когда казалось, что «наконец-то» сейчас начинается разговор о чем-то приземленном, будь то кино, политика или человеческие отношения, ты очень быстро понимал, что разговор идет именно о Боге и о необходимости служить Ему и уподобиться Ему. При этом такой разговор и проповедь никогда не прекращались и не стихали, о. Даниила никогда нельзя было увидеть уставшим или душевно «уснувшим», разочарованным или огорчившимся. Не хочется говорить заезженными штампами, но я могу со всей прямотой сказать, что от него исходил свет постоянной радости и постоянного подвижнического горения, так что, находясь рядом с ним, ты сам освещался этим светом и обжигался этим огнем. При нем невозможно было устать или отключиться — проповедуя сам, он вселял вдохновение православной миссии во всех, кто его слушал. По меньшей мере, во всех, кто хотел его слушать.
Тот, кто не знал отца Даниила, может сказать, что подобные качества можно встретить в любом искреннем священнике, и нет смысла писать о нем под копирку устоявшихся штампов житийного жанра. Но нет — далеко не о любом священнике можно так говорить, потому что отец Даниил Сысоев, действительно, был абсолютно уникален. В наше время, когда священником может стать практически любой человек, священнических типов можно встретить столько же, сколько и человеческих, то есть сколько угодно. И позволю себе заметить, что нередко среди них встречаются люди, чье священство заканчивается лишь на самом факте хиротонии и внешнего облачения. Иногда даже не очень понятно, зачем этому человеку нужно было надевать на себя рясу, если и без рясы его религиозные убеждения совсем не очевидны. Что уж говорить о многих батюшках, излучающих не столько радость, сколько уныние и надменность, не только не привлекающих к Церкви, а прямо отпугивающих от нее. В этом отношении отец Даниил был явлением исторического масштаба — при общении с ним ты понимал, что перед тобой не просто русский священник начала XXI века, а такой священник, каким он должен быть всегда и везде, какими были пресвитеры первых поколений Древней Церкви, какими были первые христианские миссионеры, впервые приносившие свет Евангелия к берегам Галлии или горам Кавказа. Хочется сказать, что в отце Данииле была некая церковная первозданность, некий дух Апостольской Церкви, Церкви эпохи гонений и катакомб, но на самом деле в нем не было никакой «древности», он был именно над временем, каковым и должен быть священник в любом веке и любой стране.
Как и у всякого человека, у него были свои привязанности и предпочтения, но о них очень трудно было догадаться, потому что все они были принесены в жертву главному делу его жизни — православной миссии. Про него невозможно было сказать, что сейчас он миссионерствует, а потом будет заниматься чем-то другим; отец Даниил миссионерствовал всегда и везде, на одном и том же подъеме и без всякого отдыха. Поэтому круг его слушателей увеличивался с каждым днем, вокруг него всегда были разные люди, причем, часто совершенно случайные, буквально с улицы, которые однажды услышали его слова и больше уже не могли жить прежней жизнью. Миссионерский универсализм, желание обращать и просвещать людей в любом месте и в любое время, были прямым следствием его мировоззренческого христианского универсализма, какой крайне редко можно встретить среди самых воцерковленных христиан. 
Когда человек впервые приходит в Православную Церковь, причем не только в наше время в нашей стране, но и во все другие времена и во всех других странах, он не только принимает православный Символ Веры, а вместе с тем, очень часто принимает и ту церковную или околоцерковную субкультуру, к которой относится его приход и круг его верующих друзей, где есть свои «символы» и свои «веры». Существование таких субкультур неизбежно, поскольку люди все разные и привыкли к разным традициям и вкусовым предпочтениям, но нередко бывают случаи, когда эти субкультуры оказываются для человека важнее общецерковных задач и самой Вселенской Церкви. Именно с этим низведением Церкви к частной этнокультурной традиции всю жизнь боролся отец Даниил, постоянно напоминая об универсальном измерении христианства и о том, что Христос пришел для всех и каждого. Церковный универсализм отца Даниила был настолько беспрецедентен, что вызывал частое удивление и настоящее раздражение не только у различного рода «почвенников» и «националистов», но иногда даже у своих поклонников, не готовых к столь радикальному вселенскому пафосу его проповеди. Однако его борьба с филетизмом (ересь, вносящая в Церковь разделения по этническому принципу) — это лишь то, что было наиболее заметно политизированному взгляду. В реальности же речь шла о гораздо более глубоких смыслах, о преодолении любых искусственных разделений в Церкви, о любой попытке ввести в Церковь какую-либо «партийность» и «фракционность», о любых предпочтениях одного прихода другому и одной церковной «тусовки» другой как якобы более «православной». И именно этой теме была посвящена его последняя проповедь.
В отличие от многих других миссионеров, отец Даниил проповедовал не какое-то особое христианство, «русское» или «византийское», «традиционное» или «обновленное», «интеллигентское» или «опрощенное», он проповедовал христианское христианство, православное христианство как оно есть, не прибавляя к нему никаких субкультурных вариаций. Именно поэтому очень многие критики отца Даниила грубо ошибаются, когда пытаются его представить «консерватором» или «модернистом», «зилотом» или «экуменистом»: его взгляды не вписываются в эти оппозиции, и маркировать его подобным образом можно только с какой-то одной стороны, не замечая всего объема его проповеди. Поэтому отца Даниила практически невозможно было привлечь в какую-нибудь церковную «партию», включить его в любую внутрицерковную интригу. Кроме того, что он всегда напоминал, что нет врагов, а есть только заблуждающиеся люди, и в каждом человеке есть образ Божий. Он также совершенно не мог играть в политические схемы и конспирации, у него никогда не было тайн против кого-либо и он никогда не делил людей на своих и чужих, на более приближенных к себе и менее приближенных. Когда я разговаривал с ним у него дома или в компании близких друзей, я всегда знал, что те же самые слова, которые он говорит нам сейчас и здесь, он может сказать завтра совершенно незнакомым людям на улице, просто потому, что ничего тайного и хоть сколько-нибудь неправильного в этих словах никогда не было. И именно поэтому ему нечего было бояться — он был совершенно свободен и ни от кого не зависел, кроме Бога.
Проповеди отца Даниила не заканчивались на одних только словах, хотя и только слов было достаточно; они продолжались в созидании многих миссионерских проектов, каких у него всегда было очень много, и которыми он постоянно делился со своими слушателями. Из наиболее очевидных — храм святого апостола Фомы на Кантемировской, который должен был стать предшественником более грандиозного замысла — огромного собора пророка Даниила. Храм апостола Фомы строился и украшался буквально на глазах — приезжая туда каждый месяц, можно было увидеть существенные изменения, и однажды на месте бывшего пустыря на берегу полувысохшей речки Чертановки вдруг образовался один из центров миссионерской жизни Москвы. Это был первый храм в моей жизни, куда я приезжал к священнику просто поговорить с ним на разные темы, как будто бы домой, и он всё время показывал и рассказывал что-нибудь новое, будь то специально написанная по его заказу икона святых, перешедших в православие из ислама, или проект написания большого исследования по мировой истории с православно-догматической точки зрения. Именно отец Даниил впервые ввел меня в алтарь, правда, это было ещё в том храме, где он многие годы служил до этого — в храме Воскресения Словущего на Крутицком подворье. Я не считал себя достойным войти в алтарь, но отец Даниил попросил меня пономарствовать во время одного венчания, и я не мог отказаться. С того момента отец Даниил стал для меня первым священником, реально повлиявшим на моё воцерковление, и теперь каждый раз, когда на этом сложном пути у меня возникают проблемы, я сразу вспоминаю, как бы на них отреагировал отец Даниил Сысоев. Прежде всего, с улыбкой. Да, отец Даниил всё время улыбался веселой и как будто ироничной улыбкой, без которой невозможно себе представить его полноценный образ. Каждый раз, когда я вспоминаю отца Даниила, я всё время помню его улыбающимся, как будто он всё время напоминал нам, что все земные проблемы преходящи и не стоят особо серьезного напряжения, в отличие от самой главной проблемы — спасения наших душ: моей, твоей и того парня, который случайно прошел мимо нас. 
«Бывают странные сближенья», а иначе говоря, промыслительные совпадения. Например, район Кантемировской был мне более чем знаком — я просто жил там вместе с родителями первые пять лет своей жизни, ещё до школы. В этом огромном районе не было ни одной церкви, если не считать храма в Царицыно, но это уже фактически другой район. Мог ли я когда-нибудь подумать, что именно сюда я буду не раз приезжать только для того, чтобы пообщаться с настоятелем местного храма, и что теперь само название этого района будет ассоциироваться у меня не столько с детством, сколько с этим настоятелем? Аналогичный пример — сам отец Даниил своё детство, отрочество и юность провел в Ясенево, где живут его родители, на бульваре Инессы Арманд. Именно здесь он начал ходить в храм свв.апостолов Петра и Павла, где служит его отец, священник Алексий Сысоев. И именно в этом районе с детства жила моя жена, и он стал для меня гораздо более родным и любимым, чем Кантемировская. Мы ещё застали тот период, когда отец Даниил сам служил в храме Петра и Павла, и мы его периодически там видели, причем, совершенно случайно, зайдя туда просто так, когда там не было никаких служб, но был отец Даниил, который рассказывал ясеневским прихожанам про Библию или историю Церкви.
Создавалось ощущение, что отец Даниил не покидает нас, и куда бы ты ни шел, рано или поздно ты обязательно с ним встретишься. Разумеется, он несколько раз выступал и в нашем клубе «Катехон» в Институте философии РАН, производя ошеломляющее впечатление на нашу снобистскую аудиторию, никогда ещё не сталкивавшуюся с такой неподдельной христианской искренностью и прямотой. Но вот что особо поражало и поражает меня до сих пор: то, что он сам иногда приходил на наши заседания, скромно садился на задние ряды и тихо слушал, когда говорил я или другой оратор. Эти приходы мне казались очень странными, как будто он что-то хотел сказать нам или услышать от нас, а мы этого не понимали. 
О том, что отца Даниила могут убить, говорил он сам, говорил нередко, в любой компании и совершенно спокойно. Трудно было отрицать, что он вызывает огонь на себя, что у него достаточно врагов, и кто-то может пойти на чудовищное преступление. Но невозможно было спокойно реагировать на его слова о собственной смерти, поскольку никто из его собеседников не мог бы даже представить себе этой трагедии. Тема смерти, а точнее говоря, тема посмертного существования была одной из самых частых в его проповеди, а за год до этой катастрофы превратилась просто в основную тему всех разговоров. Он делал посмертное существование почти зримым и осязаемым, он уже жил как будто бы в двух измерениях, на земле и на Небе, превращая самую замалчиваемую в секулярном обществе тему в самую обсуждаемую. Но не о самом посмертном мире, разумеется, хотелось спорить с отцом Даниилом, а о том, что именно он должен оказаться там в ближайшее время. 
Невозможно было представить, что отец Даниил может умереть, потому что он был — всегда живой, он был самой жизнью человеческой, каким и должен быть каждый истинный проповедник. Есть люди, которые уже при жизни как будто умерли, съежились и заснули, и весть об их реальной смерти, при всей скорбности, не представляется чем-то ужасным, и даже кажется странным, что они до сих пор ещё жили. Есть и люди, про которых говорят, что они «излучают жизнь», такие «люди-хорошее настроение», хотя смысл этой жизни и этого настроения состоит в том, чтобы в очередной раз покуражиться и посмеяться, разойдясь затем в пустоту. Отец Даниил не просто жил осмысленной жизнью, но он именно излучал эту осмысленную жизнь, когда любому человеку, оказавшемуся в его орбите, сразу становилось понятно, что жить все-таки нужно, потому что ты всегда знаешь, зачем ты живешь. И поэтому его убийство только подтвердило осмысленность его жизни и ещё больше свидетельствовало о том, что это была самая настоящая жизнь, жизнь образа и подобия Божия, а не простое пребывание на планете Земля. До сих пор мне невозможно представить, что отца Даниила больше нет с нами — все время кажется, что он вот-вот позвонит, предложит какой-нибудь миссионерский проект или пригласит на воскресную Литургию, что можно в любой момент позвонить ему самому, и что, зайдя в храм после вечерней службы, мы застанем там его в окружении прихожан, которым он рассказывает про смерть и воскресение.
Когда я узнал, что отца Даниила убили, то, еще не отдавая себе отчет в самом факте этой страшной потери, я сразу подумал: зачем это нужно было врагам Православия, если им самим от этого убийства будет только хуже? То, что отец Даниил будет прославлен в лике священномученика, это само собой разумеется, иначе, кто тогда может быть мучеником, если не он? То, что все православные получили пример наглядного подвижничества, как будто вернувшись в самые трагические моменты истории Церкви, также очевидно. То, что теперь все его слова и дела будут подробно изучаться и станут руководством к действию для новых миссионеров, тоже ясно. Наконец, то, что убийство отца Даниила никого не напугало, а только мобилизовало православные силы и даже примирило бывших противников, тоже факт. Сам Патриарх Кирилл служил заупокойную литию по отцу Даниилу после его отпевания в храме апостолов Петра и Павла в Ясенево. Чего же тогда добились для себя убийцы и их заказчики? Совершенно ничего, но Православная Церковь обрела нового священномученика и наглядное свидетельство того, что её история проходит здесь и сейчас. А мы получили пример святости и исповедничества, придающий смысл нашей собственной жизни.

 
Кирилл Фролов, православный политолог—публицист, пресс-секретарь Союза Православных граждан

Я познакомился с о. Даниилом очень давно, помню его еще диаконом. Меня всегда радовал и притягивал его миссионерский энтузиазм, и за многие годы этот энтузиазм не только не «выгорал», но приумножался. О. Даниил истово исполнял Христову заповедь идти и научить все народы, он шел и учил, заражая апостольской ревностью многих спящих православных. Когда о. Даниил видел миссионерское равнодушие, сталкивался с «миссиофобией», то есть принципиальным нежеланием исполнять заповедь о просвещении всех людей и народов, он называл такое явление «трупным оцепенением». Мы с ним любили подолгу стоять у его знаменитой карты мира, где одними флажками были помечены города и страны, где есть православная миссия, а другими — где ее нет. Причем, «стояние у карты мира» не было чисто теоретическим — отец Даниил реально находил людей и средства для организации миссий в разных странах. Незадолго до смерти он начал изыскивать возможности для православного свидетельства в Бирме.
О. Даниил равно трепетно и активно заботился о миссии и на Бирме, и в Москве. Помню, как мы пришли с ним к полному согласию в том, что ему надо создать миссионерский приход именно в московском густонаселенном жилом районе. Так родилась идея строительства храма св. апостола Фомы на Кантемировской, и осуществить его быстрое возведение удалось благодаря помощи депутата ГД Константина Затулина, который избирался и отвечал за 197 избирательный округ, на территории которого находится м. «Кантемировская», и тогдашнего префекта ЮВАО Петра Бирюкова. Они обеспечили политическую и административную поддержку, а о. Даниил, как деятельный миссионер, нашел благотворителей, а затем и строителей, которые за несколько дней возвели храм. Вот пример для реализации нынешней программы возведения двухсот храмов шаговой доступности в новых районах Москвы: кто хочет, возводит такие храмы очень и очень быстро. 
При храме о. Даниил открывает миссионерские курсы, слушатели которых начинают «прочесывать» район, улицу за улицей, проводя уличную миссию. О. Даниил обошел с миссией все сектантские центры района (сектанты давно «осваивают» новые районы Москвы), и после его бесед многие неопротестанты стали возвращаться в Православие. Они говорили, что попали в секты потому, что в православных приходах никто не объяснял им Православия, ими вообще никто не интересовался, а в секте их окружали вниманием и объясняли Писание. О. Даниил проповедовал везде, освятил ближайший универсам, в котором постоянно распространялись миссионерские листовки, и очень быстро к о. Даниилу потянулись все активные жители района: им стал интересен священник, который сам пошел в народ, понимая, что никто автоматически в Церковь не пойдет, православные должны идти к людям первыми. 
О. Даниил и «его команда» совершали регулярные миссионерские вылазки не только по близлежащим Царицыно, Бирюлево, но и в городки мигрантов и «гастарбайтеров». Один такой поход был в район Московского «Сити», где было много интересного и поучительного: работающие там киргизы и турки с удовольствием слушали наши рассказы о Православии, читали наши листовки. Но вот что нас поразило: среди строителей, не имеющих высшего образования, было большое число знатоков Корана. Может быть, это были «засланцы» или «смотрящие» от исламистских организаций? Отец Даниил сокрушался, почему так мало православных мирян знают Писание и Предание, выдавая за Православие набор разнообразных предрассудков. Констатируя это, он ежедневно призывал к повсеместному возрождению миссии и катехизации. На спекулятивные миссиофобские толкования Св. Писания, на ложное, антимиссионерское передергивание слов Христа о «малом стаде» о. Даниил отвечал: «Да, Вселенскому Православию нужно хотя бы «малое стадо» с миллиардом паствы, ведь один-два миллиарда человек — это меньшинство населения Земли. А сейчас православная паства — это не малое, а микроскопическое стадо».
Был у о. Даниила проект: рядом с храмом св. апостола Фомы построить большой храм св. пророка Даниила. Поможем осуществиться этому и всем остальным миссионерским проектам мученика о. Даниила Сысоева!

Полина Фролова, прихожанка Донского монастыря

Отец Даниил Сысоев стал для нашей семьи и для каждого из нас в отдельности очень значимым человеком, наша семья образовалась во многом благодаря именно ему.
Однажды после Всенощной я выходила из храма, ко мне подошла женщина и спросила, как найти нашего настоятеля. Мы разговорились, она мне сказала, что является прихожанкой Крутицкого подворья, обращена в Православие из протестантизма, а обративший ее отец Даниил с успехом проповедует среди мусульман и последователей других религий и конфессий. Это меня очень заинтересовало, потому что среди моих знакомых было много как неопределившихся людей, так и сторонников тех или иных вероисповеданий. В то время о. Даниил уже вел Библейский кружок, проводил огласительные беседы для тех, кто собирается принять Святое Крещение, организовывал диспуты с иноверцами и инославными, встречи с татарами-мусульманами в Татарском культурном центре на Третьяковской. 
О. Даниила считали своим духовником и покровителем многие православные татары и кряшены, тем более что часто бывало так, что в одной семье родственники исповедовали разные религии: Православие и ислам. 
Отец Даниил молился о тех, кто еще не обрел веру в Иисуса Христа как Сына Божьего: именно эта формулировка для мусульман не является истинной, так как в само существование Иисуса Христа они верят, но он является для них пророком. В 2005 году состоялся первый большой диспут между православными и мусульманами в гостинице «Россия», который получил огромный резонанс. Для меня лично этот диспут стал судьбоносным, как и для тех, кто после яркого выступления о. Даниила принял Православие или стал серьезнее относиться к вере. Именно здесь мы познакомились с моим будущим мужем Кириллом, и о. Даниил венчал нас. 
Благодаря отцу Даниилу такие ключевые моменты в нашей жизни случались не раз. Когда я ожидала нашего первого ребенка, по «всем признакам» должен был родиться мальчик, и лишь о. Даниил с уверенностью сказал: родится дочка. Он был безотказен в исполнении Таинств Церкви, накануне родов приезжал ко мне в роддом и причастил меня и еще нескольких рожениц, а другим прочитал молитву на разрешение от беременности. Очень скоро меня направили на «кесарево», и, думаю, если бы я в этот день не причастилась, то начала бы сомневаться в необходимости операции, и в поисках подтверждения диагноза могла бы упустить драгоценные минуты, которые могли стоить жизни или здоровья нашей дочери. Елизавета была крещена отцом Даниилом в двухнедельном возрасте: он полностью отслужил Крещальную Литургию, и сам стал крестным. С этих пор, по молитвам своего крестного, наша дочка практически не болела и всегда спокойно спала по ночам, что удивляло знакомых и родственников. 
Очень яркие воспоминания об о. Данииле связаны с его библейскими и огласительными беседами. Храмовое пространство всегда было переполнено желающими послушать и поучаствовать в разборе текстов Ветхого и Нового Заветов. Часто приходили люди неверующие или сомневающиеся, а после этих бесед принимали Крещение или начинали регулярно посещать храмы. Что особенно радует — это были в основном люди молодого и среднего возраста, многие из которых впоследствии перенимали миссионерский запал о. Даниила и сами выходили на улицы с проповедью о Христе или просто приглашали новых людей в храм. О. Даниил не пренебрегал никакими средствами для привлечения людей к разговору о Христе. Это были и уличные проповеди, и групповые поездки в места, где было много эмигрантов-мусульман, и посещение протестантских общин, и даже — в день национального праздника татар и башкир «Сабантуй» — водружение миссионерской палатки, где на аналое была установлена икона татарских святых, обратившихся из ислама (праздник состоялся на территории конно-спортивного комплекса «Битца» в июле 2007 года). Молитвы там читались попеременно на русском и татарском языках.
Отец Даниил неоднократно выезжал с миссионерскими и просветительскими целями в Татарстан, Узбекистан, Казахстан, в молодежный лагерь «Селигер», где его пастырские успехи были особенно массовыми. Люди принимали Крещение, венчались, исповедовались и причащались зачастую впервые в жизни.

Андрей Баклинов, член Калужского Православного миссионерского общества

С отцом Даниилом я виделся всего несколько часов, когда он приезжал в Калугу на диспут с язычниками. 
Помню, мы стояли на остановке, ждали машину, чтобы поехать на диспут и разговаривали. Кто-то задал отцу Даниилу вопрос о революции 1917 года, он начал рассказывать, подробно, с точными фактами, цифрами. Он говорил о том, что люди в то время отошли от Бога, что в столице, в Питере, было гораздо меньше храмов, чем в Москве, и нам стало понятно, что отец Даниил каждую минуту использовал для того, чтобы проповедовать слово Божие.
Во время диспута с язычниками отец Даниил говорил очень спокойно, в нем не было ни капли раздражения. Для нас, свидетелей этого разговора, было очевидно, что батюшка вступил в полемику из любви к этим людям. Если бы любви не было, он бы молча выслушивал их противные воле Божией идеи, или относился к ним «толерантно». Он искренне верил в людей, которые были перед ним, он понимал, что люди не равны своим заблуждениям. 
Отец Даниил говорил о Православии, и его речь захватывала и нас, православных и тех, кто считал себя язычниками. В речи отца Даниила не было ничего лишнего, он не стремился продемонстрировать себя, свой интеллект, какие-то свои собственные умозаключения. Он нес то слово, которое несли апостолы. Знание и силу отцу Даниилу давал Бог, давала Истина, и он хотел только одного — донести эту Истину до людей, потому что когда звучит Истина, ее ни с чем не перепутаешь.

Дмитрий Гончаров, член Калужского Православного миссионерского общества

До знакомства с отцом Даниилом я ходил в храм около трех лет, был членом Калужского миссионерского общества. 
Мой брат интересовался язычеством и считал, что это и есть истинная вера наших предков, а христианство нам навязали с целью порабощения. К сожалению, так думают многие люди в Калуге, потому что в нашем городе действует крупный языческий центр. Я поделился своим беспокойством по этому поводу с отцом Георгием Казанцевым, и у нас возникла идея провести диспут между православными христианами и язычниками. 
На диспут мы пригласили отца Даниила Сысоева, так состоялась первая наша встреча. Отец Даниил вел диалог очень живо, находчиво, и язычники на его фоне выглядели вяло и неубедительно. В результате они сами признались, что не имеют ясно выраженного учения, и в своих ритуалах тоже не уверены. Отец Даниил формулировал свои взгляды очень четко, прямолинейно и нетолерантно, при этом он очень обаятельно выглядел, заразительно смеялся. Можно сказать, что именно благодаря отцу Даниилу брат понял, что язычество — это ложный путь, и теперь твердо уверен, что истинная вера — христианство.
После этого диспута мы ездили к отцу Даниилу в Москву, где обменивались опытом миссионерской работы. Раньше я думал, что уличная проповедь — сектантское дело, но после общения с отцом Даниилом мы стали использовать уличную проповедь, тем более что и святые апостолы проповедовали на улицах. Мы были в его храме св. ап. Фомы, и меня поразило, что вместе с хором пели все прихожане. Отец Даниил говорил проповедь на всенощной, а на Литургии сказал две проповеди — перед чтением Евангелия и после целования Креста. В храме ощущалось особое внимание к людям, в том числе к тем, кто первый раз пришел в Церковь: для них там проводились огласительные беседы, занятия по изучению Священого Писания. После службы было чаепитие для всех. 
Последний раз я видел отца Даниила на миссионерской конференции осенью, незадолго до его смерти. Отец Даниил рассказал, что ему угрожают, обещают убить, просто отрезать голову. 
О том, что батюшку убили, мне сообщили друзья примерно в час ночи. Было обидно, что ушел такой проповедник, но в то же время, очевидно, что это Промысл Божий. Еще до наших личных встреч я часто слушал лекции отца Даниила, читал его статьи, соответственно, был знаком с его идеей уранополитизма. В Москве я спросил у него, что такое уранополитизм, что он вкладывает в это понятие, и он ответил, что христианин на земле не имеет града, мы — сограждане небесным святым. А на земле живем как в гостинице, наша Родина не здесь, а на небесах.
У отца Даниила была горячая любовь к Богу, и жизнью своей он был устремлен в Небеса.

Серафим Маамди, миссионер, духовное чадо о. Даниила
Знакомство с отцом Даниилом для меня было милостью Божией. 
Я видел его диспуты с мусульманами, слушал его проповеди, и у меня возникало огромное желание познакомиться с ним. Я еще не знал, что у него была миссионерская школа, но однажды я познакомился с его учеником-миссионером, который впоследствии рассказал обо мне о. Даниилу, и тот с радостью согласился со мной встретиться. Меня сразу поразила его пламенная вера и мужественный дух, которыми он делился с окружающими его людьми; меня удивил его экзегетический дар, знание Священного Писания, умение толковать его в согласии с мнениями Святых Отцов — всё это меня впечатляло и вдохновляло идти тем же путем. Безусловно, так же впечатляла его любовь к Господу, ревностное Ему служение; он очень любил проповедовать о Христе, и могу сказать, что главную заповедь от своего наставника я получил такую: «Цель миссионера — влюбить во Христа весь мир!»
Помню, отец Даниил однажды сказал мне: «В Саратове есть большая курдская община, владыка благословил ехать, поедешь со мной?» Я смутился и отказался, мол, я еще не готов, мне немного страшновато, ведь я еще мало умудрен в православной вере. Действительно, я тогда был еще не готов, и уже после мученической кончины о. Даниила мы с братом по благословению епископа Лонгина совершили первую миссионерскую поездку в Саратов. 
О. Даниил постоянно призывал нас к мужеству, и многие его слова мне запомнились на всю жизнь: «Если человек вступил на миссионерское поприще — нет пути назад, Господь взыщет с тех, кто получил талант и закопал его!»; «Главное в миссионерстве — молитва. В начале, в середине и в конце, непрестанная молитва — неотъемлемая часть жизни миссионера. Частое причастие — это основа жизни миссионера. Изучение Священного Писания — одно из трех главных деланий миссионера. И все это есть на Литургии, поэтому, чем чаще вы ходите на службу, тем больший успех в миссии вас ожидает». И еще батюшка говорил так: «Мы проповедуем Евангелие ради Бога, пред Ним, для спасения людей».
Мы видели, что курдский народ просто захлебнулся в религиозной лжи и неумолимо идет в адскую муку, и отец Даниил всячески старался помогать нам в деле миссии среди курдов. Он дал нам книги Нового Завета на курдском языке (кстати, я сам научился читать на курдском именно по этим книгам), он призывал собирать людей, чтобы прочитать для них лекцию, он помогал в переводческом деле, и такое внимание меня очень удивляло и вдохновляло. 
Помню, мы обсуждали вопрос о миссионерской поездке в Иракский Курдистан (в центр езидизма), чтобы и там проповедь о Христе покорила местное курдское население. Я говорил, что плохо знаю язык, тем более что там другой диалект («сорани»), да и мученический венец мне будет обеспечен, ибо радикализм жителей Ирака известен всему миру. Но отец Даниил сказал, что нечего бояться, ему самому угрожали отрубить голову четырнадцать раз, но неужели мы отступим из-за страха? «Главное, — говорил он, — дерзновенно и мужественно нести Слово Божье, быть свидетелем Христа, ведь мы забываем, что это великая награда». 
Он часто говорил о мученичестве, как будто знал, что он прославит Господа именно этим путем. И когда Господь удостоил его мученического венца, мы были очень огорчены, хотя древние христиане радовались бы этому событию. Но потом я осознал, что на все воля Божья, смирился и прославил Бога, ибо теперь на небесах у нас молитвенник, священномученик Даниил, который молится за нас и помогает заниматься проповеднической деятельностью. 
Однажды произошел поразительный случай. На одном мусульманском форуме я нашел фото о. Даниила, где с помощью «фотошопа» он был изображен в одежде средневекового крестоносца с мечом, стоящим на фоне некоего храма. Меня это очень рассмешило, и я решил показать эту фотографию о. Даниилу. Мы вместе посмеялись, и отец попросил вставить фото в рамку, на память. После его мученической кончины, будучи погружен в глубокую скорбь, вспоминая о нем, я пересматривал личный архив. Увидев фотографию «отца Даниила-крестоносца», я просто потерял дар речи: оказалось, что храм, на фоне которого он стоял на фотографии, был храмом апостолов Петра и Павла в Ясенево, где его отпевали! 
Помню, когда его тело лежало в храме, и множество народу подходило к нему прощаться, было чувство, будто привезли великую святыню, настолько благоговейно вели себя люди. Поразительно, но и года не прошло после его смерти, а православные из Сербии, Греции, США и других стран начали почитать о. Даниила священномучеником, по словам Господа: «…ибо Я прославлю прославляющих Меня…» (1Цар. 2,30)     
Незадолго до его кончины я попросил его благословения написать книгу, так как в езидизме существуют крайне искаженные представления о христианстве. Отец обещал помочь мне, но уже не успел. Я верю, что он молится за меня, помогает мне писать апологетические работы, я просто чувствую его помощь. Бывает, возникают какие-то вопросы, но я начинаю слушать его лекции, и сразу же нахожу ответы. Я благодарен Господу, что Он удостоил меня поучиться у священномученика Даниила — я окончил у него однолетний миссионерский курс, и, если я отступлю от миссионерской деятельности, это будет очень подло и несправедливо по отношению к нему, ведь он жизнь отдал за Христа, показав нам пример, показав своей смертью, насколько это серьезно. Как говорил один из великих миссионеров, свт. Иннокентий Московский, «миссионерство есть дело поистине святое и равноапостольное. Блажен, кого изберет Господь и поставит на такое служение!».
Проповедуя иноверцам и инославным, о. Даниил проявлял наивысшую любовь к ним, зная, что ничего не может быть важнее спасения души человека. За эту любовь он удостоился мученического венца, поразительно, но все произошло по словам Господа: «…даже наступает время, когда всякий, убивающий вас, будет думать, что он тем служит Богу» (Ин. 16, 2). Святейший Патриарх Московский и всея Руси Кирилл в своём соболезновании по случаю гибели отца Даниила сказал: «Господь призвал к Себе Своего верного служителя, даровав ему возможность явиться исповедником веры и мучеником за дело Евангельского Благовестия». А Павел призывает нас: «Поминайте наставников ваших, которые проповедывали вам слово Божие, и, взирая на кончину их жизни, подражайте вере их» (Евр. 13, 7). 
Отец Даниил открыл мне Священное Писание и мудрость святых отцов, наставил меня в Христовой вере и научил меня нести Слово Божье. Теперь он молится за нас у Божьего Престола, дабы мы кропотливо несли Евангелие Царствия Божия; теперь время благоприятное, необходимо собрать всех чад Божьих в единство веры, ибо многие забыли об одной главной Евангельской заповеди — проповедовать Евангелие всей твари. В лице апостолов Господь поручил всем христианам идти и научить все народы, поэтому мы должны всех людей привести ко Христу, всех убедить прийти к истине. Это Божье повеление. Еще при жизни отца Даниила и по его благословению я создал две группы в социальной сети «ВКонтакте» — одну о нем самом (дабы выложить его лекции и статьи), а вторую — чтобы вести миссию среди мусульман. Поразительно, что после его смерти эта группа стремительно пополняется людьми, и многие признаются, что, слушая лекции и читая книги батюшки Даниила, они нашли дорогу в храм. 
Как говорил св. Иоанн Златоуст, «великая добродетель — дерзновенное, открытое исповедание Христа и предпочтение этого исповедания всему другому так велика и дивна, что Сын Божий Единородный исповедует такого человека перед Отцом Своим, хотя это воздаяние и несоразмерно. Ты исповедуешь на земле, а Он исповедует на небесах; ты — перед людьми, Он — перед Отцом и всеми ангелами» (Иоанн Златоуст. Толкование на Евангелие от Иоанна. Беседа 17).
В последнюю нашу встречу мы серьезно и глубоко обсуждали тему уранополитизма и национализма; о. Даниил говорил, что «наше жительство — на небесах», и нельзя христианину прилепляться ни к чему земному; мы на земле как в гостинице, а дом наш там, где Христос одесную Отца.

Сергей Носенко, главный редактор журнала «Благодатный Огонь»

Я был знаком с отцом Даниилом около двадцати лет, с тех пор, как он, будучи еще школьником, приходил к нам в храм петь на клиросе. Именно с отцом Даниилом мы в 1998 году задумали выпуск журнала «Благодатный Огонь», выработали его концепцию. Отец Даниил был постоянным автором журнала, писал замечательные бескомпромиссные статьи в защиту православного учения от всевозможных модернистских искажений. Можно вспомнить его первую статью в нашем журнале — «Парижское богословие и неообновленчество», которая и до сих пор не потеряла своей актуальности, его блестящие публикации в «Благодатном Огне» против антихристианского эволюционистского понимания зарождения жизни, статьи против католического прозелитизма в России, в защиту православного учения о пресуществлении Святых Христовых Таин… 
Отец Даниил был очень начитанным человеком, обладал поистине энциклопедическими познаниями в богословии, что могло бы подвигнуть иного на определенную кичливость и высокомерие, однако он оставался очень простым, сердечным и, главное, очень радостным человеком, всегда доступным для любого разговора. Я очень часто обращался к нему за разъяснением сложных вопросов и благодарен ему за многое. Меня всегда поражали в нем истинное христианское смирение и добродушность в отношении своих критиков. Ведь даже и после того, как около двух лет назад у нас с о. Даниилом выявились серьезные разногласия, и он вышел из редколлегии, — он продолжил сотрудничать с нашим журналом и публиковаться в нем (см. например, его статью «Чудо и честность», «Благодатный Огонь», № 18). А разногласия с батюшкой были, конечно же, не вероучительного характера: отец Даниил строго обличал любые отклонения от чистоты догматического учения Православной Церкви, и в этом он был непримирим ни с какими либеральными модернистскими увлечениями иных современных богословов. Прежде всего, невозможно было согласиться с учением о. Даниила Сысоева об уранополитизме, которое объясняется очень просто: о. Даниилу за его миссионерскую деятельность много раз угрожали расправой — он мне несколько лет назад сам показывал распечатки угроз и приговоров к смертной казни. Поэтому душа его чувствовала, что рано или поздно угрозы осуществятся — отсюда его пренебрежение заботами о земном отечестве-«гостинице» и мысли о Небесном гражданстве, постепенно развитые в гипертрофированное целостное уранополитическое учение. 
…Без патриотизма и любви к Отечеству сейчас уже не было бы ни одного кипрского православного: турки киприотов-уранополитов вырезали бы за одну ночь. Но, слава Богу, православные киприоты — не уранополиты, а ярые патриоты, и только поэтому на Кипре существует Кипрская Православная Церковь! Не будет так нелюбимых приснопамятным отцом Даниилом патриотов — не будет Церкви и в России, да и самой России не будет, ибо тогда русские люди будут кормить чужую армию в оккупированном государстве, а в каждой деревне будет своя поместная секта. И — никакой миссии, делу которой отец Даниил мученически отдал свою жизнь. 
Мученичество — это не красивые слова, а поступок: когда человек своим примером демонстрирует и доказывает свою веру во Христа. Если миссионер в своей деятельности будет распускать экуменические сопли толерантности, то он никого к Церкви не приведет и только утвердит инославных и иноверцев в их ереси и зловерии. 
Но отец Даниил так не поступал, миссионером он был настоящим. А словам, какими бы сладкозвучными и правильными они ни были, сейчас никто уже не верит. Только своим примером можно подтвердить свою веру, и отец Даниил ее подтвердил: после четырнадцати полученных угроз расправиться с ним, он не испугался и продолжал проповедь иноверцам о Христе. Если миссионер ради ложной политкорректности будет говорить, что истина как у нас, так и у вас, или подстраиваться под взгляды и образ поведения неправославного социума, ссылаясь при этом на слова апостола Павла «всем бых вся, да всяко некия спасу», перетолковывая их в экуменическо-постмиссионерском смысле, тогда нецерковные люди сочтут такого «миссионера» за обычного светского чудака, только в рясе, а обращаемые еретики и иноверцы еще больше будут коснеть в своем лжеверии. Так что в этом вопросе о. Даниил никогда не использовал такие лукавые методы проповеди, а обличал как пастырь, верующий, по учению Церкви, что путь ко спасению для иноверцев — только в их присоединении к Православной Церкви. И не прибегал никогда к дешевым миссионерским приемам, подстраиваясь и угождая вкусам и нравам нецерковных людей. Уже одно то, что о. Даниил Сысоев вступил в полемику с открытым заб-ралом, смело, как и подобает воинам Христовым, против такой силы, как радикальный ислам, и обличал его бесстрашно с позиции христианского вероучения — покрывает все его ошибки и заблуждения вроде вышеупомянутого учения об уранополитизме. В наше время это — настоящий священнический подвиг. А его надуманная идеология уранополитизма умрет вместе со смертью батюшки Даниила. 
Без всякого сомнения, просветительская деятельность отца Даниила среди иноверцев станет золотой страницей в истории русского православного миссионерства. Отец Даниил был настоящим миссионером, не боявшимся никаких угроз, и добрым пастырем Христовой Церкви. Вечная память замечательному батюшке отцу Даниилу Сысоеву — новому мученику за Христа.
(перепечатка из журнала «Благодатный Огонь», № 20, с сокращениями,  http://www.blagogon.ru/articles/294/)

Роман Анатольевич Силантьев, кандидат исторических наук, ученый-религиовед, глава Центра географии религий при Синодальном отделе по взаимоотношениям Церкви и общества

К сожалению, мне сложно вспомнить, как и когда мы познакомились с отцом Даниилом. Это было давно, приблизительно в 2005 году, и я тогда работал в Отделе внешних церковных связей. Сначала все наши встречи заканчивались спорами: нас разделяло отношение к исламу, вернее, взгляд на то, как к нему нужно относиться. Я был сторонником дипломатического подхода, а отец Даниил был чужд всяких компромиссов. Впрочем, это расхождение во мнениях для нас было естественным, у нас все-таки были разные задачи, у меня — именно дипломатическая, у него — миссионерская. Со временем спорить мы стали меньше, потому что у меня изменилось отношение к отцу Даниилу: я увидел, как болезненно на него реагируют наши враги, и эта реакция была лучшей рекомендацией для него. 
Для мусульман было важно, чтобы не только исламистов судили за экстремизм, но и чтобы был прецедент суда над православными. На отца Даниила пробовали подавать в суд, и сделать это пытался так называемый муфтий Нафигулла Аширов, в свое время отсидевший пять лет за грабеж и хулиганство. Отец Даниил тогда звонил мне, консультировался, чем может кончиться дело, но когда я узнал, кто за этим стоит, то успокоил его, потому что эти люди даже заявление грамотно составить не могли, не то, что довести дело до суда. 
Общались мы с отцом Даниилом в основном по телефону. Иногда он звонил мне, чтобы уточнить расстановку сил в российском исламе, обсуждали мы и другие аналогичные темы. Но встречались мы редко — наверное, всего пять или шесть раз за все время нашего знакомства. Одной из самых наших ярких встреч были, несомненно, съемки программы «Русский взгляд» зимой 2009 года, помню, нас тогда поразило, что на эту православную передачу были приглашены известный председатель Исламского совета России Гейдар Джемаль и журналист Максим Шевченко, тоже знакомый многим. На съемках был скандал, даже возник вопрос о том, что передача может не выйти в эфир. Возвращались мы втроем: отец Даниил, писательница Елена Чудинова и я. Батюшка нас подвозил, и мы почему-то вдруг поспорили, кого из нас троих первым убьют. Решили, что отца Даниила, потому что ненависть у наших оппонентов он вызывал наибольшую.
Мне особенно запомнилась наша последняя встреча с отцом Даниилом — в молодежном лагере «Селигер» летом 2009 года. Отец Даниил приезжал туда в группе священников, они служили, а он еще и ходил проповедовать к чеченским участникам лагеря. Он не боялся ничего — это можно засвидетельствовать. Я даже сказал ему тогда, чтобы он был поосторожнее, но удержать его было нельзя. Он рассказывал о Христе, и тогда никакого скандала не было — с мусульманами поговорили спокойно. К нему в целом хорошо относились, хорошо его воспринимали, тем более что у него были организаторские способности, он умел повести за собой людей. Весомое тому доказательство — созданная им катехизаторская школа, которая действует до сих пор, даже после его смерти. Не каждый миссионер может создать такую школу, так поставить дело, а отец Даниил это смог.
Но скоро случилось то, что мы тогда, по дороге со съемок, и предполагали. Отец Даниил был убит. Можно много рассказывать, что террористы у нас бывают очень разные, но если посмотреть, от чьих рук погибали люди, то, наверное, абсолютное большинство из них окажется жертвами именно ваххабитов, именно они замешаны в большинстве убийств священников (исключение составляют единичные преступления, совершенные сатанистами). Вот и отец Даниил получал угрозы в основном от них, и известно, кто радовался этой смерти, кто ликовал на своих сайтах в Интернете. 
К сожалению, тем, чем занимался отец Даниил, Русская Православная Церковь централизованно не занимается. У нас никто не ведет постоянную работу среди этнических мусульман, но, несмотря на это, они массово крестятся — и в довольно больших масштабах. Да, идет и обратный процесс, но из Православия в ислам переходит в разы меньше людей, чем из ислама в Православие. Причем, люди чаще принимают не традиционный ислам — они уходят в исламские секты, и вряд ли это можно назвать исламизацией, ведь мы не считаем христианизацией экспансию свидетелей Иеговы. Хочу заметить еще, что крещеные мусульмане редко начинают воевать с исламом. Они крестятся, чтобы быть христианами, а вот бывшие православные, переходя в ислам, часто начинают противопоставлять себя Церкви — для них смысл перехода обычно заключается именно в этом протесте. Сам факт перехода из одной религии в другую — не нонсенс, но, естественно, переход в Православие вызывает ненависть у тех, кто остается в исламе, так как уход из ислама и призывы к этому караются смертью. 
После нападения на батюшку мне позвонили из агентства «Интерфакс» и сообщили, что в районе Кантемировской погиб священник. Я сразу же подумал об отце Данииле, и, конечно, у меня был шок, хотя мне каждые полгода приходят сообщения о том, что кого-то из моих друзей убили. Но все-таки, первая мысль была спокойной, потому что случилось так, как хотел сам отец Даниил. 
Да, дело, им начатое, продолжается и сейчас — он сумел обеспечить это продолжение, организовать его. Он навсегда остался в нашей памяти, в истории всей Церкви, и, насколько я знаю, в Греции отцу Даниилу просто молятся как святому.

Серафим Берестов, журналист

В начале 2000-х годов я помогал своему отцу, игумену Анатолию Берестову, в работе Душепопечительского центра святого праведного Иоанна Кронштадтского на Крутицком подворье. Центр и сейчас занимается помощью тем, кто пострадал от тоталитарных сект, наркоманам и алкоголикам. Десять-пятнадцать лет назад это было практически новое направление для Церкви, дело шло трудно, но даже сегодня не каждый священник найдет нужные слова для запутавшегося, оболваненного, больного человека. 
Тогда в Душепопечительском центре появился молодой, энергичный, очень живой священник, отец Даниил Сысоев. Наблюдательные люди заметили, что у отца Анатолия появился хороший помощник: на исповедь к нему выстраивались очереди, а его проповеди сектанты и наркоманы, битком набивавшиеся в храм, слушали, затаив дыхание. Некоторые православные говорили, что отец Даниил — человек жесткий, но я считаю, что он был не жестким, а бескомпромиссным. Либо — свет, либо — тьма, без либеральных полутонов. Именно его бескомпромиссность шла на пользу делу. 
Скоро с отцом Даниилом мы стали общаться чаще, по многим вопросам — и рабочим, и даже личным, я советовался именно с ним, хотя мы были ровесниками. Думаю, это делало наше общение более интересным, полезным, а для меня — во многом неожиданным.
Отец Даниил всегда торопился жить. И всегда — видел главное, поэтому недолго раздумывал над решением вопросов. Однажды я попросил его окрестить дочь моего знакомого. Знакомый делал первые шаги в Православии, а потому на крещение дочери не привез крестных. Отец Даниил быстро нашел выход: он просто попросил быть восприемником меня. «Отец Даниил, — сопротивлялся я, — я же не готов!». Он возразил: «Если твоего приятеля сейчас отпустить, неизвестно, когда он вообще окрестит дочь». Наверное, можно было не согласиться с такой скоростью принятия решения, но в итоге эта семья пришла в Церковь по-настоящему, серьезно.
Когда батюшка получил свой приход, несколько лет мы не общались, все не было времени его проведать. Слава Богу, это была лишь пауза. В 2008 году я заехал к нему посоветоваться: возникла жизненная ситуация, которую он, как всегда, быстро, точно и с юмором разрешил. А потом — завалил, «зажег» своими идеями и проектами, в которых мое участие, по его мнению, было необходимым. Он очень хотел запустить новый информационный ресурс — сайт о Православии для неверующих или нецерковных людей. Сначала мы долго искали формат идеи, потом — деньги для ее реализации, но, к сожалению, в силу известных событий этому замыслу сбыться было не дано… 
Последние года полтора его жизни мы общались с отцом Даниилом постоянно. Его энергии и ритму жизни можно было только поражаться, такие наглядные иллюстрации к «Запискам попадьи», книге, написанной его супругой, матушкой Юлией. При своем полностью загруженном графике он очень многое успевал. Например, звоню ему однажды, спрашиваю, как дела. «Да все хорошо! Правда, на днях дочку у дома машина сбила. Отделалась почти легко, но я добился, чтобы установили “лежачего полицейского”».
Десять вечера, заканчивается насыщенный службой, встречами, общением день. Но отец Даниил домой не торопится. «Ты еще не ложишься? — звонит он мне. — Давай встретимся». Встречались обычно в итальянской пиццерии на Коломенской, рядом с его домом. Вот это была единственная его слабость. «Во-первых, надо иногда и ужинать. Во-вторых, кормят здесь хорошо», — сказал отец Даниил, выбрав однажды это кафе местом наших встреч. «В-третьих, — подумал я про себя, — нечего на ночь глядя беспокоить домашних».
В одну из последних наших встреч он попросил помощи: «Очень тяжело идет оформление земли под строительство храма. Что можно придумать?». Отец Даниил выглядел уставшим, но не «зацикленным» на проблеме. Неожиданно предложил: «А давай в ноябре-декабре съездим в Италию, на два-три дня». Почему вдруг Италия, почему со мной? «А просто проветриться, — отвечает. — Погулять по ночному Риму. Поговорить. Знаешь, в последнее время не хватает обычного человеческого общения». Наверное, это была бы замечательная поездка. С отцом Даниилом вообще было легко, неожиданно и интересно. 
А 20 ноября я ехал в машине, слушал радио. В новостях передают: убит священник Даниил Сысоев. Шок…
С тех пор уже прошло достаточно времени. Кто-то, даже в православной среде, упорно продолжает выискивать «противоречивость» в служении отца Даниила. Нет, он просто спешил жить светло, не погружаясь даже в полутона. И в моей памяти воспоминания о нем сливаются в единый, абсолютно ясный образ.

Андрей Иванович Солодков, преподаватель Николо-Перервинской духовной семинарии

Впервые мы с отцом Даниилом встретились в 1996 году на Крутицком подворье, когда он был еще диаконом. Я помню его как человека принципиального, серьезного, который не любил говорить «ни о чем», а постоянно что-то делал. Мы разрабатывали программу для молодежного движения, обсуждали возможности церковной реабилитации бывших сектантов. Но тогда на этом наше общение и закончилось, не виделись мы потом долго. 
Следующая наша встреча произошла уже в Николо-Перервинской духовной семинарии, где мы преподавали, я — сектоведение, отец Даниил — миссиологию. О том, как он преподавал, как относился к студентам, я смог судить, когда уже после его убийства сам стал преподавать миссиологию, и мне передали начатый им журнал с оценками. Могу сказать, что он не щадил ни себя, ни студентов, смело ставил двойки, но на пятерки тоже не скупился. Оценки у каждого студента были совершенно разные.
Еще с тех времен мне запомнились общесеминарские лекции, которые проходили в конце каждого учебного года, и каждый раз их читал кто-то из преподавателей. В 2009 году такую лекцию как раз должен был читать отец Даниил. Отец ректор предупредил его, чтобы он хорошо подготовился, написал конспект, но отец Даниил сказал, что писать ничего не будет, так и поступил, но выступил просто прекрасно. Об этой лекции потом говорили, что это была «лебединая песня» отца Даниила… 
Глубокие знания, владение словом пригождались ему и на дискуссиях с представителями других религий, в которых он постоянно участвовал, прежде всего — в диспутах с мусульманами. Помню один из таких диспутов — он проходил в библиотеке имени Тургенева в Москве. Отец Даниил тогда, как и обычно, говорил очень быстро, боялся не успеть сказать всего, что хотел, и что действительно нужно было сказать. В перерыве я подошел к нему и попросил говорить медленнее, так как многие наверняка просто не успевали слушать и понимать. Батюшка внял этому совету, но я тогда понял, что лишнего времени у миссионеров нет.
Впрочем, для людей отец Даниил никогда не жалел времени. Особенно явно я это заметил во время нашей совместной поездки в Нижний Новгород. Мы иногда ездили в миссионерские экспедиции в семинарии разных епархий, таким же образом мы встречались со студентами Калужской духовной семинарии. В Новгородскую семинарию мы отправились по приглашению преподавателя Московской духовной академии, кандидата богословия Романа Михайловича Коня. Там о. Даниил всю ночь не давал нам спать — с кем-то беседовал, отвечал на вопросы, что-то выяснял. Он никому и никогда не говорил «мне некогда».
К разным людям отец Даниил находил разный подход. Он просто чувствовал, с кем нужно быть строже, а с кем — наоборот, мягче. Разговаривая с некоторыми инославными или с мусульманами, он сразу начинал с вопроса: «Когда будешь креститься? Я тебе сейчас всю догматику расскажу…». Долгое время борясь с сектами, он знал, что с сектантами нельзя лебезить. Например, он спокойно приходил в Московскую церковь Христа и прямо говорил ее членам: «Вы не правы». Сектантов отец Даниил знал хорошо, ведь свою дипломную работу он писал как раз об адвентистах. 
Служил, молился и работал отец Даниил абсолютно при любых обстоятельствах. И никогда не жаловался. Есть даже фотография, на которой запечатлен отец настоятель, спящий на лавочке в храме — дома причта не было, а ему нужно было где-то отдохнуть. Помню и другой случай — как отец Даниил сломал ногу, но, несмотря на это, продолжал служить. 
Последний раз я видел отца Даниила за день до его убийства — во вторник, 17 ноября 2009 года. Батюшка, как всегда, был веселым, улыбался. В четверг я должен был проводить занятия в миссионерской школе в храме апостола Фомы, но отец Даниил попросил меня отдать этот день ему … А в четверг я узнал о том, что в батюшку стреляли — мне позвонили и сообщили об этом сразу же, ночью. Конечно, мы все сразу же начали молиться. Было страшно.

Александр Сергеевич Хоменков, алтарник Болгарского подворья
Мы служили вместе с отцом Даниилом на Болгарском подворье с 1995 до 2000 года, фактически, он начал свое служение на моих глазах. 
Мы с ним занимались исследованиями по естественно-научной апологетике, но не работали совместно, каждый из нас вел самостоятельную работу. Моя первая статья по научному креационизму вышла еще в 1994 году, а отец Даниил, в свою очередь, изначально не принимал никаких компромиссов с эволюционизмом. Уже во время служения на Болгарском подворье он планировал подготовить третий выпуск альманаха «Божественное откровение и современная наука», составить что-то подобное «Энциклопедии по креационизму», в которой хотел собрать вопросы, которые чаще всего задают обычные люди, и ответить на них. К сожалению, ни одно, ни другое так и не было издано, но, очевидно, что исследования по научному креационизму помогали отцу Даниилу в его дальнейшем миссионерском служении. 
В одной из своих статей я неоднократно ссылался на древнегреческого философа Платона, а именно — на его учение об «эйдосах» как некоей «внутренней» стороне вещей, их идеальной основе. Мысли Платона здесь довольно близки к христианской святоотеческой традиции, но современные ученые, отвергающие материализм, ссылаются большей частью именно на Платона, а не на отцов Церкви, поэтому идеи этого философа постоянно попадали в мои статьи вместе с цитатами трудов ученых идеалистической направленности. Эта статья должна была пойти в православный сборник, редакторы которого посчитали неуместным делать упор на языческого философа и предложили мне «провести четкий водораздел» между платонизмом и святоотеческой традицией, «дабы не вводить в соблазн читателей сборника». Предстояла большая работа, к которой я был не готов и из-за отсутствия времени, и по своему философскому и богословскому уровню. О своих проблемах я рассказал отцу Даниилу, и он сразу же пригласил меня приехать. Я пришел к нему домой, батюшка, как обычно, был очень занят: он что-то писал, искал материал в Интернете. Он быстро просмотрел мою статью, и указал, какие принципиальные дополнения нужно в нее внести, чтобы она соответствовала духу христианского мировоззрения. Вся работа заняла буквально двадцать минут: мы убрали лишнее, нашли то, чего не хватает, оформили текст по-новому, а на прощанье он мне дал почитать книгу о роли платонизма в европейской истории. 
Он всегда находил время для разговора с людьми, находил нужные слова, давал полный ответ всем, кто его спрашивал о чем-то, касающемся веры. Он был прост в общении, никогда «не серьезничал» — в соответствии с советами православных подвижников благочестия. Глубокое знание богословия и высокая духовность сочетались в нем с веселым характером, он очень много знал, он был просто мудрым человеком, но в то же время всегда оставался радостным и открытым. Помню случай, в котором проявилось чувство юмора отца Даниила и, одновременно, его трепетное отношение к чистоте православия во всем, даже в том, что, на первый взгляд, не имеет принципиального значения. Мы договорились, что он передаст мне одну из книг Тейяра де Шардена — католического философа-модерниста, мировоззренческой основой которого были завуалированные псевдохристианской риторикой пантеизм и эволюционизм. Труды Шардена столь разрушительны для христианства, что когда у нас в стране господствовала идеология государственного атеизма, они издавались массовыми тиражами, и его книги даже были выставлены для публичного обозрения вместе с работами Маркса и Ленина — уникальный случай для автора, позиционирующего себя христианским философом. Когда мы договаривались с батюшкой о передачи книги, он служил уже в другом храме, и встретиться нам было несколько затруднительно. А тут на днях как раз должен был состояться крестный ход, после которого о. Даниил планировал зайти в наш храм. Я, не подумав, предложил ему взять книгу с собой, а после крестного хода занести ее к нам на Подворье. Но от этого предложения батюшка категорически отказался: «Ты бы еще сказал, чтобы я во время крестного хода шел, прижав эту книгу к сердцу!» 
В те годы он не часто говорил проповеди в нашем храме, так как был еще в сане диакона, но все они были очень яркими и искренними, явно шли от сердца, а не просто «читались по бумажке». Запомнилось, как на одной из проповедей он сказал: «Все мы призваны к святости. На Страшном Суде каждого из нас спросят: “А ты почему не святой?”». Он постоянно призывал людей не расслабляться, жить напряженной духовной жизнью, и уже тогда он был готов на любой риск, на любой подвиг ради Христа. Люди чувствовали эту искренность, их интересовала его эрудиция, богатые познания, вдобавок, он всегда был в курсе всех современных событий. 
Помню, как он выступал на Крутицком Подворье в воскресной школе. Я видел его на одном из первых занятий, и тогда слушателей было совсем немного, но когда я через несколько месяцев пришел в следующий раз, то обнаружил, что послушать отца Даниила пришло в разы больше людей, даже не хватало сидячих мест.
После того, как отца Даниила перевели на служение в другой храм, мы, конечно, продолжали общаться, чаще всего обсуждали нашу работу по креационизму. Наша последняя встреча с ним была в сентябре 2009 года. Канал «СТС» предложил батюшке участвовать в фильме по проблеме противостояния эволюционизма и креационизма, и его попросили пригласить на съемку своих единомышленников. Отец Даниил позвонил мне, и мы встретились в храме апостола Фомы, куда приехала и съемочная группа. Сначала журналисты задали несколько вопросов мне, а потом долго брали интервью у отца Даниила. После съемки батюшка пригласил меня пить чай, разговор у нас тогда получился долгий, мы сидели за чашкой чая вдвоем, и никого больше не было. В тот день еще оставалось время до всенощной, отец Даниил никуда не спешил, и мы беседовали обо всем: об общих знакомых, о выступлениях отца Даниила на телевидении, о его дебатах с язычниками. Он подарил мне несколько своих книг, сделал дарственные надписи. А через некоторое время его с нами не стало. И я думаю, что эта последняя встреча была устроена Промыслом Божиим. Или, может быть, у отца Даниила были какие-то предчувствия, он знал, что такое может произойти, и поэтому так долго и не торопясь со мной разговаривал. 
Утром 20 ноября, еще ничего не зная, я сел завтракать и включил радио, послушать новости. Приемник был настроен на радиостанцию «Свобода», и в блоке новостей я слышу фразу: «В дневниках священника Даниила Сысоева, убитого сегодня ночью…». Потом, конечно, начали звонить друзья, знакомые, те, кто вместе с нами занимался креационизмом. Эта новость не оставила спокойным никого.

Николай Беликов, прихожанин храма святителя Николая в Толмачах

Знакомство с отцом Даниилом было для меня совершенно неожиданным, можно сказать, случайным. В один из воскресных дней после Литургии мы с женой вышли из храма, и вместе с нами вышел наш священник Алексей Лымарев, оживленно беседующий с неизвестным мне батюшкой. Батюшка восторженно рассказывал о предстоящей поездке на Святую Землю, произнося «в Ерушалаим». И вдруг с легкостью предлагает окружающим присоединиться к нему. Я, не задумываясь, поднял руку: «Батюшка, меня возьмете?». Он ответил: «Конечно, поехали!». Познакомились, поговорили, и расстались. Странная надежда поселилась в сердце, но рассудком я понимал, что этот разговор надо забыть навсегда, батюшка просто так сказал, для поддержания разговора. 
Но через какое-то время отец Даниил объявился, узнал мой телефон и позвонил. 
— Помните, вы хотели поехать на Святую Землю?
— Да.
— Ну, если у вас по-прежнему есть желание, присоединяйтесь. 
Отец Даниил объяснил, в какое турбюро нужно пойти, как купить билеты. В поездку отправились впятером: батюшка с матушкой, я с супругой и знакомый батюшки, врач по профессии. Так и состоялось наше знакомство: мы вместе путешествовали по Святой Земле. 
Отец Даниил поразил меня сразу. Прежде всего, я никогда не встречал человека, который бы так знал Священное Писание. Куда бы мы ни приезжали, он всегда цитировал Писание наизусть и рассказывал, что происходило на этом месте во времена Ветхого и Нового Завета. Причем, делал это всегда оживленно, с задором, в такие минуты у него горели глаза, был восторженный голос, и было видно: то, о чем он говорит, наполняет его целиком. Я вспоминаю, как отец Даниил приходил к нам в гости, садился на диванчик и говорил. Говорил только о вере, о Христе. Других тем у него не было. Даже если разговор и начинался с чего-то другого, заканчивал он его обязательно разъяснением Священного Писания.
Мы путешествовали день и ночь, в буквальном смысле слова, и объездили всю Святую Землю. Отец Даниил все делал стремительно, иногда за ним было трудно успевать, он всегда бежал где-то впереди, ряса развевается на ветру. Надо сказать, что он никогда не снимал своих священнических одежд, хотя известно, что иудеи особого расположения к православным священникам не имеют, а порой даже вообще плюют в их сторону. Но, глядя на отца Даниила, становилось понятно, что священнические одежды — это часть его естества, как кожа. Позже, в Москве, мы время от времени встречались, и я никогда не видел его в светской одежде. Тогда, в первые дни на Святой Земле, я спросил его: «Батюшка, вы не боитесь ходить в облачении? А вдруг придется защищаться?». Он ответил: «Нет-нет. Я себя так хорошо чувствую». 
На каждом месте, где мы останавливались, батюшка доставал Библию из своей походной сумки и читал нам. Иногда он срывал цветочек или листик и клал в Библию, и мы стали помогать ему, собирали гербарий со Святой Земли. Думаю, у матушки Юлии до сих пор хранится эта Библия. Меня удивляло, что он читал не для того, чтобы просто озвучить для нас какие-то фрагменты, для него связь того, что было, с тем, что есть и с тем, что будет, была естественна и очевидна. Эта связь проходила через него. Он говорил не о том, что было «когда-то», а о том, что было всегда и будет всегда. Он проповедовал неустанно, неумолимо и всегда с внутренним восторгом. Создавалось впечатление, что Бог когда-то ему сказал: «Я поручаю тебе этим заниматься», и батюшка свято выполнял поручение Божие. Большей частью мы слушали его внимательно, но иногда утомлялись, считали, что должна быть какая-то мера. В этой поездке отец Даниил показался мне строгим человеком, а в какие-то моменты — даже немилосердным. 
Однажды я потерялся. Это произошло на Храмовой горе. Мне хотелось сделать фотографии, и я упустил группу из виду. Жена, как она позже мне рассказала, начала меня искать, но отец Даниил сказал: «Ничего. Сам найдется». И они, несмотря на слезные уговоры супруги, все-таки ушли. Было уже поздновато, и на Храмовую гору вооруженные полицейские никого не впускали. Мобильных телефонов у нас тогда не было. Я стал расспрашивать полицейских, не видали ли они священника в черных одеждах с двумя дамами. Полицейским эта группа запомнилась, и они указали мне правильный выход. В конце концов, я нашел своих. Супруга была в слезах, а отец Даниил, как ни в чем не бывало, попивал свежий арабский кофе. Для него все было предсказуемо.
Так что поначалу с отцом Даниилом было не очень уютно. Однажды я ему даже резко высказал: «Батюшка, понятно, что вам надо торопиться. А мне надо фотографировать! Я хочу дочери фотографии показать, для меня это тоже важно. Может быть, я здесь последний раз в жизни!». После этого разговора он немного «смирился». 
Были мы и в монастыре Креста Господня. Он был закрыт, но мы походили кругами, постучали, покричали, и нам открыли. С отцом Даниилом двери открывали везде. Одна из монахинь (ее звали Слободанка) долго и любезно рассказывала нам об истории и святынях монастыря. За монастырскими воротами на зеленой траве росли цветы, невысокие и красные, как кровь, и их было очень много. Я сорвал цветочек и говорю: «Держи, батюшка. Я тебя сфотографирую». В голову пришла мысль: «Наверное, эти цветы — напоминание о том, что Иисус Христос пролил свою кровь на этой земле». Фотография батюшки с красным цветочком в руке стоит у нас дома на комоде.
Когда ты видишь, что человек последователен каждый день и каждую минуту — начинаешь понимать, что он живет так, как верит, и это притягивает к нему. После поездки мы начали поддерживать отношения. Как-то отец Даниил зашел к нам домой и сказал: «Я освятил часовню! Рядом, на Кантемировской. Хотите, покажу?». Он был такой счастливый в этот момент, я, наверное, счастливее человека не видел. Мы, конечно, пошли с ним. Приходим на место, я смотрю вокруг и ничего не вижу. Отец Даниил показывает на что-то вроде контейнера с деревянным крестом, это и была часовня. Мы вошли в это малюсенькое помещение (думаю, что там смог бы поместиться от силы еще один человек), на стенах которого висели бумажные иконы. Помолились, вышли в возвышенном состоянии, и отец Даниил начал рассказывать о своих планах, сказал, что хочет построить храм в виде базилики. Спросил меня, что я думаю по этому поводу. Я отвечал: «Для русского человека это как-то непривычно. Но вам виднее, батюшка». Было просто удивительно, насколько отец Даниил верил в то, что храм будет построен. А спустя некоторое время он пригласил нас на освящение деревянного храма апостола Фомы. 
Отец Даниил не раз приглашал меня ходить в этот храм, отец Алексей Лымарев даже как-то сказал ему в шутку: «Ты зачем наших прихожан переманиваешь?». Но отец Даниил все равно настойчиво продолжал звать, а я продолжал быть преданным своему храму. Сейчас сожалею, что редко приходил к отцу Даниилу. Сильно сожалею, потому что батюшка мог дать мне то, что уже никто никогда не даст.
Недавно я купил диск «Пасхальные беседы в Светлый Четверг отца Даниила Сысоева». У меня уже есть такая запись, но этот диск я купил из-за фотографии на обложке. Смотришь на улыбку отца Даниила, на его глаза, и ясно понимаешь, что на тебя глядит человек с неземным содержанием. Для отца Даниила жизнь была явлением вечным, и никак иначе. Он был пламенным священником, человеком пламенной веры в прямом смысле этого слова. Его горящий взгляд был устремлен в вечность, он был человеком, идущим по дороге под названием «вечность», а отрезок этой дороги, на котором мы его встретили, назывался «земная жизнь». Мы остались здесь, а отец Даниил пошел дальше. 
То, что его могут убить, было вполне реально. Как-то мы встретились с ним в метро, он зашел в тот же вагон, в котором ехал я. Батюшка, кстати, был таким священником, у которого можно было взять благословение, где бы то ни было, даже в метро. Вряд ли я бы подошел за благословением в вагоне метро к любому другому батюшке (это, конечно, не умаляет достоинств других священников). Просто было неестественно не взять благословение у отца Даниила, где бы ты его ни встретил, такой он был священник. Отец Даниил меня благословил и говорит: «Еду к мусульманам». Я дерзнул поучить: «Батюшка, ты с ними слишком резко разговариваешь, ты их задеваешь». Я же видел его на дебатах с мусульманами, которые показывали по телевидению. Конечно, знание Корана отцом Даниилом значительно превосходило знания его оппонентов, и это, конечно, их уязвляло. Я уже не раз говорил батюшке, что с ними надо мягче, они могут и горло перерезать. А он отвечал: «Смерти я не боюсь». Но я продолжал говорить отцу Даниилу, что ходить к мусульманам опасно, мне казалось, что можно проповедовать и христианам, таким, как я, например. Нам это необходимо, мы мало что знаем.
Отец Даниил не раз говорил мне, что хочет умереть за Христа, и в его устах это звучало естественно. «Ведь это самая хорошая смерть, Николай. Ты с этим согласен?» Я отвечал: «Конечно, согласен». Я на самом деле был с ним согласен, так сказать, концептуально. Но с моей стороны это были просто слова, а он говорил о сверхправде жизни…   
Известие о смерти отца Даниила застало меня в дальней командировке. Я ехал в такси, было раннее утро. Мы слушали радио, и вдруг объявляют эту страшную новость. Я позвонил жене, она еще ничего не знала. Конечно, это была трагедия, но не было чувства безысходности, хотя обычно, когда умирают достойные, выдающиеся люди, национальные авторитеты, наступает именно ощущение безысходности, начинаешь тревожно задумываться, кто же еще остался, кто придет вместо них... 
Отец Даниил был столпом христианской веры. Он был человеком, который нес живое знание Священного Писания, жил во Христе. Наша дочь редко бывает в храме, но отец Даниил быстро нашел к ней подход, они часто подолгу о чем-то разговаривали, когда он к нам приходил. Дочь — человек несентиментальный, но уход из жизни отца Даниила был серьезной утратой и для нее, и это было еще одним подтверждением того, что он — священник необычный. 
Отпевание отца Даниила было очень торжественным, никогда в своей жизни я не видел ничего более торжественного. Было очевидно, что происходит величайшее духовное событие нашего времени, событие небесного масштаба. Прощание не стало прощанием, это были торжественные проводы. Приехал Патриарх, огромное число священников, все в белых одеждах. Вот так встречают праведников в раю, уверен, именно так встретили там и отца Даниила. 
Для нас, христиан, смерти не существует. Но усопших все равно закапывают в землю, и уныние и печаль настигают живущих. Но у меня и не было, и нет ощущения, что отец Даниил умер, что его нет. И это не гипербола. Он жив в моем сердце. У меня нет зла на тех людей, которые это осуществили. Они исполнили волю Божию, сделали то, о чем отец Даниил мечтал. Он стремился отдать жизнь за Христа, и Христос принял эту жертву. 
Мы знаем из истории о гонениях на христиан, а совсем недавно это было обычным делом в нашей стране. «Меня гнали, и вас будут гнать», — сказал Сам Господь. Но нас-то никто не гонит… Отец Даниил — человек праведной жизни, и он стал первым христианским мучеником в 21 веке. 
Однажды меня попросили написать воспоминания об отце Данииле в приходской листок. Я озаглавил заметку так: «На нашем диванчике сидел святой человек». Заголовок исправили. Это понятно: есть определенная редакторская корректность, существует официальная канонизация. Но знакомство и общение с отцом Даниилом — это некий отрезок жизни, который стал для меня самым значимым. Таких бескомпромиссно верующих людей я никогда не встречал, только читал о них в книгах. В нашей современной жизни иметь среди своих знакомых мученика за Христа — это счастье. Своя вера — слабая. А когда такой человек был и остается рядом с тобой, это как стена, как опора, и ты знаешь, что она не обрушится. Таким столпом и утверждением Истины был и остается для меня отец Даниил Сысоев.

Лариса Беликова, прихожанка храма святителя Николая в Толмачах

Отец Даниил был очень жизнерадостным, улыбчивым, праздничным человеком. Я никогда его не видела в плохом настроении, к нему было очень легко подойти, он был всегда открыт для общения. В нем не было ничего менторского, хотя говорил отец Даниил только о Боге, о вере. Бывало, что он приходил к нам домой в гости — и каждый раз это был экзамен на знание Священного писания: 
— Вот у вас есть икона «Сошествие во ад». А как люди узнали о существовании ада? 
Иногда он уходил от нас поздно, в первом часу ночи, и все три-четыре часа, что он был в гостях, у нас не было другой темы. Всякий раз, когда я его видела, в другой обстановке, при других обстоятельствах, отец Даниил говорил с людьми только о вере, и его всегда было интересно слушать. Когда человек рассказывает о том, чем он живет, это очень интересно, кроме того, мы многого не знаем о Православии, я и крестилась только в сорок лет. 
Впервые мы увидели отца Даниила в нашем храме святителя Николая в Толмачах. Он рассказал, что собирается в Иерусалим, и спросил окружающих: «Кто со мной?» Мы с мужем решили поехать. Вот так мы и познакомились с батюшкой. Поездку по Святой Земле он тщательно спланировал, разработал расписание на каждый день, взял с собой много книг, и во время поездки не дал нам ни малейшего отдыха, это был настоящий, тяжелый труд. Отец Даниил всегда был очень быстрый, летящий, и говорил очень быстро. Думаю, что он просто стремился успеть сказать как можно больше. 
Где бы мы ни останавливались, везде молились, отец Даниил читал Евангелие. Как-то раз (это было на Галилейском озере) он оставил книгу в машине и прочитал главу наизусть. По вечерам батюшка совершал небольшие богослужения в гостиничном номере, и во время одной такой службы он дает мне книгу, чтобы я читала. Конечно, там был текст на церковно-славянском.
— Батюшка, я не могу читать, не знаю церковно-славянский. 
Он тут же отдал книгу матушке и продолжил богослужение. Закончил службу и говорит.
— А вам не стыдно? Вы английский язык преподаете, а церковно-славянский не удосужились выучить.
Отец Даниил всегда говорил, как есть. Всегда правду, прямо «в глаза» — без лукавства, без желания сгладить острые углы. Сиди и думай. Иногда людям это не нравилось, но меня это не отталкивало, потому что он был абсолютно искренним. 
Были мы на Храмовой горе. В то время туда пускали только по четвергам и только на час, и мы совершенно случайно приехали именно в четверг, и именно в нужное время. Это был период между палестино-израильскими конфликтами, и мы умудрились попасть в этот мирный промежуток. Очередь на вход была очень длинной, да еще нужно было проходить через несколько кордонов и металлоискателей. Мы все прошли, а отца Даниила не пропускают: он не может пройти металлоискатель, все время «звенит». Наконец, пропустили — последним, после него уже никто не успел пройти. Мы все обошли, все посмотрели. Полицейские уже стали напоминать, что скоро нужно покинуть территорию. А мой муж Николай куда-то пропал. Нас выпроваживают, а Николая нет. Отец Даниил говорит: «Пойдемте!» Я нервничаю: «Как он нас найдет? Все документы у меня, деньги у меня. Вдруг его арестуют?». Отец Даниил непреклонен: «Нет, пойдемте. Найдет он нас». Я стою, и не знаю, что мне делать. Группа во главе с отцом Даниилом уходит, и я пошла за ними на расстоянии. Кто-то предложил: «Давайте кофе попьем». А мне какой кофе? Стою и плачу. Отец Даниил говорит: «Вот вы сейчас плачете о себе, а не о нем». Я и сейчас не вполне могу это понять, а тогда просто обиделась. Смотрю — Николай бежит, конечно, нашел он нас. 
Потом мы ездили к источнику реки Иордан. В Израиле все рано закрывается — в пять-шесть часов. Мы приехали, когда уже темнело, на воротах висит замок. Решили лезть через забор. Батюшка в подряснике тоже перелез, побыли там, перелезаем обратно. Отец Даниил идет последним. И тут подъезжают полицейские! Остановились, осветили нашу машину огромным прожектором. Я думаю: «Ну, все! Сейчас нас арестуют». Мы затаились, а полицейские постояли, посовещались и уехали. 
Когда мы вернулись в Москву, отец Даниил пришел к нам в гости, и вдруг говорит: «Пойдемте, покажу, как я начал храм строить!» Был осенний вечер, темно. Мы пришли на то место, где сейчас стоит храм апостола Фомы. Грязь там была такая, что ногу поставишь — и не вытащить. Освещения, конечно, тоже не было. Стоит маленькая будочка с деревянным крестом. Мы зашли внутрь, и отец Даниил сказал: «Давайте помолимся, чтобы у меня храм был!». Он был особенно радостный в тот вечер.
Батюшка говорил нам: «Самая лучшая смерть — смерть за Христа. Я себе желал бы такой смерти». Я была в ужасе от таких слов: он такой молодой, у него дети, матушка! Я тогда не могла принять этого, но, конечно, разве можно так рассуждать: «Вырасти детей, а потом становись мучеником». Отец Даниил был человек горящей веры, я таких людей никогда больше не встречала. За веру он и положил свою жизнь. 
Прощаться с отцом Даниилом в храм святого апостола Фомы я ходила дважды, один раз с мужем и один раз с дочерью. Наша дочь не ходит в храм, но как-то она поделилась со мной: «Мама, я почти каждый день думаю о том, что сказал мне отец Даниил». Я не знаю, что он ей сказал, но это были слова, которые попали ей в сердце. 
Люди шли к отцу Даниилу как к мученику. Трудно спокойно относиться к смерти. но чувства безысходности не было, это очень важно. Сколько раз я читала о святых людях, но их жизнь для меня была далекой. Теперь я понимаю, что лично знала святого человека, и когда я прохожу мимо храма св. апостола Фомы, то всегда обращаюсь к батюшке: «Отче Данииле, моли Бога о нас!».

Светлана, прихожанка Крутицкого подворья

Впервые мы попали с мужем на Крутицкое подворье в 2001 году, нам нужно было поговорить с отцом Анатолием Берестовым. Я не помню самую первую личную встречу с отцом Даниилом, но очень хорошо помню первое чувство благодарности к нему, чувство изумления и восхищения. А произошло вот что: была Пасха 2001 года, мы с мужем приехали на Подворье на ночную службу, заходим в храм, появляется отец Даниил, смотрит на нас и говорит: «Идите сюда». Мы до этого с ним не общались, просто видели, что в храме есть такой священник, и он не знал нас лично. Он вручает нам иконы и говорит, что мы пойдем впереди Крестного хода. Мы были потрясены, у нас-то ощущение, что мы здесь пока гости, и почему же нам доверили нести иконы, ведь это такая ответственность! Я больше не помню подобного впечатления от Пасхального праздника, ведь когда идешь Крестным ходом в большой толпе — не слышно и не видно ничего, а тут нам доверили идти в первых рядах, и это было незабываемо. Это была такая причастность к празднику, и я навсегда осталась благодарна отцу Даниилу за такой подарок. Служба шла весело, отец Даниил буквально весь горел, передавая свою радость всем людям. Пасхальная служба долгая, до утра, и уже болит спина, болят ноги, но в ту ночь вся усталость ушла на второй план, и мы воспринимали службу в едином порыве, вместе со всем храмом. 
Помню еще похожие переживания: была Рождественская служба, заканчивается утреня, вот-вот должна начаться Литургия. Выходит отец Даниил и говорит, что в древности была традиция на большие праздники крестить людей, и у нас сейчас будет крещение, будем крестить младенца. Сначала у всех одна мысль, что стоять придется еще дольше, и это будет тяжело, у многих была такая ошарашенно-негативная реакция. Но отец Даниил сумел провести это Таинство так, что все ощущали себя крестными этого ребенка, это было общее душевное состояние, и такого единения всех прихожан я не видела больше нигде. А Литургия после крещения прошла просто мгновенно, и это был незабываемый праздник. Такие праздники умел подарить нам отец Даниил, он умел сделать новым уже привычное, буквально, чудом, сделать так, чтобы служба переживалась единым существом.
Вскоре мы с мужем решили венчаться, и вышло так, что нас венчал отец Даниил. Я плохо помню само венчание, все было как во сне, и сложно проанализировать чувства и эмоции. Только потом мы осознали, какая это была большая радость, как было хорошо. Моя подруга, некрещеная, невоцерковленная, скептически ко многому относящаяся, потом мне сказала, что она никогда в жизни не слышала, чтобы такие слова, такие замечательные напутствия жениху и невесте говорили чужие люди. Такое восприятие далекого от Церкви человека, который увидел, что священники говорят и обращаются к людям так, как будто они самые родные, ее ощущение от речи отца Даниила — это тоже говорит о его уникальной личности.
Надо сказать, что мы — довольно ленивые прихожане, и пока отец Даниил был на Крутицах, мы ходили к нему исповедоваться, когда же он перешел в храм апостола Фомы, мы появились там всего один раз. Но я при этом знала, что если мне будет нужно решать какой-то важный вопрос, то я поеду именно к нему, я знала, что он есть, что я всегда могу к нему поехать. 
Меня поражало, как он проникал в самую суть, точно и четко. Я ему исповедуюсь в грехе, и мне кажется, что это такой небольшой грех, но неожиданно он говорит о нем достаточно жестко, и сразу становится все понятно, и почему это я вдруг решила, что это мелочь. Но бывало и наоборот: я корю, корю себя за что-то, каюсь, а он успокоит, утешит, потому что излишнее самобичевание — это тоже не очень хорошо. Он всегда находил правильные слова, однажды был эпизод, воспоминание о котором до сих пор меня спасает. Я ему пожаловалась, что боюсь одного, боюсь другого, а батюшка спрашивает: «“Символ веры” знаешь?» — «Ну конечно». — «Читай». Я начала читать, и он говорит: «Отец Вседержитель, Он всех держит, а тебя нет?» И сейчас мне так помогает эта мысль: в «Символе веры» все написано, есть Господь Вседержитель…
Вне храма, мы, к сожалению, общались только один раз. Мы с мужем приехали на Крутицы, у нас был вопрос к отцу Даниилу, но он попросил отложить разговор, сказав, что неважно себя чувствует. Мы предложили отвезти его домой. По дороге он стал говорить о том, что люди мало читают Ветхий Завет, думая, что это скучно, и начал рассказывать какую-то ветхозаветную историю. К сожалению, не помню, что именно, но было ощущение, что он пересказывает захватывающую приключенческую книгу, настолько интересно он говорил. Уметь так подать — это же дар! 
И проповеди его всегда было интересно слушать, все было очень точно, в самую суть, даже с юмором. В церкви-то хохотать нехорошо, но иногда он умудрялся в своей проповеди повернуть что-то так, что сдержать смех было невозможно. Мы все узнавали себя в его словах, и это воздействовало, это уже была сатира, в традициях русской классической литературы, это была живая речь, а не сухое дидактичное поучение.
Незадолго до гибели о. Даниила у меня скончалась бабушка, и как раз 19 ноября было 9 дней со дня ее смерти. Я приехала с поминок очень уставшая, собираюсь прилечь, отдохнуть. Включаю телевизор, и слышу, что убили какого-то священника, но не звучит ни название храма, ни фамилия, вообще ничего конкретного, но я почувствовала страх, я испугалась, и мы с мужем судорожно начали искать — по Интернету, по другим телевизионным каналам, надеясь, что мы испугались зря. Почему даже без имени у меня было ощущение, что речь идет именно о нем — сказать не могу, но эти чувства и эти минуты, когда нам показалось, что это о нем — я не забуду никогда. Несмотря на то, что мы в последние годы все-таки к нему не ездили, была страшная горечь и понимание, что мы осиротели в каком-то смысле. Отец Даниил был для меня очень значим, и горечь от этой утраты была ничуть не меньше, чем от потери родных, хотя из того количества людей, кому он помог и кому он был духовным отцом, мы были где-то на предпоследнем месте.
Иногда меня не покидает мысль, что отец Даниил всех видит, что он с нами бывает, выдергивает нас из суеты. Чувство осиротелости немного отступило, но я до сих пор не преодолела это состояние.

Ирина Величко, прихожанка храма первоверховных апостолов Петра и Павла в Ясеневе
        
Всех, кто знал его, он поражал острым умом, чистотой помыслов, энциклопедическими знаниями, скоростью мысли, быстротой реакции и всегдашней отзывчивостью сердца. Стремление помогать ближним было в нем поистине неистребимо.
Он всегда всё делал очень быстро: и говорил, и жил. Господь наделил его таким количеством энергии, что ее свободно достало бы на двадцать жизней. 
Прямота и открытость о. Даниила была свойством его души, он не думал о том, что может потерпеть фиаско, и Господь всегда помогал ему.
Храм ап. Фомы и приход были делом его жизни. И он бесконечно любил свою семью. Когда будущая матушка Юлия привела его в наш дом для знакомства, я сказала, ему, прощаясь: «Берегите наше рыжее золото!» — и он счастливо рассмеялся, и обещал беречь. Они удалялись, теперь до конца дней единое целое, а я — всё смотрела вслед и думала: «Что-то их ждет?» 
У них родилась Иустина, первая дочь, и родители были счастливы абсолютно. Отец сказал торжествующе: «Иустина — переводится как “дочь праведников”», и в глазах его за стеклами очков засверкали радостные искорки.
После рукоположения в диаконы о. Даниил некоторое время служил на Болгарском подворье, в храме Успения Божией Матери. Когда наступала череда его возгласов, службу вел очень быстро — от переполнявших его благочестивого порыва к Богу и кипучей энергии. После службы я сказала ему: «Хорошо, если вы будете читать немного медленнее: не всё разборчиво для людей». После службы он казался крайне озабоченным. «Что, правда — слишком быстро? Правда, непонятно?» — с тревогой спрашивал он.
Таким был он всегда: порывистым, скорым, стремительным, спешащим в земной жизни — успеть как можно больше.
На исповеди он мог дать дельный совет — точно и толково. Некоторыми из его духовных советов я пользуюсь до сих пор, и мои друзья, духовные братья и сестры — тоже. Надежность духовной связи с ним была и остается непреложна. Я всегда знала, что есть номер телефона, который можно набрать в трудную минуту, если прижмет не шутя. И есть храм, в котором нас всегда ждут. 
Однажды мы с детьми пришли к ним в дом в крайне тяжелой и скорбной для нас ситуации за утешением и духовным советом. Отец Даниил долго беседовал со мною, и, прощаясь, произнес печальным и строгим голосом: «Человек пред Богом всегда — один. Друзья — предадут. Жена — оставит. Только Бог — не предаст — ни-ко-гда!». Глубина его горькой мысли заставила меня взглянуть ему в глаза, как бы в попытке проникнуть в душу. «Да-да», — подтвердил он серьезно, — «так в Писании сказано». Всё, сказанное в Писании, было для него не просто набором фактов, которые надо знать, или инструкций, которых следует придерживаться. Слово Божие было для него пульсирующей жизнью и чистой правдой, именно — каждое библейское слово, без изъятья, интерпретаций и оговорок. 
То, что его не стало на земле, — никак не мешает ему жить. Отец Даниил Сысоев — по-прежнему жив и невредим от стрел вражиих, наветов молвы и наплывов злокозненной тьмы. По-иному и быть не может, когда дело касается человека, «яко свеща на свещнице», пламенеющего верой, любовью к Богу и ближним. Человека, в котором столько жизни и света, как в нем, дорогом нашем пастыре, верном служителе Господа и Его Церкви.
Именно поэтому я не говорю: память о нем поможет нам... Но говорю: он сам придет и поможет, окормит, утешит и упасет свое стадо от зла, греха, слабостей, беспечности, заблуждений, неведения и страстей.
Отец Даниил — с нами. Он — рядом, стоит только руку протянуть, воззвать от сердца. Он живет в своей жене и дочерях, в каждом из своих соратников и прихожан, в каждом из знавших его, и в тех, кто любил его с первых его дней на земле: матери, отце, братьях. 
И дело его живо и, питаемое его мученической кровью — пребудет вовеки.

Елена Михайловна Горская, доктор медицинских наук, старший научный сотрудник ФНЦ трансплантологии и искусственных органов им. академика В.И. Шумакова
 
По благословлению о. Анатолия (Берестова) отец Даниил служил в храме во имя св. преп. Серафима Саровского при нашем институте (впоследствии — научном центре) трансплантологии, совмещая это служение со служением на Крутицком подворье. Прихожане храма — это, в основном, пациенты, сотрудники центра и ухаживающие за больными. Иногда посещают храм и люди из других районов, но таких совсем немного.
 В нашей клинике лежит особая категория пациентов — это больные хирургического профиля, ожидающие операции на сердце или трансплантации печени, почек, сердца, других важнейших органов и принимающих лечение в послеоперационном периоде. Многие, конечно, сначала были «захожанами», то есть раньше заходили в церковь только, чтобы поставить свечку, написать записочку, но благодаря тому, что по благословлению основателя и настоятеля церкви — игумена о. Анатолия (Берестова) при клинике была поставлена служба катехизаторства, люди впервые узнавали об исповеди, о Литургии, о Причастии, и уже приходили в церковь, как в духовную лечебницу.
После первых же служб о. Даниила мы поняли, насколько трепетно он относится к служению, насколько хорошо знает Устав Православной Церкви. Нас поразили его проповеди — яркие, четкие, глубокие, его энциклопедическая память, касающаяся содержания Евангелия, житий святых, церковных Соборов, церковных праздников. При объяснении отрывков из Апостола и Евангелия о. Даниил всегда связывал их с современностью, показывая жизненность и всемирный дух этих текстов. Для наших больных было важно осознать, что источник болезней — это неисповеданные, нераскаянные грехи, и батюшка постоянно подчеркивал значение таинств исповеди и Причастия. О. Даниил часто обращал внимание на человеческую самость, говорил о том, что люди многое меряют своей меркой, обращают внимание только на свое мнение, и приводил слова апостола Павла из послания к Коринфянам: «Ибо мы не смеем сопоставлять или сравнивать себя с теми, которые сами себя выставляют: они измеряют себя самими собою и сравнивают себя с собою неразумно» (2 Кор. 10, 12). Он подчеркивал, что мы соработники у Господа, и та вера недостаточна, которая сводится к одним прошениям, а нужны и дела. Мы делаем только один шаг, а Господь потом нам помогает и делает за нас два шага. О. Даниил исповедовал и причащал тяжелых пациентов в палатах, освящал палаты отделений, проводил крещения. Известно, что служба Литургии — огромное духовное напряжение для священников, но у нас она шла на одном дыхании.
Скоро мы узнали, что о. Даниил защитил диссертацию и стал кандидатом богословских наук, а это значит, что, имея семью и неся нелегкое служение пастыря, прочитал и проанализировал колоссальное количество литературы. Его отличала не только великолепная память, дарованная от Бога, но и великая трудоспособность. Так называемые «трудоголики» большую часть своего времени отдают работе, и это относят к грехам, но здесь пополнение знаний было во Славу Божию, а значит — великой добродетелью. 
 Перенесенные батюшкой болезни и огромные нагрузки сказывались на его здоровье. Мы, православные врачи, присутствующие на службах, не сразу поняли, что он страдает от сильных головных болей. Потом узнали, что у него в прошлом было тяжелое заболевание, возбудитель которого передается клещом. Однако службы он никогда не отменял, просто принимал лекарство, чтобы приглушить боль. Восхищала его жизнерадостность, постоянная улыбка на лице.
Мы знали, что он побывал не только на Святой Земле и Афоне, но и в тех местах, где начиналась проповедь христианства святыми апостолами, в местах служения великих святых. Он был в Каппадокии, на территории бывшей Антиохии, был в Египте, и всегда узнавал там много нового; даже открыл никому ранее не известное место пребывания ранних христиан, которое теперь можно посещать. 
К нам в храм приходил мальчик Максим, больной церебральным параличом. Сначала он попал к о. Анатолию как к профессору — детскому неврологу, и, конечно, как к священнику. Он сказал, чтобы мальчик причащался каждую неделю, и мама его привозила сюда, в храм преп. Серафима. И вот он растет. Проходит год, два, три — Максим изменился внешне, стал прямее, походка другая; происходил и духовный рост. Он часто спрашивал о. Даниила о многом; конечно, вопросы его были детские, наивные, но ему было все интересно, и о. Даниил всегда отвечал ему. А потом Максим поступил в Свято-Тихоновский институт на миссионерское отделение. Сейчас они с мамой к нам уже не приезжают, потому что у него по учебе большие нагрузки, и они перешли в церковь поближе к дому.
Один человек, по национальности армянин, пришел на Крутицкое подворье к о. Даниилу. Он был григорианского вероисповедания, и о. Даниил присоединил его к православной церкви и дал ему имя Киприан. Когда Киприан узнал о гибели о. Даниила, то очень переживал. И вот он поступает в наш центр на очень сложную операцию. Произошла катастрофа, Киприан оказался в реанимации, и реаниматологи сказали, что нет никакой надежды. И вдруг Киприан приходит в сознание, через некоторое время его переводят в палату, и он рассказывает, что призвал о. Даниила, чувствуя, что «уходит». Вот такая была помощь от батюшки…
О. Даниил при всех своих активных качествах — энтузиазме, мужественности, работоспособности — был глубоко смиренный человек. Мне очень понравились слова одного монаха, по имени Моисей, грека с Афона: «Смиренный — бесстрашен, свободен, мирен, блажен. Смиренный разумен, прекрасен, благороден, он не боится упасть, потому что он уже внизу, на земле. Он не беспокоится, не ожидает новостей, его не устрашают суждения, похвальные или нет, он не пугается, не терзается внутренне, у него нет томления и беспокойства, он — Божий. Бог, несомненно, любит его и никогда не оставит, ибо на нем почивает Дух Его. И это великое благословение Божье — небоязнь смерти, блаженны обладающие таким даром, когда весь мир страдает от страхов, и приходит в смятение от слышания о смерти. Боится неготовый, боится любящий удовольствия, боится сребролюбец, боится тот, кто не боится Бога».

Екатерина Мыц, художник-иконописец

Наша встреча с отцом Даниилом произошла летом 2007 года в мастерской художника Александра Лавданского, где я работала. Он хотел заказать икону Апокалипсиса для храма на Крутицком подворье, где он служил диаконом, для этого к нам и приехал. Мне пришлось сказать, что в ближайшее время в мастерской никого из художников не будет, потому что начались обычные летние разъезды на росписи, а потом набралась смелости и предложила ему в качестве иконописца саму себя. Думаю, что рекомендацией мне послужило то, что я работала у Лавданского, чьи иконы батюшка очень высоко ценил. 
Батюшка был очень увлечен темой Страшного Суда, темой небесного Иерусалима, Откровением Иоанна Богослова вообще. Он очень глубоко и мистически переживал содержание книги Апокалипсиса, но, как мне показалось, его не так сильно интересовала тема Страшного Суда, сколько новая Небесная Родина, которая ожидает христиан в Небесном Иерусалиме. 
Мы стали вспоминать иконографию иконы видения Иоанна Богослова, как писали эту икону на Крите, обсуждать современные работы русских и греков. О. Даниил специально обратил мое внимание на то, что в надписях я обязательно должна на центральной фигуре Ветхого Днями сделать крестчатый нимб и надпись «ИС ХС», так как это явление не Бога Отца, а именно Сына. По композиции он попросил сделать фигуру Ветхого Днями крупнее и более мелкой — фигуру св. Иоанна, подчеркивая этим иерархию (на конкретных образцах, которые мы обсуждали, фигура Иоанна была больше других). Так же особо он указал, как писать зеленую радугу под ногами Старца, напомнил, что символически она означает смарагд (изумруд). Меня удивило, насколько он серьезно чувствует и понимает икону, как мистически ее воспринимает. Я думаю, что будь у него соответствующее образование, он стал бы замечательным художником. 
Конечно, потом он произвел на меня сильное впечатление и как пастырь. Я увидела молодого священника, почти своего ровесника, глубоко эрудированного, очень увлеченного и харизматичного, я таких почти не встречала в своей жизни. Он хорошо знал ветхозаветные книги, и насколько другие отцы не использовали сюжеты из них в проповедях и беседах, настолько о. Даниил постоянно цитировал Ветхий Завет и приближал те, давние события, к нам, постоянно привязывая их к новозаветной истории и теме нашего спасения.
Икона Апокалипсиса была написана, а затем он сделал мне следующий заказ, уже для его нового храма на Кантемировской: образ апостола Фомы. Он дал мне житие апостола, но меня опять поразило, как он мне описал иконографию будущей иконы. В житии рассказывается, что апостолу выпало пойти в Индию, и там он читал проповеди, обращал людей в христианство, крестил. Однажды индийский царь Гундафор захотел иметь роскошный дворец, подобный дворцам римских императоров. По повелению Господа апостол Фома назвался архитектором, и царь дал ему большую сумму денег на строительство дворца. Апостол же раздал деньги нищим и убогим, и продолжал проповедовать господа Иисуса Христа. Царь сильно разгневался на Фому и приказал заключить его в темницу. В ту же ночь умирает любимый брат царя, и Ангел небесный показывает ему дворцовые палаты, одну прекрасней другой. Брат царя попросил, чтобы ему позволили жить хотя бы в уголке одной из таких палат, но Божий посланник сказал, что эта палата принадлежит царю, на деньги которого странник Фома и выстроил ее. Ангел вернул душу умершего на землю, тот ожил, пришел к брату-царю, и рассказал обо всем, что видел на небесах. Тогда царь освободил апостола из темницы, пал к его ногам и со слезами молил о прощении. Апостол возблагодарил Бога, начал учить обоих братьев вере Христовой, и вскоре они приняли святое крещение.
Отец Даниил попросил, чтобы я написала эту икону как можно лаконичнее: две фигуры, и между ними идет диалог; апостол благословляет жертву человека, а на заднике — дворец, который должен только читаться, не быть плотным и красочным. Батюшка и здесь проявил себя настоящим художником, так он все понимал и чувствовал — цвет, композицию и тому подобное.
Потом я писала для него икону Матроны — одна женщина сказала, что хочет пожертвовать в храм икону Матроны, и дала деньги на ее написание. Мне было очень сложно ориентироваться на те условные образцы, которые тиражируются Покровским монастырем, да и батюшка не рекомендовал так делать. Я принесла несколько известных фотографий, где она запечатлена старенькая, с закрытыми глазами, и о. Даниил говорит: «Нельзя так изображать человека в Царствии Божием, где у него преображенная плоть, где нет ни немощных, ни больных, ни убогих, а все пребывают в Славе Божией! Надо написать ее с открытыми глазами, но с портретным сходством». И я написала немножко средне, и с портретным сходством, и в иконописном стиле, в синей одежде. Таким образом, мы разработали даже новую иконографию Матроны, по ее настоящим черно-белым фотографиям, к сожалению, плохого качества. И еще о. Даниил обратил внимание на то, что когда пишут иконы святителя Тихона, Илариона Троицкого, других наших известных новомучеников, то их всегда можно узнать, потому что известны их фотографии, а привычная икона Матроны — просто условная пожилая женщина, с условно-византийским ликом. Поэтому он и попросил сделать лицо конкретным, и это было очень правильно.
Я не так часто бывала у него в храме, мы в основном общались как заказчик и исполнитель, но из-за того, что у нас было много общих знакомых, между нами сложились достаточно теплые отношения. Когда я первый раз приехала на Кантемировскую, то сразу почувствовала общую дружелюбную обстановку. Там на самом деле все были братья и сестры, это было так здорово, как в 90-е годы, когда люди начали приходить в Церковь, и везде была очень доброжелательная атмосфера. Я купила диски с батюшкиными проповедями и с беседами на Ветхий завет, и меня опять поразило, что он, с одной стороны, очень глубоко разбирается в теме, у него большой багаж научных знаний, и в то же время его слова наполнены живым, теплым, трепетным чувством. Для него Ветхозаветная история была реальностью, такой же, как и окружающий нас современный мир. Такое отношение очень передавалось людям, у них в голове как будто открывалась заслонка, они начинали видеть ту, другую реальность, и она становилась такой же, как наша. У него это было абсолютно естественно и не наигранно, мы же знаем, что у некоторых батюшек есть элемент работы на публику — ведь они вынуждены общаться с большим количеством людей. С другой стороны, выстраивая с людьми свои отношения, им надо защитить себя, свою нервную систему, потому что можно эмоционально перегореть. А у о. Даниила все выходило естественно и просто, потому что он был очень открытым человеком и не выстраивал никакой иерархии. Такое впечатление, что у него внутри был сильный источник энергии, который поддерживал его. Вокруг него было множество людей, и он успевал обратить внимание на всех. Подойдет к нему женщина с ребеночком, он и женщине что-то скажет, и на ребеночка обратит внимание, и все отходят радостные, утешенные. При этом о. Даниил к любому вопросу относился очень серьезно, вникая во все так, как будто это его личное дело: со мной он разговаривал, как художник, с кем-то — как научный сотрудник, с богословами он общался как богослов, с миссионерами — как миссионер, и к каждому он находил подход. У него не было поверхностных знаний, он все пропускал через себя. И на эту искренность люди тоже отвечали искренностью.
Моя последняя работа, которую заказал о. Даниил — икона по последней главе Апокалипсиса. Он снова стал рассказывать, что хочет на ней видеть, а я слушаю, и передо мною просто появляются живые реальные картины — Небесный Иерусалим, когда Господь является во Славе, а вокруг — предстоящие ему праведники. Он говорил много и эмоционально, именно описывал эту икону и все, что должно быть на ней, по 21 главе Апокалипсиса: «И увидел я новое небо и новую землю, ибо прежнее небо и прежняя земля миновали, и моря уже нет. И я, Иоанн, увидел святый город Иерусалим, новый, сходящий от Бога с неба, приготовленный как невеста, украшенная для мужа своего...» (Апок. 21,1-2). Мы с батюшкой прочитали эту главу, а потом обсуждали, как можно это изобразить живописным языком. Мы решили, что надо рисовать на золоте, а сама архитектура должна быть прозрачной, чтобы показать ее надмирность, неплотяность. Город расположен треугольником, и длина его такая же, как и ширина, город был «…подобен чистому стеклу. Основания стены города украшены всякими драгоценными камнями: основание первое яспис, второе сапфир, третье халкидон, четвертое смарагд, пятое сардоникс, шестое сердолик, седьмое хризолит, восьмое вирилл, девятое топаз, десятое хризопрас, одиннадцатое гиацинт, двенадцатое аметист. А двенадцать ворот — двенадцать жемчужин: каждые ворота были из одной жемчужины. Улица города — чистое золото, как прозрачное стекло» (Апок. 21, 18-21). Батюшка хотел, чтобы двенадцать жемчужин были реальны и именно вставлены в ворота, мы стали думать, к какому ювелиру обратиться. Он просто фонтанировал идеями, а мне оставалось размышлять, как это воплотить, какими красками. И мы с ним придумали закомпоновать двенадцать домиков, и в каждом чины — апостольские пророческие, мученики, праотцы, праведники. Еще батюшка хотел, чтобы святые на иконе были узнаваемы, а их белые одежды — разного оттенка и т.п. 
Он мне показал макет будущего храма пророка Даниила, и я была просто в изумлении от красоты этой базилики. Батюшка был очень рад тому, что храм производит впечатление гармоничного сооружения, что в одном ансамбле можно вместить и миссионерскую школу, и развивающий детский центр, и все это будет освящено самим храмом. И это еще не все, потому что когда о. Даниил был в Италии, то видел там прекрасные мозаичные храмы, и он хочет свой храм сделать полностью мозаичным, а в росписи стен использовать сюжеты из жизни пророков, которых он очень почитает, потому что видит их через призму Нового завета. А так как храм будет сделан в виде базилики, то эти сюжеты можно сделать развернутыми, и на западной стене написать сцены из Апокалипсиса, чтобы у людей была надежда на то, что Страшный Суд — это не конец, а только начало жизни.
Недавно я написала сюжет в память об отце Данииле — он в красных пасхальных ризах молится Христу, естественно, без нимба, а наверху, в уголочке изображен Спаситель в полукруге Славы, который благословляет о. Даниила одной рукой, в другой Он держит мученический венец, а внизу — храм, который батюшка хотел построить. И написано: «иерей Даниил». Конечно, это некоторая дерзость с моей стороны, потому что непрославленных писать не рекомендуется. Но все же в истории Церкви есть такие прецеденты, например, когда ученик Симеона Нового Богослова попросил написать образ своего учителя, который тогда еще не был прославлен Церковью. Но из-за того, что у меня было очень теплое чувство к о. Даниилу, я свое уважение к нему выразила своим, доступным мне языком, как иконописец. Я постаралась воплотить свое отношение к его словам, к его проповедям, и для меня это — перекличка с той иконой апостола Фомы, на которой я писала Небесный дворец. А здесь — храм, который сейчас еще не построен на земле, но на иконе, как идея, он вполне может быть воплощен, и о. Даниил там служит… В день памяти о. Даниила я подарила эту икону о. Иоанну, нынешнему настоятелю церкви апостола Фомы.
Я уверена в том, что о. Даниил своей смертью выразил все свое служение, и прославят ли его сейчас или через некоторое время, или вообще не прославят — мое отношение к нему как к мученику Христову очевидно. Можно вспомнить тех монахов из Оптиной Пустыни, которых убили на Пасху, их ведь до сих пор не прославили, но построили на их могиле маленькую часовенку, и люди молятся за них. Потому что их убили не просто так, а убили за то, что они монахи, за то, что они Христовы, и убили в Пасху, и это было ритуальное убийство в честь врага Христа. Батюшка часто говорил, что самая лучшая смерть — это смерть мученика, но по человеческому и эгоистическому чувству я считаю, что для нас всех очень плохо, что его не стало. Конечно, вера помогает более правильному отношению, изменяет этот эгоистический подход, но до сих пор очень трудно примириться с его гибелью.
Когда с о. Даниилом случилась эта трагедия, отец Иоанн попросил меня написать отца Даниила в той иконе Небесного Иерусалима, и я сразу же согласилась. И теперь есть икона, где святые расположены по чинам: преподобные, апостолы, пророки и т.п., а в центре группы мучеников — отец Даниил.

Кира Петкова — этническая мусульманка, крещеная о. Даниилом

Впервые об отце Данииле я услышала от Александра Вячеславовича Люльки, координатора движения «Народный Собор», с которым я была знакома. Он предложил мне почитать книгу «Православный ответ исламу», одним из авторов которой и был отец Даниил. На тот момент я была мусульманкой и этнически, и по убеждению, не задумываясь, впрочем, во что именно я верю. Все моменты, которые смущали меня в исламе, я списывала на извращение людьми чистой и изначально правильной религии. Поэтому, хотя у меня дома была Библия и другие православные книги, я их не трогала, лежали себе и пылились. Но меня всегда интересовали вопросы, на которые ислам не давал ответа, и бессознательно я искала эти ответы в других религиях и даже в эзотерических учениях, при этом оставаясь убежденной, что правильная религия — лишь ислам, вот такой лукавый выверт сознания.
Из любопытства я решила почитать эту книгу. Как раз начала с того, что писал отец Даниил, и через пару страниц с возмущением закрыла ее, решив для себя, что больше книгу в руки не возьму. Но через какое-то время любопытство взяло свое, и я решила почитать то, что пишут другие авторы. В процессе чтения у меня сидела в голове только одна мысль: «Не может быть». Я кидалась по ссылкам, сверяла и понимала, что той религии, которую исповедую, толком не знаю. И снова, но уже в последнюю очередь, я прочитала часть, написанную отцом Даниилом, и теперь она вызвала во мне двойственное чувство. С одной стороны, я не могла не согласиться с тем, что там написано, а с другой — меня коробил бескомпромиссный и прямой тон автора. Для себя я решила, что отец Даниил — резкий человек, и когда Александр Вячеславович предложил познакомить меня с ним лично и пригласил в храм, я долго сомневалась. Но у меня уже возник неодолимый интерес к христианству, и я все же согласилась. Это был день, когда отец Даниил проводил свои беседы. Мы пришли вечером, еще до начала службы, и Александр Вячеславович представил меня отцу Даниилу. Меня сразу поразило то, как он смотрел: так, как будто давно знал меня и ждал. Его ласковый взгляд плохо вязался с моим представлением о нем, как о человеке чуть ли не грубом. До того момента я чувствовала себя в храме довольно неуютно, но после знакомства с отцом Даниилом возникло ощущение, что я тут не посторонний человек. Затем была служба и беседа, которая длилась часа три, но я совсем не почувствовала времени. Это была первая из пяти огласительных бесед, которые отец Даниил проводил перед крещением. Он был блестящим оратором, и впоследствии я не переставала поражаться тому, с какой легкостью он умел отвечать на вопросы, даже самые нелепые и глупые. А ведь часто бывает, что зададут священнику глупый вопрос, и он мучается, не может прямо сказать, что это глупость, и как ответить — не знает. А отец Даниил из этих ситуаций выходил виртуозно, ни на минуту не смутившись. 
После первой же беседы я поняла, что нашла то, что давно искала, но сразу и бесповоротно порвать с исламом не решалась: ведь перед крещением нужно пройти чин отречения от ислама, где все говорится прямо и недвусмысленно, все называется своими именами. Вне этих огласительных бесед я с отцом Даниилом не общалась, хотя, конечно, было большое желание подойти и поговорить, поспрашивать о многом. Но я видела, какое количество людей хотят того же, он ни минуты не оставался один, и это меня останавливало. На беседах я старалась сесть где-нибудь сзади и быть как можно незаметнее, но он неизменно вытаскивал меня из моего уголка и не давал отсидеться. Пятую, последнюю беседу по каким-то причинам проводил не он, и я была очень этим разочарована. В устах отца Даниила Православие приобретало невыразимое обаяние и было абсолютно понятно, что то, о чем он говорит — это самое главное, самое нужное в жизни знание, а Евангелие — самая актуальная, самая современная книга. Тогда я с трудом досидела до конца беседы и уже собиралась уходить, как появился отец Даниил. Аудитория оживилась, его, как всегда, окружили с вопросами, а я стала потихоньку пробираться к выходу. И тут он меня окликнул. Он, кстати, звал меня по имени, на восточный манер, делая неправильное ударение, что напоминало мне перекличку гарема из фильма «Белое солнце пустыни». Мое имя Саида, а он называл меня Саида, с ударением на последний слог. Если так же поступали другие люди, меня это жутко раздражало, и я никогда не упускала возможности исправить человека и указать ему, что он неправильно произносит мое имя. Единственным исключением был отец Даниил. Я подошла к нему, и он при всех спросил, готова ли я креститься. Я человек абсолютно непубличный, всеобщее внимание меня попросту «добило», и я пробормотала, что подумаю. Конечно, я лукавила, внутри себя я точно знала, что другой дороги просто нет, и даже чин отречения перестал меня пугать и уже соответствовал моим убеждениям. Но через пару месяцев мне предстояла поездка домой, и я знала, что не смогу умолчать перед родными о своем выборе, поэтому я малодушно думала сначала съездить домой, а, вернувшись — креститься. 
Хорошо, что мои планы изменились, иначе крестил бы меня тогда уже другой священник. На следующий день, в субботу, я после работы ехала домой. Моя станция конечная, поэтому я никогда не вслушиваюсь в объявления их названий. Я сидела и в полудреме размышляла о том, как мне поступать дальше. На одной из станций я вдруг почувствовала внутренний толчок и, не успев даже толком подумать, встала и вышла из вагона. Оглянувшись вокруг, увидела, что нахожусь на Кантемировской, и сразу поняла, что надо делать дальше. 
Был десятый час, и отец Даниил уже собирался уходить. Я встретила его во дворе, и никого рядом уже не было. Увидев меня, он улыбнулся: «Ну что, пришла?» — «Да, пришла. Я хочу покреститься». — «Ну, давай завтра». Я вновь испугалась, это было для меня слишком быстро, мне нужно было пережить эту ситуацию внутри. — «Ну а на следующей неделе ты свободна?» — «Только в субботу». — «Значит, в субботу. В пятницу приходи на исповедь».
В пятницу вечером я прошла чин отречения. Отец Даниил задавал мне вопросы и подсказывал ответы, а надо сказать, что дикция у него временами такая, что трудно понять, что он говорит. Я же по своему характеру стесняюсь переспрашивать людей, если даже чего-то и не поняла. Но это был не тот случай, и я переспрашивала его всякий раз, когда не понимала. С ним всегда было неимоверно легко, и моя стеснительность просто улетучивалась при общении с ним. 
Затем была исповедь. Раньше одна мысль о том, что надо кому-то рассказать о своих грехах, привела бы меня в ужас, но исповедь прошла очень спокойно и естественно. Да и представляю, чего о. Даниил только не слышал на своем веку, исповедуя обращающихся. Запомнился вопрос, который он задал мне в конце исповеди: «Обещаешь ли ты стремиться стать святой?» Это было удивительно: в исламе невозможно стремиться к святости, потому что там нет святых. А тут люди хотят максимального и не боятся этого. Я пообещала. 
На следующий день, в канун праздника Воздвижения Честного и Животворящего Креста Господня отец Даниил крестил меня. Литургию верных я стояла рядом с северными воротами уже крещеная, со свечой в одной руке, книжкой с текстом службы в другой, и пела вместе со всеми. Опять же, раньше для меня было немыслимым предстать перед толпой людей в крестильной рубашке и на виду у всех креститься и кланяться. Но я не смогу словами передать свое состояние в тот момент, об этом надо говорить отдельно. После службы отец Даниил подарил мне икону Божией Матери «Споручница грешных».
Потом, к сожалению, мы общались не часто. Если бы знать тогда, что времени осталось немного, я бы не упустила его так бездарно. Постоянно встречая отца Даниила в окружении людей, я все думала: в следующий раз подойду, в следующий…  и подходила к нему только на исповеди.
Я знала его очень недолго. В сентябре он крестил меня, а в ноябре его уже не стало. СМС с сообщением что отец Даниил убит, я прочитала утром следующего дня. Первые несколько минут пыталась осознать смысл, мозг отказывался воспринимать информацию. Первая мысль — не может быть. А затем слезы, и горькое чувство утраты.
 Ходила прощаться на Кантемировскую. Было серо и пасмурно, под стать погоде было и настроение. Недоумение и обида, как будто очень близкий, очень важный для тебя человек вдруг взял — и уехал внезапно. И понимание, что только собственная глупость помешала тебе чаще быть рядом с ним, сказать то, что хотелось сказать, спросить то, о чем хотелось спросить. И оказаться близко в тот самый важный момент, когда Господь позвал его к Себе...

Мария Сеньчукова, обозреватель портала «Православие и мир», научный сотрудник сектора философии религии Института философии РАН 
Отец Даниил никогда не был ни моим духовником, ни близким другом. Мы встречались несколько раз, иногда я через общих знакомых просила его молитв, иногда общие знакомые передавали от него привет. Впечатление он оставлял самое светлое, но мог сказать самую нелицеприятную правду прямо в лицо, с улыбкой и любовью, как верно отметил священник храма апостола Фомы отец Иоанн в проповеди перед отпеванием о. Даниила. Видимо, именно этим он покорял души обращенных им ко Христу бывших мусульман. И именно поэтому я никогда не разделяла высказываемого некоторыми мнения, что его проповедь дурна, несет ненависть, превозношение, и не имеет любви.
Впрочем, каюсь, я приходила к батюшке в ЖЖ и иногда тоже начинала его учить христианской добродетели: что же Вы, батюшка, людей обижаете, это не по-христиански, помягче надо. А он отвечал, что не может говорить помягче, а должен говорить прямо и честно, потому что он знает истину, а они ошибаются. И если он до людей эту истину не донесет, то они пойдут в вечную гибель, а он им зла не хочет, он хочет, чтобы они спаслись. И что он Господу скажет как пастырь, если будет бояться называть вещи своими именами? «Ну и самомнение!» — думала я. 
Услышав о смерти отца Даниила, я, не отойдя от шока, бросилась перечитывать его журнал. Как же так, только что читала... И случилось нечто странное: я вдруг увидела те же строки иначе, как будто они осветились. Просто возникли в потоке света. Про расколы, про гнев Божий, про уранополитизм, про наказание безбожникам, то, с чем соглашалась, и то, с чем спорила, — все стало освещено светом. Я не люблю эмоционально описывать религиозные переживания, но тут ничего не поделаешь — это было прикосновение святости, ясное, светлое и радостное, прикосновение на уровне сердца. И прорывающееся сквозь слезы: «Господи, слава Тебе! Я была знакома со святым!».
Потом настала будничная суета, а эта мысль все не отпускала, как не отпускает и до сих пор.
В субботу 21 ноября я пошла в храм на Иерусалимском подворье, стала подавать записки, заказала сорокоуст по отцу Даниилу. А в понедельник его отпевали в храме апостолов Петра и Павла в Ясенево. После отпевания ко мне подошла моя хорошая знакомая и говорит: «Батюшка предчувствовал свою смерть и просил заказать по нему сорокоусты на Иерусалимском и Афонском подворье. Ты закажи на Иерусалимском». А я уже выполнила просьбу отца Даниила, и так мне грустно стало, тем более что одна из наших личных встреч как раз запомнилась мне беседой о Святой Земле.
Я хорошо помню ту встречу. Отец Даниил должен был придти на одно мероприятие в Институт философии, но сильно опоздал, и вместо мероприятия мы большой компанией просто пошли гулять. Услышав, с какой любовью батюшка говорит о евангельских местах, я выразила желание когда-нибудь съездить на Святую землю вместе с ним. По пути мы остановились у входа в магазин, и тут к батюшке подходит совершенно пьяный парень и начинает что-то спрашивать. Наши ребята попытались его отправить, а отец Даниил их остановил и очень по-доброму, вдумчиво стал отвечать, при этом сделал тактичное замечание о ненадлежащем для христианина поведении. И парень уже внимательно слушает, поблагодарил, извинился. На меня эта сцена произвела очень сильное впечатление.
Помню еще один интересный разговор: как-то в присутствии отца Даниила зашла речь о политике, и, как это часто бывает, стали ругать Америку, говорить о «Москве — третьем Риме». И тут батюшка всех останавливает: «Да что вы все “третий Рим, третий Рим”! Удерживающим, которым был Рим, уже давно являются США. Они сдерживают наступление ислама. Надо это признать и понять, что мы одна христианская цивилизация». Многие не согласились, я тоже не могу сказать, что полностью разделяю этот взгляд, но меня совершенно потрясло, до какой степени политика для него была вторична по отношению к вере. Очень четко расставлялись приоритеты — инославные христиане (а батюшка очень жестко относился к ересям и расколам) для него были все-таки христиане, а значит, хоть и заблуждающиеся в чем-то, но братья.
Еще одна замечательная «встреча» с отцом Даниилом у меня произошла после его смерти. Через несколько дней после его погребения в одном из блогов шла весьма бурная полемика по поводу взглядов батюшки. Какие-то патриотически настроенные граждане ругали его за уранополитизм, и тут одна прихожанка отца Даниила очень грамотно поддержала его взгляды — приводила цитаты из Писания, из отцов Церкви, спор вела корректно и вежливо. Я написала ей, что даже странно, что мы еще друг друга не читаем. И тогда она мне прислала личное сообщение следующего содержания: «Представляете, Маша, буквально в последнее воскресенье перед своей мученической кончиной отец Даниил благословил меня с Вами познакомиться! Я подошла к кресту, стала что-то спрашивать, а он вдруг говорит: «Ты читаешь Машу Сеньчукову в ЖЖ? Обязательно читай». Я была приятно удивлена, что он меня хорошо помнил. Значит, молится у престола Божия за меня!
Помню, меня совершенно перевернула последняя проповедь отца Даниила. А после его погребения мы сидели довольно большой компанией, поминали батюшку, и решили еще раз послушать эту проповедь (видео уже было в Интернете). Она была посвящена преодолению склок между христианами. Среди нас был один человек, с которым я находилась в ссоре — уже много месяцев мы даже не разговаривали, чтобы лишний раз не ругаться, боясь быть отлученными от Причастия. Смотрим мы проповедь отца Даниила, и вдруг мне стало так неловко за нашу глупую ссору, стало ясно, что все наши мелкие, да и крупные разногласия — полная ерунда по сравнению с настоящей святостью, которая примиряет всех, кто хочет мира. «Блаженни миротворцы, яко тии сынове Божии нарекутся» (Мф. 5, 9). 
До сих пор мне обидно до слез, что я не успела вдоволь пообщаться с этим человеком, при жизни казавшимся слегка юродствующим чудаком. «…Будь безумным, чтобы быть мудрым. Ибо мудрость мира сего есть безумие пред Богом, как написано: уловляет мудрых в лукавстве их» (1 Кор. 3, 18-19). Человеком, без которого на земле стало так много лишних квадратных метров и даже километров. Но это нехорошие слезы, потому что никогда в жизни не было у меня такого явственного ощущения, что он тут, рядом, буквально не расстается с нами.
И это его присутствие утверждает уже не только вечное обетование: «Смерти нет!», но и радостное: «Дивен Бог во святых Своих!».
 Раз с нами святые, значит, с нами Бог.
Молитвами убиенного иерея Даниила, Господи, помилуй и спаси нас.
Лилия Иванова, друг семьи

Познакомились мы с отцом Даниилом очень давно, в 1997 году.
Я живу в Коломенском, и недалеко от нас расположен храм иконы Казанской Божией Матери. В то время отец Даниил с семьей только переехали в Коломенское, и там, в храме, я повстречалась с матушкой Юлией. Их старшая дочка Устина и моя средняя дочка Зоя – ровесницы, мы подружились, после службы домой шли всегда вместе, много разговаривали, вели интересные беседы, даже расходиться не хотелось. Матушка пригласила нас к себе в гости, так я и познакомилась с батюшкой, тогда еще диаконом. 
Я пришла к ним в гости, а он только вернулся из очередной паломнической поездки. Как раз тогда вокруг него собирались люди, которые в будущем стали его духовными чадами, и они часто ездили по святым местам. Распахнулась дверь, и вошел бодрый, энергичный отец Даниил, с широченной улыбкой, просто – человек-порыв! Он бурно начал рассказывать что-то интересное, при этом он не говорил, а глаголал. Он вообще выделялся своей манерой говорить, любил вспомнить смешные, казусные ситуации, даже какие-то анекдотические моменты. Хохотал, и невозможно было вместе с ним не смеяться.
Он всегда из паломнических поездок приезжал вдохновленный, окрыленный, тут же начинал делиться своими впечатлениями, хотел донести до нас все в мельчайших подробностях. Каждый раз, возвращаясь откуда-то, он собирал у себя множество гостей, и все рассказывал, рассказывал, делился своими впечатлениями, как умел делать только один он. И я каким-то внутренним чутьем каждый раз чувствовала, что надо все вбирать, надо внимательно слушать, запоминать. Каждый раз, от встречи к встрече я понимала, что о. Даниил – человек недюжинного ума.
Надо сказать, что я действительно каждую минуту считала, что рядом со мной находится какой-то необыкновенный человек. Таких людей, как о. Даниил, сейчас очень мало, может быть, их нет совсем. После каждого общения с батюшкой коренным образом хотелось изменить свою жизнь, начать работать над собой, поднимать свой духовный уровень. Понимала – нужно срочно что-то делать, так дальше жить нельзя, необходимо ежедневно читать Библию, изучать Евангелие. Я брала Библию, начинала читать, могла читать ночь напролет. Я изучила житие своей святой – ветхозаветной Лии, полюбила читать про ветхозаветных Патриархов. Когда я что-то не понимала, отец Даниил многое объяснял, он всегда находил время объяснить, растолковать.
 Хорошо помню батюшкино возвращение из паломнической поездки в Переславль-Залесский. Едва войдя в дом, он начал рассказ о святом Никите-столпнике, о том, как его вериги несло против течения реки. В тот день он подарил мне иконку Никиты-столпника, она и сейчас стоит в нашем святом уголке.
Как-то весной мы все вместе поехали к моему духовному отцу – отцу Адриану, насельнику Псково-Печерского монастыря. Я позвонила матушке Юлии и предложила ей поехать в монастырь. Матушка легка на подъем, она любила посещать святые места и с радостью согласилась ехать. Когда о. Даниил узнал, куда мы собираемся, то заявил, что обязательно поедет с нами. Матушка была за рулем, батюшка же был штурманом. Он рассказывал обо всех городах и селениях, мимо которых мы проезжали, о святых, которые подвизались в том или ином месте, кто и когда в этом месте рожден, рукоположен, какие здесь были святыни, храмы. На меня вылился шквал интереснейшей информации, и я понимала, что обязательно надо запоминать все, что я слышу, и тогда-то я поняла, что передо мной – человек энциклопедических знаний.
Встречи с отцом Адрианом всегда для меня были сопряжены с большим волнением и большой радостью. Так было и в тот раз. Я очень волновалась – хотелось поговорить с духовным отцом, исповедаться, излить свои горести и переживания. Но сразу же нас не приняли: батюшка отец Адриан плохо себя чувствовал. Необходимо было ждать, и мы стояли и ждали. Волнение мое нарастало. На руках маленький ребенок, жара, страшно хочется пить. Опять вышла келейница, сообщила, что батюшке не легче. Я чуть не плачу, смотрю на отца Даниила, но он тих и кроток, на лице полное спокойствие. Вновь выходит келейница и сообщает, что именно нас батюшка отец Адриан примет во второй половине дня, и никого больше в этот день принимать не станет. 
В назначенное время мы все стоим у келии отца Адриана, молимся. Я стою в жутком напряжении, а отец Даниил опять спокоен. И вот нас впускают в келью, и счастью моему нет предела. Я помню, как старец посмотрел на о. Даниила. В этом взгляде я увидела и любовь, и кроткую нежность, и строгость. Отцу Даниилу было дано наставление, как потом стало ясно, на всю оставшуюся жизнь. Казалось, были сказаны самые простые слова, но с течением времени, когда я стала все больше узнавать семью о. Даниила, их быт, их уклад, самого батюшку, я поняла, что каждое слово старца имело огромное значение. 
Отец Адриан одарил нас просфорами, а отцу Даниилу вынес просфору просто огромную, и я тогда почему-то подумала, что это совсем неслучайно. Мы выпили у святого источника воды, съели просфоры, и вдруг меня окутало состояние тишины и покоя. 
Мы хотели покинуть монастырь на следующий день, рано утром, а отец Адриан не благословлял уезжать, несколько раз сказал, чтобы мы оставались. Однако отец Даниил очень торопился на службу, он тогда служил на Болгарском подворье, и ему было просто необходимо быть на всенощной. 
 Утром мы проснулись очень рано. В эту весеннюю пору в Печорах стоят белые ночи, и было ощущение, словно мы не спали совсем. Вышли из ворот – яркое ясное солнце, кругом ландыши, птицы поют. И по дороге мы попадаем в жуткую аварию… Перед этим у нас был привал, разожгли костерок, достали съестные припасы. Отец Даниил резвился с моим старшим сыном, тоже Даниилом, он умел перевоплощаться в возраст того человека, с которым общался. Они бегали, смеялись, играли во что-то, а мы сидели у костра, наслаждались тишиной леса, отдыхали. И не знали тогда, что как раз в этот момент отца Даниила укусил энцефалитный клещ, которого обнаружили только в Москве. Едем дальше. Мы находились около Ржева, когда вдруг ощутили сильный толчок. Помню страшный шум в голове, покореженную машину, что-то валится со всех сторон, но все живы. Села на обочину, кормлю Антония. Вдруг останавливается машина, а в ней люди, которые едут на богомолье в Псково-Печерский монастырь, и оказывается, что они знают священника Алексия Сысоева – родного отца батюшки! Они сразу же бросились нам помогать, остановили какую-то машину, посадили в нее меня с детьми, мы уехали, а отец Даниил с матушкой остались ждать милицию. Удивительно, но они все же успевают приехать на службу, причем приехали они на Подворье на этой раскуроченной машине, приведя в ужас прихожан и духовенство. 
На следующий день я помчалась в храм заказать благодарственный молебен. Подходит ко мне монахиня Ирина, я ей радостно: «Матушка, мы живыми из такой страшной аварии выбрались!». А она: «Это кто ж у вас там святой в машине ехал?» Отец настоятель с большой теплотой и пониманием отнесся ко мне, отслужили молебен, выхожу из храма, а навстречу – матушка Юлия, тоже хочет отслужить молебен! 
Мы разъехались на лето, а осенью, вернувшись с дачи, узнаю от матушки Юлии, что отец Даниил был укушен энцефалитным клещом и очень сильно болел, и то, что он вообще остался жив – просто чудо. С тех пор у него начались сильные головные боли.
Помню именины матушки Юлии, 31 мая. Их дом всегда был полон людьми, батюшкиными духовными чадами, которые приходили просто побеседовать с батюшкой, решить свои сложные духовные вопросы, а в дни семейных торжеств и праздников квартира просто ломилась от гостей. Люди шли, шли, шли… Честь и хвала матушке – вынести такой народный натиск может далеко не всякая хозяйка. Нам-то всем очень нравилось, что нас встречали, привечали, угощали, а матушка несла все на себе. 
Внезапно отцу Даниилу стало плохо, приступ сильнейшей головной боли, поднялось давление. Матушка быстро среагировала, она ведь врач, сделала внутривенный укол. Через какое-то время батюшка вышел к гостям, как ни в чем не бывало, балагурил, смеялся, шумел, шутил, и все это с детским, только ему свойственным задором. Я сама рядом с ним в такие минуты превращалась в ребенка, и жить становилось легче. Был гостеприимный дом, близкие люди, и – никаких бед.
 Помню, был конец апреля, Страстной Четверг. К нам в гости пришла Устина, дочка отца Даниила. Они с Зоей смеялись, играли, прыгали и опрокинули вазон. Земля рассыпалась по полу, я стала собирать землю, остатки разбитого вазона, и на чтение 12-ти страстных Евангелий опоздала, осталась без огонька. Звоню о. Даниилу, и говорю: «Батюшка, я без огонька осталась... ». Он, конечно, пожурил меня, но по-доброму, как будто и не поругал вовсе. «Ну, приходи, получишь огонек». Пришла к батюшке с матушкой, а у них так хорошо, мирно, спокойно, и уже Пасхой пахнет. Уходя, говорю: «Хорошо у Вас тут, батюшка!» А он: «А ты приходи к нам чаще!» Ничего особенного, все просто, только на душе от таких простых слов тишина наступала, и домой я шла в таком настроении, словно на службе побывала.
Как-то в очередной раз они с матушкой собрались в паломничество на Святую землю, и о. Даниил говорит мне: «Лия, а ты? Когда к своей святой поедешь? Собирайся с нами». Но я не сумела поехать, теперь, конечно, очень жалею. Уверена – эта поездка была бы незабываема.
Первая его книга, которую я прочитала, была «Летопись начала. Шестоднев». Книга мне очень понравилась, я и теперь время от времени ее перечитываю. И каждый раз я спрашиваю себя: «Откуда один человек может столько знать? Как можно вместить столько знаний, держать в голове столько информации?» Потом мне стало ясно, что это – необыкновенный, особый дар от Бога. Как мне хотелось, чтобы эту замечательную книгу прочитали буквально все! Однажды к нам домой пришел преподаватель физики моей дочери, я и дала ему «Летопись начала». Пришел-то он материалистом, но после того, как книгу прочитал, перестал так рьяно отстаивать свои материалистические идеи, изменился в своих взглядах.
Огромное количество своих книг о. Даниил писал как бы мгновенно, они словно рождались – это, конечно, Божья благодать. Господь ему помогал, реализовывал его идеи, замыслы. Господь его очень любил, это правда. Отец Даниил сам как-то сказал: «Я чувствую, как Господь стоит совсем рядом, Он мне руку помощи протягивает!»
Наверное, поэтому батюшка вообще не боялся бесов. Я-то жутко боялась всякой нечисти, просто панически, куда бы я ни приехала, все святой водой окроплю, к ночи мне совсем страшно, я и молитвы все прочитаю – все равно страшно. А батюшка мне говорит с такой усмешкой: «А чего их бояться-то? Лия, надо себя воспитывать». И рассказал, как, будучи семинаристом, пошел к кому-то на свадьбу, возвращался в семинарию поздно, ворота монастыря уже были закрыты, ничего ему не оставалось, как лечь под березками у стен Троице-Сергиевой лавры. «Среди ночи просыпаюсь, а на меня такая рожа смотрит страшная, окаянная. Я ее перекрестил, перевернулся на другой бок и опять уснул». Я таких вещей не вмещала в себя, не понимала. 
Он рассказывал, как ночью трижды слышал голос Матери Божией: «Подними меня, подними меня!» «Я встал,- рассказывал батюшка, - пошел в детскую комнату, а там икона Божией Матери на полу, поднял ее, поставил в иконный уголок и лег спать».
Однажды, по дороге к дому, он задержался в нашем дворе и громогласно заявил на всю округу, что собирается поехать куда-то далеко, в Казахстан или в Киргизстан, в миссионерскую поездку. Вскоре он возвращается из поездки, и так же громогласно, на весь двор, радостно сообщает, что там он крестил огромное количество людей. И так было не один раз, он каждый раз называл какие-то тысячи. «А мне часовню разрешили построить!» – восклицал батюшка радостно. Речь шла о часовне где-то в Киргизстане. Ведь надо же, никому не разрешили, а ему разрешили! К сожалению, невозможно передать ту радость, то вдохновение, с каким он говорил.
Помню, как-то, тоже в нашем дворе, мы стояли и разговаривали с директором православной гимназии, в которой учился мой старший сын. Идет о. Даниил, радостно нас приветствует и сразу же начинает рассказывать о своей очередной идее, об очередной книге, которую он собирается написать. Вдруг появляется какой-то пьяный человек, заговаривает о чем-то с о. Даниилом, спорит с ним, и тут батюшка буквально «на пальцах» объяснил ему, почему Бог есть, почему Его надо бояться, и почему нехорошо иметь такой неблагообразный вид. И пьяница ушел даже пристыженный … 
Но все это было так мирно, тактично, беззлобно, даже с шутками, батюшка вообще умел делать замечания, не обижая человека. Он умел отругать, но так по-доброму, что после этого хотелось исправиться раз и навсегда, на всю жизнь.
Какое-то время мой старший сын Даниил алтарничал на Крутицком подворье, когда о. Даниил служил там, и мы часто ездили туда на службы. Дело было на Пасху, заканчивалась Литургия, а сын заснул в алтаре. Отец Даниил уже вынес чашу, вскричал «Христос Воскресе!», а потом добавил, глядя в алтарь с улыбкой: «И Даниилы все пускай просыпаются!» Запомнилось, что в тот год батюшка велел украсить храм яблоневыми ветками – Пасха была поздняя, весна стояла теплая и уже цвели яблони. Окна храма были распахнуты настежь, и служба проходила, словно в саду...
А однажды в храме забыли Устину, на Рождество. Все после службы вывалили дружной гурьбой на праздничный фейерверк. Не сразу обнаружили, что Устина отсутствует, не сразу нашли ключи от храма, но всей ситуации батюшка сумел придать шутливый тон, вызволили Устину и все дружно смеялись, всем было весело. Это была сказочная рождественская ночь.
О.Даниил всегда после лекций, бесед устраивал совместные чаепития. Он подчеркивал, что совместная трапеза объединяет христиан, люди ближе узнают друг друга. На самом-то деле это он всех объединял, он умел сближать людей. Он имел такой дар – объединять. Мы любили у него собороваться, народу набивалось в их квартиру огромное количество. Соборование всегда проходило легко, непринужденно, было замечательно находиться в атмосфере любви. Ну и, конечно же, все ждали совместной трапезы, на которой батюшка, как всегда, рассказывал много интересного. 
 Отец Даниил дружил с моим мужем Кириллом, они любили встречаться и беседовать. Это были такие посиделки «без галстуков», домашние, за столом, с вкусными яствами, - мой муж умеет и любит вкусно готовить. С отцом Даниилом они могли засидеться за разговорами и беседами до утра. Особенно нравилось им собираться летом, когда семьи уезжали на дачи, они вдоволь общались. 
На Крутицком подворье работал Центр помощи больным людям, страдавшим алкогольной зависимостью, наркоманам, пострадавшим от тоталитарных сект. Отец Анатолий Берестов, организатор Центра, призвал на помощь отца Даниила, и батюшка, с присущей ему энергичностью, с головой окунулся в эту нелегкую работу, потому что помогать таким людям было крайне тяжело. У этих двух прекрасных отцов были очень разные проповеди: у отца Анатолия они были горячие, хлесткие, он просто кричал: «Люди, идите на помощь, создавайте организации по борьбе с наркоманией и алкоголизмом! Не будьте безразличны!» Он взывал, он бился как истинный воин, выходил на бой с огненным мечом. И в противовес о. Анатолию – проповеди о. Даниила были, прежде всего, о Боге, они были тихие, спокойные, даже с тонким юмором, этим-то они и были прекрасны. Запомнился зимний морозный вечер, всенощная на Крутицах на праздник Иоанна Кронштадского, и проповедь отца Даниила, которая сильно запала мне в душу. Еду домой, холодно, мороз, а на душе тепло, светло, тихая радость.
 Когда я в очередной раз собралась ехать к отцу Адриану, отец Даниил уже хотел строить храм, но слабо верилось в осуществление его замысла. Где брать деньги? С чего начинать? Но батюшка ни минуты не сомневался в том, что в храм будет построен, и его уверенность меня потрясала. Он попросил меня взять у отца Адриана благословение на строительство храма, благословение от Владыки уже было. И отец Адриан сказал мне тогда: «Храм-то он построит, да кто служить в нем будет?» Я вернулась домой, и, как услышала, так и сказала. Матушка Юлия растерялась, она всегда очень сильно переживала за отца Даниила. А он, как всегда, с шуткой, с юмором: «Да это меня убьют!» Я вскричала: «Батюшка, да как Вы можете говорить такое! Как можно!». Но он уже тогда смерти не боялся, и потом, год от года, все чаще говорил: «Да убьют меня». И при этом был совершенно спокоен, интонация уже изменялась, он уже утешал нас… Я же этого не вмещала.
Как-то раз мы сидели у нас на кухне, он и заявляет: «Мне опять угрожали, опять обещали убить». И Юля уже не сказала, как обычно: «Да брось ты, отец Даниил, хватит тебе!», а только спросила: «На кого ж ты нас оставишь?» – «Ничего, ничего, все будет у вас хорошо. Матерь Божия не оставит вас», – таков был его ответ. 
Надо сказать, что я неоднократно говорила ему, что боюсь смерти, что я не готова к ней, для меня это страшно. Сначала он меня утешал, успокаивал, говорил, что ничего страшного, просто подготовиться надо. Как-то посоветовал приходить на его беседы, велел почаще исповедоваться. Проходило время, а я все жаловалась на боязнь смерти. И вот, помню, он как-то воскликнул: «Ну неужели за все эти годы ты так и не перестала бояться смерти, Лия, как же можно!? Ты христианка или кто? Читай мою книгу, она скоро выйдет – «Инструкция для бессмертных»!» Последняя моя встреча с отцом Даниилом была 7 июня 2009 года. Это была неделя Троицы, он и матушка Юлия были у нас в гостях, и «Инструкция для бессмертных» как раз вышла в свет. В тот вечер я увидела, что передо мной сидит человек, который абсолютно не боится смерти, который давно уже перешел грань всякой боязни и ушел далеко вперед, он как будто даже ждал того момента, когда это все-таки свершится. Как много я всего почувствовала в тот вечер! Вот матушка Юлия, вот дети его, еще маленькие девочки. Как так можно? Для меня, женщины, существуют важные земные ценности: детей вырастить, поставить их на ноги, дать им основы жизни, веры, а тогда можно и помирать. А тут я вижу человека, которому слова «не боится смерти» совсем не подходят, он даже не подсмеивался надо мной, как раньше, а просто жалел меня, что я все еще боюсь. 
А он давным-давно уже считал себя гражданином Неба. Тогда я поняла, что нужно, наконец-то, полюбить Небесное гражданство, Небесное Отечество. Однажды мы говорили с батюшкой о патриотизме, и он сказал, что у христианина нет национальности, наша национальность – православный христианин. Богу совершенно неинтересно, какого мы происхождения, какое у нас лицо и какие глаза. Я, конечно: «Батюшка, ведь надо Родину любить, нашу землю…». А он мне ответил: «Лия, наша Родина на Небесах». И в тот вечер, 7 июня, словно был подведен какой-то итог, потому что он говорил о Небесной Родине так, будто он уже и есть гражданин Небесной Родины. Отец Даниил все повторял: «Я – уранополит, гражданин Неба». 
Больше я отца Даниила не видела, с моим мужем они еще встречались, куда-то ездили, но, со слов мужа знала, что и с ним отец Даниил говорил о своей скорой кончине, говорил совершенно спокойно. Он был готов.
Дня за два до 19 ноября мы вдруг включили наш окружной телевизионный канал, обычно мы его никогда не смотрим. Видим о. Даниила. Ему задают вопросы, он отвечает. Собрались всей семьей перед телевизором, стали смотреть. А несколько лет назад я была на исповеди в Свято-Даниловом монастыре. Обычно я исповедовалась у ныне покойного иеромонаха Александра, к нему всегда стояло много народа, а рядом исповедовал иеромонах Никон, очередь к нему была значительно меньше. Думаю, не пойти ли исповедоваться к отцу Никону, посмотрела в его сторону и меня пронзил его взгляд. Так не смотрят земные люди, так смотрят небожители. Это был даже не взгляд, он смотрел внутрь тебя, насквозь. А через неделю отца Никона не стало, он умер. И вот тогда, у телевизора, я думаю: «Как батюшка изменился…. стал совсем другим человеком, что-то в нем новое появилось…». Скорее всего, дело было в том, что в нем совсем не осталось того бунтарского духа, который когда-то переполнял его целиком. Кротость, нежность, теплота исходила от него, он и говорил теперь иначе, чувствовалась совершенно особая любовь к людям. Это был совсем другой отец Даниил. И я лишь на мгновение подумала, что он смотрит, как смотрел тогда отец Никон.
А потом настала пятница, 20 ноября. Рано утром я ушла из дома, и где-то в городе получила сообщение от моего мужа: «В храме вчера поздно вечером был убит отец Даниил». 
Как будто кто-то вышиб у меня из-под ног землю, охватила сильнейшая слабость. Я позвонила матушке Юлии, что-то ей говорила, что-то говорила мужу. В полном оцепенении поехала к сыну в больницу, сказала ему, что отца Даниила убили, вернулась домой и заболела, отнялись ноги. Наверное, это все плохо, неверно, христиане не должны так переживать, нельзя так реагировать. Но, видно, такая уж я христианка. Муж мой вообще не мог говорить, онемел. Они как раз собирались на днях встретиться с батюшкой, только что созванивались. Как будто все перевернулось с ног на голову, грязными, погаными лапами у меня вырвали из жизни светлое и дорогое. «Кто, кто посмел!?» – стучало в голове. 
 Мы жили, как у Христа за пазухой. Жили и знали, что когда назреют вопросы, тут же позвоним батюшке и все поймем, все решим. Отец Даниил говорил: «Вы всегда звоните, когда есть вопросы, хоть ночью». Мы и звонили всегда, так все и шло. По любому, даже незначительному вопросу обращались к батюшке, мы просто избаловались. Я оправдывала себя, говорила себе: «Он же пастырь овец православных, а я пасомая овца, кто меня поведет, если не пастырь?» Я и считала, что раз батюшка сказал, значит, право имею, не стеснялась – звонила, спрашивала. Ведь отец Даниил знал все, мог ответить на все вопросы. Вот с такой радостью мы и жили, легко и непринужденно, горя не знали. 
Только после того, как в третий раз поехала опрощаться с ним, приложилась к его руке, стало чуть легче, отпустило немного. За год до смерти отца Даниила умер наш духовник, отец Сергий. Мы с мужем его очень почитали, любили, он нас венчал и был нам дорог. Но его смерть мы пережили совсем по-другому. Тогда была тихая грусть, печаль, а теперь крик души, вопль: «Как можно? Кто посмел? Кто?!» Как вопрос архангела Гавриила (у отца Даниила есть книга с таким названием): «Кто, как Бог?», этот вопрос рвался из души. 
Он на Небесах, он за нас молится там, но его до сих пор не хватает. Хочется, чтобы как раньше, выглянуть в окно, – а он идет по дороге, на ходу книгу читает, подрясник развевается. Или во дворе, гуляя с детьми, вдруг услышать: «А-а-а, Лия, здравствуй! А я сегодня стольких людей крестил!». И услышишь невероятную цифру, и вот радость, и подойдешь под благословение…
Батюшка умел из обычной бытовой мелочи сделать праздник. Мои дети до сих пор вспоминают, как мы пришли к Устине на именины. Матушка Юлия на кухне готовила угощения, дети лепили что-то из глины, входит о. Даниил, уже в облачении, собирается молебен служить, и запел: «Как на Устинины именины испекли пирог из глины». Дети смеялись, всем было весело. 
 Незабываемые впечатления об одной Рождественской службе, во время которой была крещен ребенок, девочка, и отец Даниил сделал оговорку, что так принято по древней традиции, именно в момент Литургии крестят человека. И без того длинная рождественская служба стала еще длинней, но это было так необычно и очень радостно, вокруг стояли близкие люди, духовные чада отца Даниила.
В одной из бесед выяснилось, что я неправильно исповедовала Духа Святаго. Батюшка все объяснил. Прошло года три, он меня спрашивает: «А помнишь, как ты неправильно исповедывала Святого Духа? Я надеюсь, ты покаялась в этом?» «Батюшка, да почему ты мне не сказал, что я должна покаяться? А если бы я за это время умерла?» Он очень растерялся, даже загрустил и говорит: «Ну ты пойди, покайся». Конечно, я в ближайшее время пошла на исповедь. Но в его глазах увидела тогда, как он переживает. Так он переживал за каждого, за любого человека. 
В жизни нашей семьи был тяжелый случай: мой сын Данила сломал себе ногу, со смещением кости. Мои дети и дети отца Даниила катались на каруселях во дворе, и мой сын на большой скорости упал под карусель. Первым выскочил на помощь о. Даниил, он сгреб Данилу в охапку, на руках занес в «Скорую». При переломе была задета зона роста кости. Операция длилась несколько часов, и врач, сделавший операцию, предупредил, что в этом месте вполне может быть нарост или искривление, может быть замедление роста ноги. Но сложилось очень хорошо по молитвам батюшки. Нога срослась идеально, рост не замедлился. Отец Даниил приходил к нам домой соборовать сына, причащать. Мой сын прочитал тогда сюжет из Библии, где патриарх Иаков боролся с Богом, у него была повреждена бедренная кость, и он стал после этого хромать. Сын сильно впечатлился этим сюжетом, а о. Даниил долго беседовал с ним об этом, что-то объяснял.
Мой старший сын болел очень тяжело. Было благословение прочитать над ним специальные молитвы, проще говоря, совершить отчитывание. Отец Даниил легко и без боязни согласился сделать это, взял на себя такой подвиг. Он помогал всем моим детям, дочке Зое помог попасть на консультацию к отцу Анатолию Берестову, который мгновенно поставил диагноз, который затем подтвердился медицинскими исследованиями. Моя дочь была очень тяжело больна - не ходила, плохо двигалась. Много сил тратилось на ее восстановление, постоянно доводилось сталкиваться с бюрократическими сложностями. Дела складывались очень непросто, но я была настроена очень решительно: нужно бороться, сражаться, не останавливаться, не смиряться. И как-то отец Даниил сказал: «Лия, смотри, не надорвись. Побереги силы». А я ему: «Батюшка, мне столько дел делать надо, некогда беречься!» Я считала, что надо жить на полную катушку, о золотой середине я тогда ничего не знала. А через некоторое время силы стали меня покидать, произошел какой-то срыв, внутренний надлом. Когда же сбавила темп, немного успокоилась, подавила свою горячность – и проблемы стали решаться как-то иначе. Батюшка-то со стороны видел, понимал, в каком я состоянии, и он просто дал мне понять, что, то же самое можно делать по-другому – спокойнее и с молитвой.
Однажды, я надолго легла в больницу с больным позвоночником, о. Даниил не остался безразличным, несмотря на свою загруженность предлагал меня пособоровать, но в больнице, где я лечилась, была церковь, там я и пособоровалась, причастилась, батюшку Даниила не пришлось тревожить.
Еще один тяжелый период в моей жизни: у нас были соседи-наркоманы, настоящие наркоманы, а это очень страшно. Надо признаться, что ничего кроме страха и пренебрежения я к ним не испытывала. «За что же мне такое испытание, почему я должна это терпеть?» – задавала я вопрос отцу Даниилу. «А ты постарайся полюбить этих людей, ведь Господь их любит. Ты измени к ним свое отношение» – был ответ. Там происходили жуткие вещи, кошмарные вопли, драки, а я должна полюбить этих людей? Дети у меня маленькие, мне их надо растить, а рядом такой ужас! «Все в руках у Господа, ни на что не пытайся найти ответ, прими все это как данность, как есть», – сказал батюшка. Нет, не понимала. Зачем мне это все? И все-таки, по мере того, как понемногу менялось мое отношение к этим несчастным (как я теперь понимаю) людям, менялось и ситуация. 
Отец Даниил часто говорил: «Не ищи ответа в других, ищи ответ в себе, нужно что-то изменить в себе, и изменится все». Решили мы продать эту квартиру, описать все, что было пережито, невозможно. Батюшка успокаивает: «Не волнуйся, скоро Господь все управит. Все разрешится». И вдруг, в день входа Господня в Иерусалим наш наркоман выбрасывается из окна, его, еще живого, заносят в «Скорую». В Страстную Пятницу он умирает. Меня, конечно, это потрясает: значит, девять дней будет в Пасхальную седмицу! А батюшка опять: «Что ты пытаешься в судьбы Господни лезть? Смирись и молись за него». – «Молиться?» – «Да, возьми и молись, прости его. Мы же ничего не знаем о нем, почему он такой, сколько он в жизни настрадался, что его привело к такой жизни. Задача христианина – только молиться», – отвечает о. Даниил. Тяжело было все это принять. И как раз на Пасху к нам пришли первые, они же и последние, покупатели нашей квартиры, которая была вообще непродаваемой из-за такого соседства. Мы ее продали по самой высокой цене, и сумели приобрести очень удачный вариант. Продавали же мы ее в общей сложности всего месяц, хотя люди годами мучаются, занимаясь квартирным вопросом. И все происшедшее показалось тогда просто сказкой. 
Отец Даниил учил любить тех, кто действительно нуждается в нашей любви, учил христианской любви, на которой все и зиждется. Чаще в жизни случается так, что мы любим тех, кто нас любит, а убогих любить не получается. Это я только сейчас начинаю понимать, а тогда в полной мере всех его слов не вмещала.
Пожаловалась как-то отцу Даниилу, что тяжело стало ходить на Литургию. Раньше – никаких сложностей, бегу легко и радостно, а теперь с трудом себя заставляю. И чувствую, что рвения того уже нет, что раньше было. Батюшка рассмеялся, говорит: «Лия, а как же ты хотела? Тогда тебя Господь за руку вел, а теперь ты должна сама потрудиться, время пришло! Надо через силу». И добавил: «Немного потрудись, скоро легче станет». Умел он спокойно все объяснить. У него хватало сил нянчиться с людьми, как с малыми детьми. Как-то он поехал в очередную паломническую поездку в Дивеево, поехали и моя мама с дочкой. Они прибыли поздно ночью, конечно же, очень уставшие. Людей не хотели пускать на ночлег, объяснили, что расселение будет только утром, что человек, ответственный за это, уже спит. Тогда отец Даниил сказал, что все сейчас сядут в автобус и поедут к этому человеку домой. Ему дали телефон, он дозвонился, договорился, всех благополучно расселили. Но ведь люди могли бы поспать и в автобусе, могли подождать до утра. Здесь важно то, что для отца Даниила люди всегда были на первом месте, и, если надо было хлопотать о людях, он просто брал и хлопотал. Он жил для людей. Никогда не стеснялся просить прощения, если был неправ, у кого угодно. Так, конечно, каждый должен поступать, мы же христиане, но не у всех это получается. 
В их семье всегда была ревность о Боге, я просто видела ее в нем и в матушке Юлии. Любое действие, любой шаг батюшка начинал только с молитвы, с общей молитвы начиналась самая обычная наша встреча. Когда мы познакомились, как они просто горели любовью к Богу, и как потом, с течением лет, все менялось, переходило на другой уровень, на другую степень развития. Я видела, как отец Даниил возрастал от степени к степени, от уровня к уровню, я просто видела, как идут эти стадии роста – еще, еще, еще…
Мы дружили двенадцать лет, а все уложилось в несколько страниц воспоминаний.

Дмитрий и Инна Приваловы, прихожане храма св. ап. Фомы на Кантемировской

И н н а   П р и в а л о в а .
     Первый раз с отцом Даниилом мы встретились на Крутицком Подворье в Москве, в 2000 году. Я тогда приехала в Москву на учебу, и женщина, у которой я остановилась, посоветовала мне сходить в катехизаторскую школу на Крутицах. Об отце Данииле я тогда еще ничего не слышала, но сразу же обратила на него внимание. Он очень много знал, прекрасно проводил лекции, всегда был готов с любовью и пониманием отвечать на вопросы, беседовать со слушателями, а не просто что-то рассказывать. Отвечал он только по делу и мог говорить практически до бесконечности, пока вопрос не будет исчерпан. А я тогда многого не знала в Православии, во всем нужно было еще разбираться, и батюшка стал для меня в какой-то мере духовником, я часто обращалась к нему за советом.

Д м и т р и й   П р и в а л о в .
    Я на Крутицком подворье работал, там и познакомился с отцом Даниилом — в ту пору еще диаконом. Общаться мы начали постепенно, и со временем у нас завязались дружеские отношения, мы даже стали ездить друг к другу в гости. С ним было интересно, потому что отец Даниил был замечательным человеком — буквально притягивал к себе людей. Он любил Бога, очень многое знал.

И н н а   П р и в а л о в а
Мы с мужем познакомились тоже на Крутицком подворье. Отец Даниил крестил обоих наших детей, а крещение первой дочери получилось особенно запоминающимся — его совершили на Рождественском богослужении 2002 года. Предложил это сам отец Даниил. Когда мы заговорили о крещении ребенка, он вдруг сказал: «А давайте прямо на Рождество!». Мы немного испугались, понимая, что в храме в это время будет много людей, в том числе и подопечных Душепопечительского центра святого Иоанна Кронштадтского, то есть наркозависимых. И как мы на такую службу принесем малышку? Но батюшка заверил нас, что в церкви будет немноголюдно, потому что многие собираются на Рождество в другие храмы, уезжают в паломничества. Оказалось все наоборот: храм был полон. Но все прошло удивительно легко, радостно и так торжественно! Крестили нашу девочку на рождественской утрене — перед Литургией. Весь храм отрекался вместе с нами от сатаны, все следили за крещением, радовались вместе с нами, и мне казалось, что все, кто был в храме — крестные родители моей дочки, хотя на самом деле у нас была лишь крестная мать. Мы пробыли в храме до конца, и малышка была совершенно спокойной, просто спала, хотя отец Даниил служил строго по Уставу, и служба была долгой.

Д м и т р и й   П р и в а л о в .
    Для меня этот день памятен еще и тем, что на службу и на крещение дочки приехал мой отец — на тот момент человек совершенно не церковный. Конечно, это было очень радостно. Кроме того, так как я работал на подворье, вокруг были люди, с которыми я встречался каждый день. И они стояли рядом со мной во время такого события, и праздник был незабываемый.

И н н а   П р и в а л о в а 
Второго ребенка крестили уже в обычный день, как крестят всех. Правда, и тогда наша радость была приумножена — муж тоже стал крестным у ребенка наших друзей.
 С тех пор наши дети выросли, отца Даниила они очень уважают и хорошо помнят, потому что когда-то учились у него в воскресной школе. Батюшка проводил с детьми яркие, эмоциональные беседы по Библии, и это было для них веселое, интересное время. Помню, как они рисовали по его заданию картинки по Библейским и Евангельским сюжетам, как волновались, хотели нарисовать лучше, чтобы отцу Даниилу понравилось. Отец Даниил говорил о Библии так, как будто сам жил в Библейские времена, и дети смотрели на него как завороженные. А порой и мы, взрослые, садились рядом и слушали, сами становились детьми, потому что перед нами будто бы открывалась огромная «энциклопедия» — столько всего знал и мог рассказать наш батюшка.
Когда отец Даниил начал строить храм апостола Фомы на Кантемировской, многие из его паствы перешли туда, стали помогать. Я почти три года занималась сбором пожертвований на храм, общалась с фирмами, помогавшими строительству. Помню, как батюшка относился к своему делу, как он радовался, думая о будущем храме; когда не было еще ничего, кроме маленькой часовенки, с каким вдохновением он говорил о нем, рисовал то, что будет построено.

Д м и т р и й   П р и в а л о в .
    Я тоже занимался сбором пожертвований на храм, был свидетелем и участником становления нового прихода. Особенно запомнились первые молитвы в часовне-будочке, установленной на месте будущего храма, или постоянная уборка снега на стройплощадке. Это было счастливое время, радость мы находили во всем — вот еще один этап строительства завершен, вот ставим колонны, а вот и первая Пасха в новом храме. Самым тяжелым, пожалуй (лично для меня), была неопределенность с документами — с ними было очень много хлопот. Но отец Даниил демонстрировал поразительный оптимизм, он просто верил, что все будет хорошо, все получится. А мы верили ему.
    В это время рядом с отцом Даниилом появилось очень много людей. Храм апостола Фомы на Кантемировской стал собирать местное население: многие из тех, кто жил рядом, стали его прихожанами и объединились с нами — с людьми, перешедшими в этот храм за его настоятелем.

И н н а   П р и в а л о в а 
На богослужения в новый храм мы приезжали с большой радостью. Проповеди у отца Даниила были долгими и очень интересными, заметны были и его глубокие знания, и интерес, неравнодушие к тому, о чем он говорит и что делает. Поэтому люди к нему тянулись. Почти каждую субботу он кого-нибудь крестил, часто это были совершенно новые в Церкви люди, которых привел к Крещению, а затем и подготовил к нему, сам отец Даниил. 
Но отец Даниил заботился не только о делах прихода, храма — он заботился о каждом прихожанине. Расскажу об одном случае, произошедшем со мной. Я гипотоник, иногда у меня понижается давление, и тогда я плохо себя чувствую. Однажды давление упало очень сильно, я буквально падала и не знала, что делать: дома двое маленьких детей, муж на работе, обратиться за помощью было не к кому. Я позвонила отцу Даниилу, все рассказала, и через несколько минут он приехал ко мне, причем, отнесся ко мне как родной отец: заварил специальный чай, поставил горчичники, сделал массаж, начал служить молебен. Ему пришлось взять с собой довольно большой чемодан, и он бежал с ним ко мне, хотя у самого было больное сердце. Батюшка дождался возвращения моего мужа, и только тогда уехал домой. В тот день он меня просто спас. 
В другой раз сильно заболели наши дети. Они лежали с температурой под сорок, я очень переживала, думала, что же делать, так не хотелось ложиться в больницу. Я позвонила батюшке, он и говорит: «Приеду после службы, причащу Святыми Дарами, и все пройдет». О. Даниил приехал, причастил детей, и они сразу пошли на поправку, а на следующий день стали нормально есть и даже вставать с постели. Он был наш семейный друг и врач, и я знала, что к нему можно обратиться в любой момент. 
У меня имелись проблемы с вынашиванием детей, были у нас и трагедии. Но теперь деток у нас уже трое — по молитвам отца Даниила. Однажды, уже имея двоих детей, я пожаловалась ему на плохое самочувствие — снова низкое давление. На это он мне ответил: «Ты знаешь, сколько я раз падал в обмороки в метро? Не переживай, снова забеременеешь и давление поднимется!». Это был ноябрь 2009, незадолго до гибели отца Даниила. А в январе 2010 года я снова забеременела третьим ребенком и благополучно родила.
Вспоминаются праздники, поездки друг к другу в гости. Помню одну Пасху: торжественная служба, народу полный храм, мы немного опоздали, не можем войти. Ночи еще холодные, но люди стоят с детьми — ждут, когда уйдут зеваки, чтобы попасть внутрь и сосредоточенно помолиться. Батюшка весь светится, разрывается между хором и алтарем: он любил петь вместе с хором. А после окончания службы мы все остаемся разговляться. Батюшка всегда приглашал всех на разговенье. Какие это были столы! Бабушки смущались, ведь настоятель обычно садится за стол отдельно от всех, а у нас была словно большая семья… Кстати, после поздней праздничной Литургии отец Даниил еще и нанимал лошадок пони, катал детей на тележке. Ребятам очень нравилось, они толпились вокруг, потому что так хотелось прокатиться несколько раз. 
Мы все очень дружили, на приходе образовалось несколько семейных пар, поэтому дружили и семьями. Мы и сейчас встречаемся, слушаем батюшкины диски, смотрим видеосюжеты о нем, разговариваем о многом, и грустим, вспоминая батюшку — вот бы он объяснил нам этот догмат, рассудил наш спор.
В последнее время отец Даниил очень торопился, и было впечатление, что он хочет успеть сделать как можно больше, как будто бы закончить все дела. И еще жаловался, что не с кем стало поговорить о Боге... Рассказывал, что ему снятся странные сны: в одном таком сне ему явился враг, и сказал, что убьет его, причем, рана будет в шею. За два дня до случившегося в храме была Литургия, я была на службе, и это была наша последняя встреча. Приближался мой юбилей, я пригласила отца Даниила в гости, а он предложил провести праздник на территории храма: мол, дома тесно, а во дворе можно будет собраться всем вместе, пожарить шашлык, хорошо отпраздновать. Но — через два дня отца Даниила убили…

Д м и т р и й   П р и в а л о в .
    Мы встретились с ним буквально за несколько дней до его гибели. Он сказал, что вокруг сгущается какая-то чернота, как будто чувствовал приближение чего-то страшного. Говорили о том, как жить дальше, решили продолжить эту беседу позже, так как мы встречались достаточно часто. Но это был наш последний разговор. Об убийстве батюшки мы узнали по телефону — нам позвонили прихожане нашего храма. Сначала я просто не поверил, хотя и знал, что отцу Даниилу угрожали, но когда его действительно убили, поверить в это было невозможно.

И н н а   П р и в а л о в а .
На следующий день после его гибели я просто не могла ничего делать, было ужасное состояние. Мне до сих пор не верится, что его нет, я по-прежнему жду, что отец Даниил выйдет из алтаря и начнет говорить проповедь. А однажды, во время службы, мне показалось, будто кто-то подошел ко мне, обнял за плечи и произнес: «Я там, где тишина и покой. А о вас я никогда не забуду, вы у меня благодетели» (отец Даниил называл нас с мужем своими благодетелями, потому что мы занимались сбором пожертвований). 
Отца Даниила нам очень не хватает. Всем нам, всем его прихожанам.

Сергей Кольцов, казначей храма ап. Фомы

До того, как мы с батюшкой познакомились, я занимался бизнесом. Противником веры я не был, даже в храмы ходил, свечки ставил, иконы рассматривал, особенно нравился мне храм в Сокольниках. Но ходил как  наблюдатель, хотя иногда думал, что, может быть, стоит подойти  к священнику, потом рукой махну — нет! Какие-то деньги положу, свечки поставлю — и ухожу. 
Однажды случилась со мной неприятность: попал я в аварию. Решил, что надо освятить машину. Мой приятель Алексей говорит: «Есть знакомый священник, поедем в Измайлово». Поехали, но того священника на месте не оказалось. Решили искать другого батюшку. Тогда Алексей, как я потом узнал, позвонил Ирине Козырь, с которой вместе работал (она была в дружеских отношениях с отцом Даниилом), и обо всем договорился. 
Был четверг, а на Крутицком подворье по четвергам проходили беседы по Библии. Я сижу в машине и жду, когда беседа закончится. Звонит Алексей, говорит, что батюшка освободился. Я подошел к батюшке и сразу увидел в его глазах, в манере общения что-то необычное: он все время шутил, улыбался. Обращаюсь к нему со своей просьбой, но он спрашивает, хожу ли я в храм, исповедуюсь ли, причащаюсь. Я ответил, что в храм захожу иногда, свечки ставлю, не больше, а причащался в далеком детстве. «Нет, надо ходить на службу! Приходите в субботу, исповедуетесь, а в воскресенье причаститесь, тогда и о машине поговорим». 
Вот так мы познакомились. Это был 2002 год, февраль, до начала Великого поста. Я начал ходить в храм, начал причащаться, машину батюшка освятил. На пост он дал мне благословение: в субботу и воскресенье вкушать рыбу, сказал, что иначе я весь пост не продержусь, перестану поститься.
Удивительно, как я тогда все это не бросил, потому что проблем было много. Я занимался бизнесом, деньги у меня были, и жизнь я вел совершенно определенную, какую ведут обычные язычники. Очень трудно было со всем этим расставаться, но расстался, только Божьей милостью, конечно, дал Господь силы.
В июне 2002 года мы поехали с батюшкой на Святую Землю, в Израиль. К тому времени я уже регулярно ходил на беседы, на службы и постоянно исповедовался. Вразумлял батюшка строго, однажды даже епитимию наложил. Но у нас с ним возникли уже более близкие, дружеские отношения.
В тот год Пасха была поздняя.  23 июня, на Троицу, на Голгофе мы служили Троицкую Литургию. Группа у нас была небольшая, 12 человек, и автобус был небольшой. Водитель с Украины, репатриант, по-русски говорил очень хорошо, а наш гид Илья был из России. Он пытался всему давать светские объяснения, а батюшка с ним не соглашался, спорил по многим вопросам.
Пошли мы в шабат в старый город, в храм Воскресения Господня. Навстречу — еврей-ортодокс. Увидел батюшку в подряснике, с крестом, стал плеваться, перебежал на другую сторону, а батюшка улыбнулся и осенил его крестным знамением. Пошли дальше, а отец Даниил нам сказал, что ортодокс об